Перед моим отъездом товарищ сказал: «Тампуду – там буду». Скаламбурил.
Мы сошли с поезда в Северобайкальске, двое, с большими рюкзаками. Был август, первая его половина. Я огляделся. Лет двадцать назад был я здесь. И вновь оказался. Что влечет меня?
Поезд до Новой Чары шел в шесть вечера. Брат пошел в город – купить средство от комаров, свое оставили дома. Потом был поезд, заполненный местными жителями. На остановках входили люди с большими коробами полными черники. Рассказывали друг другу о таежных местах, о ягодниках.
Мы вышли в Новом Уояне. Был вечер выходного дня. Выпившие люди спрашивали нас: «Куда вы с рюкзаками?» «В тайгу!» - отвечал мой брат. И они удивлялись. Мы вышли за поселок и в сумерках, почти в темноте, расположились в бору.
Утром мы двинулись по дороге в сторону Куморы. Погода ясная и теплая. Тормознула «Нива», водитель предложил повезти. Он рыбак, простой человек. Он привык здесь жить. Хоть и русский – обурятился уже. Остановились около бурхана, места поклонения бурят. Там камень, на нем - мелкие деньги, сигареты. Стоящее рядом дерево повязано лоскутиками. Наш водитель положил сигарету, спичку и мелочь. Мы тоже - мелочь.
Вышли у реки Катеры. Шел «Зил» и подобрал нас, и мы ехали в кузове – сначала пустом, потом груженном сосновыми стволами, свежими, со смолой – до Ирканы, озера, которое рядом с Куморой.
Иркана – большое озеро, растянувшееся на много километров. Мы с братом шли по дороге вдоль озера, оно отблескивало вдалеке. А за ним синели горы. И я вспомнил, как лет двадцать назад на этом озере рыбачил.
Тогда дня два или три лил дождь, а потом с утра прояснилось. Я поймал несколько кузнечиков, поскольку дождевые черви здесь не копались, надул двухместную лодку и уплыл на рыбалку. Сразу же стала клевать крупная красноперка. Я вытаскивал их одну за одной. А по берегу бегал начальник и кричал мне, чтобы сейчас же плыл назад. Я понимал, что мне несдобровать, но никак не мог оторваться.
День стоял жаркий, а рюкзаки были набиты под завязку, идти тяжело. Где-то здесь - радоновый источник и в нем можно искупаться, об этом сказал нам водитель «Зила», да я и сам помнил, что где-то он есть. А обнаружился случайно, когда искали место для привала. Лет двадцать не касалась его рука человека. Там были дырявый навес и ванна со сгнившими досками. Температура воды, как и раньше, была теплой, не горячей.
Однако, после купания стало еще тяжелее. Первый день похода – трудный. Нам повезло - шел «Урал» с рыбаками и подобрал нас. Их там было пятеро: белобрысый водитель, бурят - хозяин машины и трое рыбаков из Томска.
Мы ехали в кузове. Дорога одном месте проходит по руслу реки Срамной – по валунам. Сильно трясло всю дорогу. Ребята приехали рыбачить на сплаве и арендовали у бурята «Урал». Бурят сначала спал в кабине, потом проснулся и они выпивали, и он ехал в кузове, потом упал и уснул. Ехали до темноты, поздно вечером остановились на реке Агеме, притоке Светлой.
Места дикие и красивые. Серьезные места. Горы.
Наутро мы расстались. «Поехали с нами», - сказал белобрысый. «Спасибо», - сказали мы. Ребята поехали на свой перевал, мы пошли по долине реки Светлой.
Привалились около семи вечера. Переход дался мне тяжело. Да и брату тоже. Когда вечером спустились к реке Намэме, быстрой и широкой, ноги у меня дрожали. Брат перенес через реку рюкзаки – свой и мой. Я налегке кое-как перебрел, вода – сильно выше колен. Цвет у воды бирюзовый.
Перебрели, как были, в сапогах. Сушились у костра. Сварили суп из маслят. Выпили спирта. Горы на закате холодные и голые, как у Рериха. Стемнело. Похолодало и комары исчезли. Сидели, слушали шум реки.
С утра было яркое солнце. На носках, что сушились у костра, иней. Горы - со снежными кромками.
Я готовил завтрак. Брат повторял свою мантру. Солнце поднималось, становилось жарко. Появились в большом количестве комары.
Брат положил в свой рюкзак большую часть нашей тяжести и облегчил мою ношу. Я бы должен быть ему благодарен, но ничего не сказал.
Мы шли по правому берегу Светлой вверх по течению. Берег – то крутой, то пологий. Когда однажды сильно хотелось пить, я набрел по звериной тропе на ямку с холодной водой – водопой животных. Встав на четвереньки, напился. Заломило зубы.
Перед рекою уже, перед вечерним привалом, я оступился и упал в яму с валежником, и рюкзак придавил меня. Хотел я встать и не мог. И закричал я брату от отчаяния. Пришел откуда-то брат, поднял меня, и помог пройти через чащу до привала. Там был широкий берег реки и песок, и благодать, и не было комаров.
Я заболел, и обеспокоенный мой брат готовил ужин. Долго сидели. Меня совсем разморило у костра.
Назавтра было мне еще неважно. Но надо идти. Шли совсем не так хорошо, как хотелось бы. Мучили нас комары. При ходьбе – меньше, на привалах – сильно. Мазались ядовитой химией, но пот все смывал.
Прошли мы восемь или десять километров. Совсем мало. Остановились на чистом взгорке около реки. Все поросло белым мхом.
Здесь ужас сколько комаров, наверное, они плодятся в этом мху. «Три вида страданий испытывают люди, - сказал мне брат. – В том числе и от других существ» От комаров! - догадался я. Страдали до десяти часов, пока не похолодало. На ужин брат готовил любимые макароны «по-флотски» с соевым мясом. А я уже чувствовал себя хорошо.
Утром мы увидели очень красивые горы. Голубое небо и белый мох. И реку. В это утро она была голубая и зелёная. Изумрудные лиственницы на другом берегу отражались в прозрачной воде.
Брат мой еще разгрузил меня. Он взял на себя килограммов сорок. Ну и брат! Я снова промолчал. Однако, как ни тяжело ему было, к вечеру я от него отставал. Болели пятки, и спина болела тоже.
Шли мы, в основном, по тропе. Иногда она терялась. Целый день было жарко. Мы много пьем. Литров по семь воды за день. И вся она выходит потом. И одежда наша вся насквозь мокрая, и рюкзак от спины – тоже мокрый.
Я вспомнил – один знакомый рассказывал, как он пел в трудные минуты: «я люблю тебя жизнь». Когда ремни рюкзака особенно больно давили плечи, я бубнил про себя слова этой песни. И надеюсь, что это взаимно! – бормотал я с чувством. И, ну да, мне становилось легче.
В шестом часу вечера тропа стала уходить налево в гору. Долго шли по ней вверх, опасаясь, не уйти бы от реки. Потом спустились к Светлой. Ночевали на широком песчаном берегу. Здесь в Светлую впадает небольшая речка.
Встали рано. Я нашел свою удочку, привязал мушку и взялся рыбачить. После нескольких забросов поймал хорошего хариуса. Принес, показал брату: смотри! «Отпусти!» - сказал он взволнованно.
В этот день мы уходили со Светлой. Брат мой долго и пристально рассматривал карту, потом смотрел по сторонам, потом опять рассматривал карту. «Вертолетная!» - вздыхал он. И пояснял: «Десятикилометровка».
Нам надо найти перевал через Баргузинский хребет, перевалить и выйти к Томпуде. Судя по «вертолетной» карте, нам надо идти вдоль этой вот речки – притоку Светлой. Пошли в гору. Идти на подъем тяжело – кусты, стланик. Было жарко, душно, кусали комары. Хотелось пить, но воды здесь нет. Поднялись до каменистой осыпи – курумника - и, оставив рюкзаки, прошли по нему выше – оглядеться. Здесь очень крутой склон. Мы вернулись к своим рюкзакам. Но как же хотелось пить! Полдня без капли воды. Мы пошли вниз, постепенно спускаясь к речке.
Я шел позади брата и однажды потерял его из виду. Прошел еще и, не увидев его, присел отдышаться, привалившись к поломанному дереву. Слева внизу слышался шум реки. Спустился, наверное, - я развернулся и пошел к нему. Впереди со стороны реки взлетела красная ракета. Чудак, зачем ракеты зря тратит? Раздался треск ломающихся веток и метрах в десяти от меня вылетел снизу большой бурый ком. Медведь! Не останавливаясь и громко хрюкая, он помчался вверх по склону на курумник. Выхватив ракетницу, пальнул я вверх. И тут услышал истошные крики брата. Что-то случилось! Я подбежал к обрыву. У реки стоял брат и махал руками. «Уходи! Уходи! Там медведь!» – кричал он. Ушел, ушел! - заорал я и махнул рукой в сторону горы.
В то время, когда я потерял брата, он спустился к речке, скинул рюкзак и хотел напиться. Поднял голову и увидел: с того берега идет медведь, не видит и не чует его. Он стрельнул из ракетницы, чтобы отпугнуть. Медведь не побежал назад, он молниеносно перескочил реку и в секунду взлетел на крутой семи-восьми метровый склон. И тут брат испугался, что медведь налетит прямо на меня, и стал кричать. Видимо, повезло, что я прошел мимо.
Перебрели речку, пошли вверх по склону. Устали и стали часто останавливаться. «Ох, - стонал мой брат, - ох, что ж я маленький не сдох!» Я все больше отставал от него. Оступился на кочке, упал и не мог сразу подняться. Лежал, искусанный комарами, и хотелось мне плакать от усталости и бессилия. Что ж я маленький не сдох? Не мучился бы сейчас.
Минут через десять только смог я встать на ноги. Добрел до брата. Он сидел возле мелкого распадка. «Спуститься можешь?» - спросил он. Я посмотрел вниз и сказал: да. «А подняться?» Я посмотрел на противоположный склон. Нет, - ответил я. «Тогда здесь остановимся», - сказал он. И мне показалось, что я люблю брата.
Спустились в распадок. Скинув рюкзак, я рухнул, не в силах пройти несколько метров до ручья. Брат принес воды. Потом я встал и помог ему носить ветки стланика под палатку. Здесь нашлось лишь одно небольшое местечко для палатки – на камнях. Потом мы устроили костер. Дрова здесь отличные – сухой кедровый стланик. Жарче дров мне встречать не приходилось. Сварили ужин. Только выпив спирта, немного пришел я в себя. Сидел и думал о том, что не смогу пройти этот маршрут. Брат тоже устал. И даже – редкий случай - выпил спирта.
Проснувшись утром седьмого дня пути, я зачем-то пытался вспомнить, как выглядит сторублевая купюра. И не мог.
Брат предложил сделать сегодня баню. Я недоверчиво на него поглядел. Но нет, не шутит.
Мой брат ушел в гору на разведку. Часа через два вернулся довольный и объявил, что назавтра идем на вершину – самую высокую здесь – 2600 метров. Ну, нет, как бы не так! Я отказался идти с ним. Я не смогу, - сказал я. «Окей, - сказал он, - пойду один». Иди-иди.
Мы стали делать баню. Ах, это очень приятное занятие, может быть, самое приятное в походе. Во-первых, не тащишь рюкзак. Во-вторых, с утра уже предвкушаешь этот самый-самый первый пар.
Мы сложили каменку из гранитных камней. Набросали сверху, с подножия большого склона стволы кедрового стланика. Они годами скатывались сюда и образовали большую кучу сухих дров. Сложили это все шатром и запалили. Жар от костра шел страшный. Березка метрах в пяти, несчастная, обуглилась.
А день стоял солнечный, жаркий августовский день. И гнус почти не донимал. Часа через четыре убрали угли и засыпали площадку песком – от ручья. На песок наложили стланиковый лапник. На лапник поставили палатку. Она немедленно надулась, как воздушный шар. Первый пар был очень сильный, пришлось лечь на пол. Парились березовыми вениками, мылись в ледяном ручье.
Палатка таки повредилась снизу – от разогретого грунта. Брат был расстроен.
Мы встали в пол-седьмого. Почитали «Шримад-Бхагаватам». Что такое трансцендентное? – спросил я. «Это – духовное, нематериальное».
Через распадок, посвистывая, бегали материальные бурундуки. Их много здесь. Брат собрался, взял фотокамеру, бутылку воды. Счастливо, – сказал я. Потом сказал: я провожу тебя.
Испытывая какие-то угрызения, я пошел проводить его до ближней горы. Около часу забирались по курумнику вверх, потом по седловине пошли к следующей вершине. Идти без рюкзака было легко и приятно. Зачем возвращаться? И я пошел дальше. Вышли на гребень, на траверс. Комары и гнус исчезли.
Вокруг нас – вершины, снежники, цирки. На соседних горах лежали тени редких облаков. Был ясный и теплый день. И воздух на горе пах весенней сладостью, как бывает в марте, когда лежит снег и солнечно. Довольный брат делал фотоснимки. Я увидел большой снежник и повалялся на нем, снег очень плотный. Брат щелкал фотокамерой. Вдруг шесть северных оленей вышли перед нами. Четверо из них были с рогами, двое маленьких. Остановились в нерешительности. Этот гребень, на котором нам надо было разминуться, всего метров двадцать в ширину. Снимай скорей! Брат схватился за камеру: «Пленка кончилась!»
Тут самый большой из них, красавец и предводитель, потоптавшись, двинулся вперед. За ним – все остальные. Топая по камням, грациозно промчались они совсем близко от нас. Мы восхищенно посмотрели на белые их зады.
Вершина была уже невдалеке. Прямо внизу открылся огромный цирк. Везде, куда ни посмотри, - горы, горы. Мы в сердце горной страны. Вдалеке чуть справа наблюдательный брат разглядел два озера. Где-то там находится перевал.
На обратном пути срывали игрушечные шишки кедрового стланика. Их маленькие орешки гораздо вкуснее больших кедровых. А каменная смородина на курумнике куда слаще обычной. Счастливые, вернулись мы к своим комарам и бурундукам.
На другой день двинулись в путь, да и пора уже. По речке пришли к озерам. Остановились возле ближнего, меньшего. Прошли потом до большого. Там пустынно, голые скалы, камни и мох. Под камнями шумит подземная река. Суровое, безжизненное место. Когда шли, спугнули северного оленя. Он отошел и стоял на снежнике, спасаясь от комаров.
Их, комаров, стало меньше, чем на Светлой. Места с каждой стоянкой все более дикие. «Все аскетичнее», - сказал брат. Ну да.
Возле ближнего озера растет кедровый стланик и кустарниковая березка - ерник. Брат ставил палатку, я занимался костром. Нам тревожно было: а перевал ли это? а тот ли это перевал? «Эх, вертолетная!» - сказал брат и пошел с картой на гору.
Я остался у костра. Мне надо было найти перекладину для котелка. Я выбрал самый прямой из кривых стволов кедрового стланика. Прости меня, стланик! Брат пришел веселый и сообщил, что нас ведет Господь. Я обрадовался этому.
Быстро стемнело, быстро исчезли комары. Двадцатое августа - уже осень. И кустарниковая березка вся ярко бордовая.
Я выпил спирта. «Две души живут в сердце: душа и сверхдуша, - сказал брат. - Как две птицы на дереве. Одна все время что-то ест, а другая смотрит: когда же ты уже…» …Нажрешься! - думал я, засыпая.
Ночью шел дождь. С утра небо было затянуто, потом появились просветы, и стало проясняться.
Мы миновали крутой, но недлинный подъем и вышли на пологую возвышенность. Здесь нет деревьев и кустарников, только меленькая травка и фиолетовые подснежники. Здесь много озер в неглубоких цирках. Возле одного из них мы остановились на привал. Брат отошел помолиться. Я остался у воды. Тут на влажной земле отпечатались оленьи следы. И было необычно тихо. Я прислушался, стараясь уловить какой-нибудь звук. Ничего, только звон в ушах.
Нам встретилось нечто вроде геодезического тура – пирамидка из камней. На спуске открылась широкая красивая долина с отдельно стоящими лиственницами и елями. Мы спускались с перевала к речке и гадали, подходя к ней: в какую сторону она течет? Если налево – то мы попали не в тот бассейн и Томпуда не здесь. Речка текла направо. Ура! Потом мы долго ползли по заболоченной долине, поросшей ерником. Снова донимали комары. Переходили вброд реку, она быстрая и довольно многоводная. Должно быть, мы недалеко от Томпуды и от тропы.
Остановились около восьми вечера на этой реке, которая, как нам кажется, приток Томпуды. Дров здесь практически нет. Собирали сухие ветки ерника. Газ решили экономить. На закате я сидел и смотрел на горы, через которые мы перевалили. Вдруг две вершины, стоящие рядом, окрасились в алый цвет. Это было очень необычно. Смотри! – сказал я брату.
Веток хватило только, чтобы приготовить ужин. Быстро похолодало. Огонь погас, я залез в палатку. Но брат остался у кострища повторять мантру. Перед глазами у меня стоял сегодняшний перевал. Засыпая, я представлял себе реку, к которой мы завтра выйдем. Сквозь сон я слышал, как он, стуча зубами от холода, залез в палатку. Ночью был заморозок.
Утро было туманное и седое. На траве густой иней. За десять дней мы не встретили ни одного человека. Ни одной новости не слышали. «Как хорошо не слышать новостей!» - сказал брат. Ну да, ну да.
Долго шли по скучной местности – по ернику, по болотине, по камням. Через четыре часа вышли к большой реке, нашли тропинку и стоянку туристов-водников. Там были заготовки для плотов. Исчезли все сомнения – мы на Томпуде! Мы ликовали, как будто уже достигли Байкала.
Пошла натоптанная тропа. Долина постепенно сузилась. Река течет в ущелье, она бешеная. Дурака валяя, не горюя, мы идем, виляя, по Вилюю... – сказал я. «Как ты их запоминаешь?» - удивился брат.
Здесь много мошки, она нас грызла целый день. Комары жалят, а мошка – грызет. В восемь часов вечера мы с трудом нашли место для стоянки. Надо, чтобы были три условия: место для палатки, вода и дрова. Ну, с третьим-то обычно проблем нет. А вот доступность воды и место... Втиснули палатку между двух кочек. Река – метрах в двадцати от нас, за кустами. Ледяная и бешеная. Я снял сапоги и вытряс чернику. Портянки стали фиолетовыми от ягоды. Так много ее здесь.
Ночью начался дождь, утром – дождь. Вылезли из палатки позже обычного. Я занимался костром, брат пошел мыться на реку. Он всегда так делает, каждое утро. Вернулся с синим лицом, дрожа всем телом. Протянул руки к огню. Как водичка? – спросил я самым невинным тоном. Он посмотрел на меня дикими глазами и ничего мне не сказал.
Проверили провизию: продуктов осталось менее половины. Спирт оставлен как неприкосновенный запас. «Так надо». Надо, значит надо. Ну, раз надо. Я ж не против.
У брата стали рваться брюки. Брюк не будет – в чем идти? Он проявил находчивость: отпорол задние карманы и сделал заплатки. Часа через два дождь прекратился. Подождали, когда палатка немного просохнет. Появились мокрецы – самый мелкий гнус, лезут в волосы и даже под портянки в сапоги.
Вышли уже после обеда. Только пошли – дождь. Пришлось надеть накидки на рюкзаки. Три часа шли мы по моросящему дождю. Я – в синтепоновой куртке, он – в перешитой, укороченной шинели. Он перешивал ее в ателье. И очень ею гордится - за то, что натуральная шерсть.
Остановись в хорошем месте – поляна около реки. Это стоянка туристов, здесь вырубленные жерди для плотов. На берегу ель, на ней в трех метрах от земли видны глубокие царапины. Я посмотрел на брата: это что? «Медведь, – сказал он и погладил грубую кору. – Чесался». Не думал я, что у медведей такой рост, не думал. Вообще, следы деятельности медведей попадаются нам постоянно – кучи помета рядом с тропой. Иногда совсем свежего.
Едва брат начал ставить палатку – хлынул дождь. И все, что было еще сухого на нас – промокло насквозь. Сидели в тамбуре палатки, на примусе готовили грибы с картошкой. Когда ливень стих, стали сушить вещи - около костра натянули веревку. Брат притащил сухую кедрину и положил в огонь. Кедрина большая. Опасно! - сказал я. «Просушимся!» – ответил он. Сидели, не спеша, у костра, пили чай. Запахло паленым. «Ай-ай!» - сказал брат. Но поздно: шинель дымилась – рукав прогорел насквозь. Я воодушевился: это ж как в песне – «рукав прожигать у костра!» Но он рассматривал шинель и был безутешен.
Проснулись, дождя не было, погода ясная. Досушили вещи, двинулись дальше.
Мы потеряли тропу и шли по кедровому стланику. Стволы его – метра три высотой – растут наклонно, ветви переплетаются над землей. Идти по нему с рюкзаком мучительно. За час прошли километр. Потом – фу!- тропа нашлась.
Вечером вышли к большой речке, притоку Томпуды. По обеим ее берегам видны следы стоянок водников. Выложена каменка – баню делали. К дереву прибита табличка: «Тверь, 2004, 20 августа». Здесь же - прислоненные к стволу - восемь ручек к веслам. Они здесь были четыре или пять дней назад, сегодня двадцать четвертое. Почему-то дальше не поплыли. Почему? И куда ушли? А ушли они куда-то влево. Наверное, через перевал – на Улюнхан. Там уже люди, там транспорт ходит.
Перебрели реку в неглубоком месте – она здесь выше колена, быстрая. Стали переобуваться – вдруг налетела мошка. А-а! – заорали мы. Это был пик ее свирепой активности перед темнотой. Через десять минут она исчезла.
Здесь открытый берег, местами песчаный. На нем и остановились. Река становится шире и все такая же бурная.
Я достал удочку и попытался рыбачить. Сразу же поймал большого хариуса, крупнее того, на Светлой. Ага, есть рыба в Томпуде! Но брат не разделял моей радости. Ну, ладно, фотографируй, смотри, какой красивый, - сказал я. Да и вправду, пятнистый узор покрывал его серебристые бока. Эх! – и он вильнул хвостом, уходя от берега.
Над окрестными горами нависли мрачные тучи. Мы вышли и начался дождь. Потом – проливной дождь, холодный, осенний. Все равно ведь надо идти. Ходьба не согревала, мы замерзали. Через два часа уже не слушались руки и ноги. Около очередной речки, впадающей в Томпуду, брат мой долго-долго вырубал палки. Речка неширокая, но быстрая очень. Я дрожал от холода и смотрел, как он переходит, опираясь о палку. Потом пошел сам, поскользнулся на камне и упал. С головой ушел в холодную воду. Вынырнул, руками цеплялся за камни. Берег был близко, брат протянул мне палку, помог выбраться. От холода свело все тело.
Перед нами была гарь от прошлогоднего пожара. Обгоревшие, упавшие стволы. Негде поставить палатку, нельзя остановиться. Негнущимися ногами шел я вслед за братом, переползал через черные стволы и не понимал, долго ли мы идем. Я не чувствовал уже ничего – ни дождя, ни холода - и равнодушно думал, что сейчас я умру. Не было никакого сожаления, только одно безразличие.
Не знаю, сколько мы шли – полчаса или больше. Брат повернул к реке, и возле самой воды я увидел край берега, не тронутый пожаром. Брат скинул рюкзак, взял спички и стал что-то делать. Я видел и не понимал и не старался понять. Он бросил попытки развести костер - не слушались руки. Он взглянул на меня, оцепенело стоявшего с рюкзаком, и закричал: «У тебя же губы черные!» Потом он крикнул: «Раздевайся, ищи что-нибудь сухое!» И начал ставить палатку. И пока я долго-долго переодевался, он ее поставил. Мы забрались в спальные мешки, и брат открыл бутылку со спиртом. Мы выпили из одной кружки по очереди. И приятное тепло образовалось в животе, и потом оно начало расти и расширяться. Потом оно накрыло всего меня жаркой волной. И я уснул, но успел подумать, что, наверное, буду жить.
К вечеру, когда дождь прекратился, мы развели костер и развесили мокрые вещи. Мы сушимся, - подумал я, - как потерпевшие кораблекрушение. Река здесь не шумит, она грохочет. Спали под этот грохот.
Утро пришло по-осеннему холодное. Туман висел над долиной. Увы, в этот день мы так и не вышли. Снова пошел дождь. Скучная получилась дневка на островке между горелым лесом и бурной рекой. Я читал маленькую книжку Заболоцкого «История моего заключения». Там он описывает Дальний Восток, полутундру-полутайгу. И потом, когда я глядел окрест на пасмурную эту местность, мне становилось еще грустнее. Невеселая получилась дневка.
Погода так и не наладилась. Вышли по мелкому дождю, долго пробирались через гарь. Тяжело и очень неприятно. И когда начался зеленый лес - мы были рады. Вдруг запахло новым годом. Так пахнет елка, только что внесенная в теплую комнату. Это был невысокий пихтовый кустарник, он пах резко и отчетливо, перебивая все другие запахи.
Мы подошли к Топе – большому притоку Томпуды. Эта река - не как другие, она течет по долине, весьма просторной. Темные широкие ели стоят вдоль нее. Я вспомнил: мне говорили, что где-то на Томпуде сохранился старый будистский монастырь. Где как не здесь быть ему? Где-то здесь, за этими вот елями, под этой низкой облачностью скрывается он. Но поиски монастыря не входили в наши планы.
Брат подал мне вырубленную палку. «Ты иди пока на тот берег, я догоню», - сказал он. Пошел рубить палку себе. Река большая, быстрая. Если пойду – снесет. А не пойду – значит, испугался. Значит, пойду. На середине вода дошла почти до пояса. Все, дальше – снесет. Остановился, не в состоянии ни ступить вперед, ни повернуть назад. Брат долго, очень долго стучал топором. Прошло несколько томительных минут. Вот он крикнул: «Стой, я иду!» Он подошел, и, обнявшись, мы пошли с ним вперед.
Вышли на другой берег – холодно, колотит. Пошли, надо идти. Встали, надо согреться. Брат нашел сухой кедр, наколол щепы и под моросящим дождем развел костер. Золото, а не брат! Я не сказал ему это.
Согрелись, стало легче. Хотели идти, но, подумав, остановились. Мы завтра к концу дня дойдем до брода, обозначенного на карте, и встанем на том берегу.
Река здесь большая и глубокая. И, ух, какая зеленая ямища у того берега.
Который день моросит дождь. Это – осень. Тропа терялась, и мы ее искали и шли по стланику. Потом она находилась. Потом она спустилась в тальниковые заросли.
После обеда распогодилось – впервые за четыре дня. «Смотри», - сказал брат. Толстая ветка качалась перед нами. Ну и что? «Птица такую не раскачает». Что, зверь? Условились на всякий случай идти осторожнее. Вдруг брат закричал и выпалил из ракетницы. «Медведь, медведь! – возбужденно кричал он. - Здоровый, черный! Вот здесь, около тропы лежал!» Ушел куда-то влево по склону. Напряженно прислушиваясь, пошли дальше. Метров через триста я заметил его левее тропы. Он – черный или очень темный - был за кустом. Я стрельнул вверх. Брат тоже стрельнул. Медведь зарычал страшно и ушел в заросли. В животе стало холодно. Он преследует нас! Прошли еще и брат сказал: «Вот он!» Он был на тропе метрах в пятидесяти. Приподнялся на задних лапах и смотрел на нас. Большой, черный. А мы смотрели на него. «Что будем делать?» - тихо спросил брат. Может, покурим? - сказал я тоскливо. Он чуть не задохнулся: «Ты что! Он здесь! А ты!..» Надо к реке, - осторожно сказал я. – Будем переплывать.
Изо всех сил стараясь не бежать, мы пошли через кусты, беспрерывно озираясь. Река была в ста метрах. Она раскинулась, текла лениво и мыла берега. Широкая, гораздо шире, чем вчера, но не такая уже быстрая. До середины она просматривалась, а дальше была темная вода. Где-то здесь брод. На карте он обозначен дальше, но там медведь. Медведя я боюсь больше, чем эту реку. У брата такие же мысли, видел я. Он быстро и сосредоточено вырубал палки, доставал из рюкзака капроновую веревку.
Веревка парусила на течении, только мешала. Мы обвязались ею и шли в тридцати метрах друг от друга. Вода была не выше пояса. Мы успешно форсировали реку, лишь возле берега брат оступился из-за веревки и вымок. Мы вышли на другой берег. Ура! – хотелось мне кричать. – Получилось! О медведе я уже не думал. Но брат был в ином настроении.
Мы шли около часа. Начинало смеркаться. А брат и не думал останавливаться. Не пора ли уже? – спросил я. «Я хоть десять километров еще готов идти! – тревожно сказал он. – Только бы подальше от медведя». Ну и ну!
Брат, - сказал я, как мог, проникновенно, - он тебя везде достанет! С неохотой согласился он встать на привал. Уф! Можно снять мокрую одежду. Остановились на сухом месте, среди елей, рядом – мелкая протока.
Ночью спали тревожно.
На этом берегу начался светлый сосновый бор. Идти по нему легко и приятно. И стланика здесь тоже нет. Кажется, открылось второе дыхание – так бодро мы шли по тропе. Весь день было пасмурно и холодно, но без дождя. Три речки миновали мы, отмеченные на карте.
Остановились, чтобы поесть бруснику, не удержались. Ее здесь так много, что все красно под ногами. Она спелая, бордовая уже, а не красная. Ох, даже живот начал болеть. А глазами бы еще ел. «Я понял, - сказал брат, - это был не медведь». Вот тебе раз! А кто же? «Ну, ты понимаешь: это было единственное место, пригодное для брода!» А! – я, кажется, догадался. - Ух, ты! А с виду – медведь.
Мы сделали хороший переход: двадцать пять-тридцать километров. Небо просветлело, заголубело. Встали на песчаном берегу. Река здесь спокойная и глубокая. Брат взялся готовить необычный ужин. Редкий случай – он не любит это делать. Он жарил соевое мясо с грибами, заваривал картофельное пюре. А на десерт смешал бруснику с сахаром. «Сегодня праздник – день явления Господа Баларамы». Да? - сказал я с умным видом. Когда все было готово, он начал хлопать в ладоши и петь: «Харе Кришна Харе Кришна Кришна Кришна Харе Харе!» Это мне знакомо, я это слышал. «Харе Рама Харе Рама Рама Рама Харе Харе!» – хлопал он. И я подпел ему – ну, просто, ради праздника.
А продуктов осталось на два-три дня. Ели утром кашу «Быстров», взятую на крайний случай. Кофе кончился, чай на исходе. Утром выкурили две последние сигареты. Надо выйти к Байкалу сегодня. Или завтра.
Шел лес сосновый, потом еловый и пихтовый. Ай, сколько гнуса было там! Между двумя пихтами на высоте натянут трос, на нем – двуручная пила, топор, лопата, мешки с инвентарем местных охотников. И – надо же – один мешок был медведем сорван и алюминиевая посуда разбросана вокруг.
Потом рядом с тропой я увидел пустую пачку от печенья. Я подобрал ее, чтобы рассмотреть. И мысль о том, что здесь недавно кто-то прошел, поразила меня. Как если на необитаемом острове увидеть след человека.
Потом началась старая гарь. Там поваленные стволы и молодая поросль березы и осины. Муторно очень пробираться по таким местам. Я понял: гари там, где бывают люди. В глухих местах гарей нет.
Под вечер вышли к зимовью. Дверь была закрыта. Двери у зимушек открываются наружу и обычно летом их распахивают, когда уходят. Иначе любопытный медведь сломает дверь, не умея потянуть ее на себя. Мы не стали заглядывать – мало ли что? Немного погодя попали на хорошую тропу и быстро шли по ней еще больше двух часов. Через каждый час отдыхали, свалившись на хвою, и сосны медленно качались в голубом небе. И голова кружилась от высоты.
Брат идет и идет впереди и, кажется, все ему нипочем. А мне, измученному, на ходу представлялась бутылка пива. Большая запотевшая полуторалитровая бутылка пива. И вкус этого пива представлялся мне.
Наша тропа за день, похоже, далеко ушла от Томпуды. И вот она - какая радость! – спустилась к реке. Здесь, в низовьях, мы остановились. Горы остались позади и горизонт перед нами чистый. Здесь просторный берег, и река разбивается на рукава. Журчит негромко. «Волк!» - крикнул брат, указывая в сторону заходящего солнца. Оказавшийся тут волк бросился через протоку и исчез раньше, чем я разглядел его.
В макароны кинули несколько грибов – для запаха. Эх, только и осталось радости, что чай!
По нашему мнению, до Байкала - десять-пятнадцать километров.
Я по привычке перебинтовал ногу эластичным бинтом. Нынче она опухла больше, чем обычно.
Мы шли уже несколько часов – брат впереди, я прихрамывал сзади. Уже должен быть Байкал, а его не было. Тайга становилась реже, растительность – более чахлая. Перешли речку, темную от торфяника, неожиданно глубокую. Дальше – кусты и деревья: березки, лиственницы. Он неправильно идет, - думал я, – надо левее, а он забирает вправо. Ты неправильно идешь, - сказал я, - надо левее. «Посмотри, я иду по компасу», - сказал он. Что мне твой компас, - думал я. – И без компаса я знаю куда идти. Вдруг услышали собачий лай – где-то слева. Там жилье! «Нет, - сказал брат, - туда не пойдем, нам – не туда». Совсем одичали – от людей бежим.
Началось болото. На болоте растет клюква – как будто кто бисер бросил в мох. Томпуда продолжала нас мучить. С болота она началась и здесь тоже болото. А Байкал скрывался от нас, как фантом.
Ты куда идешь? – не выдержал я. – Байкал прямо, а ты – вбок! «Я правильно иду, - убеждал он. – Нам туда нужно». Я не хочу туда! Я хочу сюда, к Байкалу! – кричал я. – У меня психоз уже! «А у меня, значит, что - не психоз?» – возмутился брат. И замолчал обиженно.
Дерн под ногами колыхался. Что там внизу, трясина? Пока он держал нас, бегущих, чтобы не потерять равновесие, по болоту. Впереди невысокий гребень, надо добежать. Ноги вязнут в гальке. За гребнем – что это? – вода, мелкие волны, все в каком-то мареве, как в молоке. Тихо, лишь волны шуршат о берег.
Прошли по берегу, по этому галечнику, километра два до мыса. На берегу – плавник, обглоданный водою, торчат редкие лесины. На мысе – лес и сухо. Здесь, под кедрами, на мху решили поставить палатку. На закате туман рассеялся, появились синие горы на той стороне. Байкал был безмятежен. На ужин готовили жареные грибы – маслята, их много было сегодня, и брат их собирал, - остатки картошки и лапши. Получился, в общем, полный котелок. Я разбавил остатки спирта байкальской водой. Я дал салют из ракетницы. Я сказал: ну, ты, это, извини там. «Да, ладно, - сказал он, - у тебя же нога болит». Ну да, конечно, нога.
Был двадцатый день похода, тридцать первое августа.
Проснувшись, сели у костра. Тихо, прибоя нет. Все затянуто туманом. Нам идти по берегу сорок километров до санатория, до Хакуссов.
Здесь по берегу растет кедровый стланик. Не такой непролазный, как на Томпуде. По нему проходит хорошо набитая тропа. Идти по ней весело. Весело смотреть на Байкал. Понемногу он освободился от тумана. Тропа спустилась прямо к кромке воды. Это что? – я поднял с берега полуторалитровую бутылку. Она была без этикетки, но запечатана. Прочел полустертую надпись на крышке: «медовое». Брат, - окликнул я, - тут пиво! «Прокисло, наверное». Нет, не прокисло! Разлили пиво по кружкам, выпили, посидели на берегу. «Твое желание исполнено», - сказал он.
Часа через четыре мы вышли к базе отдыха. Здесь несколько новых домов из бруса, баня. Двое местных жителей появились нам навстречу: один - пожилой, невысокий и худощавый, второй - круглолиций парень лет двадцати. Едва подошли мы ближе, пожилой сказал: «Рюкзаки кидайте!» И добавил: «Чай будем пить». Они ни о чем нас не спросили. Пожилой пошел куда-то в сторону парничка, который у них там стоял, а молодой начал разжигать печь, бывшую под навесом. Нечто вроде летней кухни. Он затолкал туда поколотые дрова, потом плеснул бензин из канистры. Предложил нам отойти. Мы с братом переглянулись. Пламя в печке вспыхнуло, дрова разгорелись. Пожилой принес картошки, мелкой, они вдвоем стали ее чистить. «Может что помочь?» - подхватился брат. «Не-не», - сказал пожилой. Поставили картошку на огонь. Потом они вместе куда-то побежали. Принесли огурцы, зелень какую-то, чего-то еще. А покурить у вас есть? – спросил я. Пожилой дал мне «Приму» без фильтра. О, какое блаженство!
Чай вскипел, картошка сварилась, нас пригласили в дом. На столе – вареная картошка, огурцы, зелень, хлеб. Мы отвыкли от такой еды. Порезали рыбу - малосольного сига. « А у вас спирта нет?» - спросил пожилой, отводя глаза. Ах, ты! – пожалели мы, что нет у нас спирта. И он объяснил, что вчера, по приезду из Северного, Северобайкальска, то есть, выпили все, что брали с собой. Ну и вот – болеет сейчас. А вы издалека? – спросил он. Разговорились. Они на хозяина работают – за базой следят. Хозяин – эвенк, взял в аренду участок тайги, возит из Северного туристов. За час до нас ушел на Северный катер. Эх, ты, могли бы уехать! Пожилой говорил степенно, неторопливо. Плохо здесь овощи растут – Байкал холодный. В июле еще льдины гоняло. Молодой интересовался с жадным любопытством: далеко ли до гольцов? много ли зверя? Он горел охотничьим азартом. Ух, мы даже опьянели от этой еды. Прощаясь, пожилой дал мне пачку «Примы». Видя мою неловкость, сказал: «Да я, если б без курева, – Байкал бы переплыл!»
Попрощались, двинулись дальше. Река, впадающая здесь, называется Ширильды. В устье перейти ее нельзя – глубокая. Поднялись вверх по течению, перешли реку, попали в болото и долго выбирались из него по пояс в воде. По тропе, широкой и утоптанной, шли еще три часа. Тропа обогнула гору и вновь спустилась к Байкалу. Начинало темнеть.
Какие огромные здесь валуны! С трудом умудрился брат поставить палатку. Спускаться к воде неудобно – круто очень. Как-нибудь. Вскипятили чай, достали остатки халвы. Что там еще осталось? Немного чаю, немного сахара, соль и два маленьких пакета сублимированной лапши. С шумом бились под нами волны.
Утром был густой-густой туман. Когда мы вышли, вставало солнце. И туман начал таять, и прибрежные скалы и лес отразились в бирюзовой воде. Красивое было утро.
Мы вышли на чистый песчаный берег. Далеко впереди видны были дома. Это Хакуссы.
На берегу двое мужиков из отдыхающих смотрели вдаль. С недоумением обернулись в нашу сторону. Опять обратились к Байкалу. «Култук», - сказал один. «Ага», - согласился другой. «Раскачает», - сказал первый. «Не, не раскачает», - отозвался второй. Я приостановился, пытаясь понять, о чем разговор. «Раскачает!» - горячо убеждал первый. «Не, не раскачает!» - спокойно возражал второй.
Раскачает или не раскачает? – думал я, шагая за братом.