Служба

ПРИЗЫВ
Долго я ждал этого дня, и вот, с замиранием сердца вытащил из почтового ящика «заветную» повестку. «Вам надлежит явиться в … горвоенкомат, для отправки на срочную военную службу». Все сроки призыва на службу я давно уже пропустил: два раза давали отсрочку по случаю учебы в техникуме, а один раз - по случаю рождения дочери. Ну, техникум это святое, в него я поступил после восьмого класса, нужно было получить обязательное среднее образование. Вот и давали дважды отсрочку: в 18 лет – осенью и потом весной, не успевал Госэкзамены сдать, до осени отложили. Ну а осенью, женился по залету, и жена мне дочку родила. Так я и пропустил три призыва, с весенним – на  службу пошел.
 
Все комиссии и городская и областная, признали меня абсолютно годным к военной службе и прочили её в элитных войсках, в авиации или – ракетных, ни как не меньше. Поэтому я шел на призыв, как на праздник. Два года – не три, думалось мне, как-нибудь отслужу. Прошло всего два года, как службу сделали двухгодичной. До этого солдаты служили три года, а моряки – четыре. Погода  стояла, просто обалденная. Мы жили тогда в Средней Азии, представляете, что за погода там, в середине мая: жара уже градусов под 25 градусов днем стоит, на рыке – всего  полно.
 
Естественно, на «отвальной» стол ломился от всяческой зелени, типа салатов, редиски, чеснока, даже черешня уже была. Мама с женой расстарались, стол накрыли на славу, вот жаль только друзей ни кого не было. Все они уже тянули свои армейские лямки, один я остался. Батя, со старшим братом тяпнули по рюмочки, тосты, как положено, сказали. Маманя, с моей молодой женой – глаза на мокром месте, но виду не подают, держатся. Это потом, они в голос разревутся, когда за ворота военкомата я переступлю. И что за манера такая, как, будто на смерть провожают. Дочка – маленькая еще была, ей только полгода исполнилось, спит себе, ничего не знает, что папка так надолго от них с мамкой уезжает…

Смуту  в ряды провожающих внес мой старший брат. Он  старый вояка, быстренько провел «разведку боем» и доложил собравшимся. А тогда провожать ходили всем столом, то есть, кто вчера за столом сидел, тот и приходил, потом похмелиться можно было на халяву.
- Там флотские покупатели, правда, есть и наши – летчики! – сообщил он собравшимся. Весть сразу распространилась  среди толпы провожающих. И пошли пересуды, кто, куда? Брательник и тут подсуетился, сходил в горвоенкомат разузнал, какая команда, куда едет. Оказалось, что 70 – во флот, а 105 – в авиацию. Но кто его знает, в какой команде ты окажешься, а цена вопроса – год жизни. Для «летчиков» то все нормально  два года служить, а «морякам» – три.

Судя по публике, парни подобрались, как на подбор, все грамотные, среднего роста, и для флота, и для авиации годятся. И еще одна характерная особенность, среди призывников почти не было аборигенов, а если были, то из русских школ. А, чего гадать, здесь уж, куда «купят», как говорится.
Я еще немного потолкался с родней, поднял на руки дочь, поцеловал. Та, как чувствует ответственность момента, молчит, не плачет, улыбается только. Сердце так и зашлось, защемило. Брата, отца, мать, жену обнял всех по очереди и пошел судьбе навстречу, за ворота военкомата…

Часа два продержали нас во дворе, строили, распускали, перекликивали, все лавки обтерли простенькими штанами. Тут я встретил своего однокурсника Виктора Саликова, поболтали. Наконец, вышел военный, с крылышками в петлицах – летчиков  «покупать» будет. Стал фамилии выкрикивать, да так тихо, уверен, все равно услышат, кому надо. Человек 20-25 в команду набрал. Большая команда. Меня и Витьку не вызвал. Во  дворе нас осталось человек 10, значит – будущие моряки, твёрдо знали мы.

«Летчиков» увели со двора, посадили в автобус и увезли на вокзал. А нас, что бы ни кормить, отпустили к родственникам. Жена с дочкой и матерью уже ушли домой. Отец  с братом стояли уже задатые, у ворот. Я понял, что деньги на мой перекус, пошли на опохмел, так что закусывать придется из моих запасов, как было сказано в повестке: «На три дня пути». За два дня мы тогда съели.

- Да ты не переживай, может еще домой отпустят, завтра поедешь, - сказал захмелевший отец. Не отпустили, часов в пять вечера опять позвали  во двор. Нас быстро пересчитали, все оказались на месте. Двое, правда, были пьяные в зюзю, их оставили, взяли других из резерва. Вот обидно парням, придется за других – три  года служить. Но, спорить с кем-либо бесполезно…

Нас, десять человек, усадили в маленький автобус КАВЗик и под присмотром старшего лейтенанта и трех матросов (все во флотской форме)  повезли на вокзал. Тут я познакомился еще с одним земляком, Женькой Гераськиным, в поезде договорились ехать вместе.

Ровно в 20 часов, подошел Московский поезд. Нас  посадили в последний полупустой вагон и по расписанию поезд тронулся. Перед  нами, по железнодорожной линии был всего один областной центр, поэтому в вагоне было 10-ть человек. Дальше по пути следования, в каждом областном городе на стоянках к нам подсаживали по 5 – 10-ть человек, дань собирали в виде рекрутов. Иногда  вагон отцепляли от поезда, но это уже в Казахстане, так что до Москвы мы ехали почти две недели. Четвертым в купе с нами был Серега Орлов, мой одногруппник по детскому саду. Так что знакомиться не нужно было, все друг дружку  знали: я, Витек, Серый, и Жека, так мы назывались в разговорах. Кроме Жеки, все были погодки, то есть уже «старики», по 20 лет от роду каждому.

Мы уже «точно» знали, что  служить будем на северном флоте, где то в районе Мурманска. Так говорили наши покупатели. На  бесках у них было написано «Флотилия», но служили они именно там, на Северном флоте. Это были бравые ребята нашего возраста, на груди каждого нацеплен ряд значков, мы еще в них не разбирались, поэтому живо интересовались. Что это за значок, а вот это что означает? С такими вопросами, мы пристали к одному из морячков, проходившему по вагону.
- Много будете знать – скоро состаритесь, - отмахнулся сначала он, но потом подумал и присел к нам.- У меня к вам есть предложение. Вы, я вижу, парни уже взрослые, вам и карты в руки. Мне нужен старший по вагону, вот вы и изберите, кто из вас будет старшим.

Особого труда для нас это не составило – Серега Орлов. Он парень крупный, авторитетный, да и голос у него зычный, командирский, пусть командует. Вот так и стал нашим первым флотским начальником мой детсадовский одногруппник Серега. Правда, недолго ему пришлось властвовать над нами, всего 10  дней, но и потом, начальство на него «глаз положило».

Еще день бегали по вагону мореманы, выбирали старших по отделениям. Это  не по уставу, потому что в отделении должно быть 10 человек, а у нас в вагонном отсеке всего 6 человек. Но, на корабле отсеки бывают разные, поэтому на флоте все можно. Постепенно мы, сами того не замечая, стали использовать в разговорах флотский сленг. Уж больно всем понравились первые слова, которые мы услышали от настоящих моряков. Когда нас еще вели для посадки в вагон, один из морячков прикрикнул:
- А ну, там, на шкентеле, подтянись! – мы дружно загоготали, услышав незнакомое слово. На что командир серьезно скомандовал, - Отставить смех!

Потом мы узнали, что шкентель – это конец строя, по-флотски, а туалет называется – гальюн, рундук – как и в вагоне тумбочка под кроватью, а кровать – полка. Значки на форменках или голландках моряков говорят о том, как служит матрос. Например, значок в форме щита синего цвета с золотой цифрой 1, 2, 3 обозначает какого класса перед вами специалист. Но самый заветный для любого матроса знак в виде Андреевского флага, на котором написано – «За дальний поход». Это значит, что его обладатель ходил в дальние страны, может даже в кругосветку. В общем, многому еще нам предстоит учиться.
 
Первые ночи в вагоне были невыносимо тоскливыми. Я чувствовал, что не очень-то спят все ребята в купе, да что там, в купе – в вагоне. Нормально спали только военные. Мы, призывники-рекруты, толком никто не спал, так – валялись  на своих полках, как дрова. Думали, о прошлой жизни, каждый о своей и еще задумывались о будущем, что нас ждет впереди?

Днем было веселей. Кто-то придумал «увлекательную» забаву: нужно было вовремя ухватиться за пуговицу собеседника и  спросить: «Нужна?». Одежду то нам в армию, не новую дома выдали, материя, да и нитки были не первой свежести. Я, к примеру, был экипирован в старенький, кажется, с братова плеча: пиджак, рубашонку с коротким рукавом и серые в полоску х/б брюки, кажется, отцовы, старенькие. А чё, все равно выбрасывать. Так вот, если говорил: «Да», то надо было, легким движением руки, оторвать и отдать пуговицу владельцу, если отвечал: «Нет», то все равно оторванная пуговица, безжалостно выбрасывалась. Таким образом, в нашем вагоне почти все оказались без пуговиц. Хорошо, что я коллекционировал свои пуговки от самых невообразимых мест, даже от гульфика умудрялись отрывать… Потом проволокой привертывали.
 
Так, прошло два дня, мы выехали в казахские степи, и как раз закончился запас пищи, которую нужно было взять из дома. У меня-то он закончился еще раньше, помогли, если помните, родичи. Спасибо, ребята не дали с голоду помереть. Да особо ни кто и не тужил, по этому поводу, еды всем натолкали много, кое-что, скоропортящееся, даже пришлось выкидывать.
 
На третий день, наш вагон, на каком то, разъезде отцепили от рейсового Московского поезда и загнали в тупик. Где мы постояли часа два, литерный поезд, как обычно, задерживался. Вот я представляю, что бы теперешние призывники устроили… А мы – спокойно, целый вагон пацанов, с одним флотским лейтенантом и тремя матросами, в весенней духоте, ждали, пока подтянется из Сибири основной состав, с такими же как мы рекрутами. При этом, из вагона можно было выходить только в случае крайней нужды, туалет то в вагоне на стоянке не работал или воды набрать в водоразборной колонке. А жара стояла невыносимая, степь просыпалась от зимней стужи, воздух был наполнен ароматами весенних трав и, казалось, парил в лучах солнца. Мы поочередно забирались на вторые полки и по грудь высовывались в узкие щели-окна вагонов, чтобы подышать воздухом свободы. Но вскоре солнце перебралось на ту сторону вагона, куда выходили окна купе, и спасительная прохлада пропала.

Наконец подъехал наш основной состав. Железнодорожники долго толкали наш вагон туда-сюда, пока выставили, как положено – сзади состава. Однако, мы простояли на разъезде  до вечера, кормились. В центре состава был вагон-камбуз, кухня, по-нашему, но называли его на флотский манер – камбуз. Выяснилось, что недавно  к составу подцепили еще два вагона с Южно-Казахстанцами и Алтайцами, они тоже еще не стояли на довольствии.  Пока бегали, относили списки, уточняли экипажи вагонов, нам разрешили самостоятельно ходить в туалет и даже немного выходить из вагонов, человек по 5-ть из каждой двери. Поэтому у вагонов стояли группки людей по 10 – 12 человек, курили, играли в «Крючки» (пуговки) с теми, кто не знал, так что вскоре весь состав был без пуговиц. А сибиряки были еще в телогрейках, целых, не оторванных пуговиц – навалом, вот где раздолье. Дурачились, в общем, как могли.
 
Ровно в 13 по вагонам разнеслась  команда: «Обед». На камбуз была отправлена экспедиция их трех рекрутов и матроса. Нас всех загнали в душный вагон. Вскоре вернулись посыльные с термосами супа, каши и даже компота из сухофруктов. За три дня все соскучились по горячей пище, ели с удовольствием. Но после обеда мы, ни куда не поехали, ждали окно на железной дороге. В то время по Казахстану только одна колея проходила, со множеством разъездов. Вот на каждом таком разъезде мы и стояли. На ужин наши коки (повара) сварили нам, какую-то кашу, без названия. Своя еда еще оставалась, так, что поели ее, а кашу выкинули «за борт». О чем немедленно было доложено командиру экипажа, а это был капитан 3-го ранга. Он устроил разгон дежурному коку за невкусную кашу. А каша была тут ни причем, просто мы еще не привыкли к такой обильной пище.
   
Интересный эпизод произошел под  Оренбургом. где казахские степи, плавно переходят в приуральские лесостепи. Разъезд был достаточно большим, путей 5-ть или 6-ть. Мы стояли, пропуская встречный рейсовый состав. Нам на встречу прикатил и встал, прямо напротив пассажирский поезд, в вагоне которого ехали девушки-студентки. Видимо, в стройотряд отправлялись девчата, тогда это модно было. Ни им, ни тем более нам, из вагона выходить, конечно, нельзя было. Завязалась никчемная  болтовня, через окна вагонов, какая обычно бывает между молодыми, незнакомыми людьми, разного пола, 18 – 20 лет. Целый час наши вагоны стояли на этом разъезде друг против друга, все перезнакомились, даже грустно было расставаться. На прощание, кто-то из призывников кинул свою фуражку «девочкам на память». Им это понравилось, ну и пошло всеобщее сумасшествие. Все стали безжалостно расставаться со своими головными уборами, многие из них не долетали в соседний вагон, падали рядом на землю. Конечно, когда соседки укатили, подбирать фуражки ни кому не разрешили, так они и остались лежать в глухой казахской степи. Скорее всего, какой-нибудь обходчик с разъезда пособирал их и потом всю жизнь носил на добрую о нас память.
 
К Первопрестольной, состав был полностью укомплектован и кружными путями направился в Северную Пальмиру. В Ленинграде к нам подцепили еще один вагон с «питерскими», как их всю жизнь называли, призывниками и по полудню отправили на Красную горку. Это под Ленинградом, главный в то время распределительный пункт, здесь окончательно решалась судьба каждого матроса: на каком флоте, кем служить. Не доверяя местным призывным комиссиям, призывников еще раз прогоняли через свою, флотскую, более жесткую медкомиссию.

Ну, а пока, нам предстояло пройти еще кое-какие испытания. Первое с чем мы столкнулись – холод, неимоверный, как зимой. Температура понизилась до нулевой отметки. И это – в конце мая. Для нас, азиатов, это было невообразимо. А если учесть, что одеты мы были по весеннему: пиджак, почти – на голое тело и х/б брюки. Не забывайте, что в поезде мы беспрерывно «играли» в крючки. То, картина, как говорится, была выполнена маслом и называлась она: Приехали.

КОМИССИЯ

Вышли мы из вагона не в самом лучшем виде: потрепанные, помятые, без пуговиц не только на верхней одежде, но и кое у кого на штанах  их не было. Довершало это зрелище, абсолютно лысое поголовье. Шапки  то свои мы выкинули девчатам на память и теперь сверкали своими лысыми головушками, как солнышки. Настоящего  солнца на небе не было, лил дождь, переходящий в снег, а нас гоняли строем с места на место, как баранов, пригнанных на закланье.

Мы старались держаться вместе: я, Витек, Серега и Жека, пока это удавалось. Домашние запасы пищи кончились давно, еще в поезде, а кушать хотелось, однако нас, несмотря на поздний час, не кормили. Видимо, какая-то заминка вышла. А вот, выяснилось, ждали, пока наш эшелон в порядок приведут и на нем отправят команду на ТОФ (Тихоокеанский Флот). Казармы были переполнены, поэтому нас ни куда и не пускали, гоняли по плацу под дождем, который к вечеру перешел в устойчивый снег.

Наконец, из казарм вывалили ТОФовцы, они были уже экипированы, поэтому, щедро раздавали нам свою гражданскую одежду. Мне досталась телогрейка, тоже без пуговиц, видать не только мы в крючки по дороге играли, и шапка-ушанка. Я с удовольствием натянул все эти лохмотья на себя и только начал согреваться, как снова звучит «любимая» команда: «Становись!». Мы стали уже привыкать к строю, покорно бежали на свое место. Так получилось, что по росту мы стояли рядом с Жекой, Витька был немного выше нас, он стоял немного впереди, а Сергей – вообще был командиром экипажа, то есть нашего вагона, он ходил сбоку строя.
 
Нас отвели в казарму с двухъярусными кроватями, мне досталась койка на второй полке, и я был несказанно рад этому, потому что не знал, что ценится нижняя койка. Но это еще впереди.  Приказали  оставить на своих койках вещи, а их у нас было не так уж много – сумка-котомка, у некоторых, кто побогаче – рюкзаки. Заставили снять лохмотья, которые были на нас сверху, но и в своей одежде, мы выглядели не лучше. В такой форме одежды, мы и отправились на запоздалый ужин. Покормили отменно, или мы сильно проголодались, но ужин был щедрым и вкусным.

После ужина нас еще часок помурыжили на плацу, выгуливали, а потом завели в казарму, где мы свалились и уснули богатырским сном. Подъем ровно 6.00, но многие уже не спали, проснулся спозаранку и я, сходил в туалет, спокойно умылся. Гальюн и умывальник были специфические, еще старорежимные.

Гальюн был на улице в виде отдельно стоящего здания, без обогрева и представлял  собой: двадцать пять, 1,5-метровых клетушек, отгороженных друг от друга стеной в полкирпича, высотой 1,5 метра, с отверстиями диаметром 30 сантиметров, почти в центре. В эти отверстия нужно было испражняться, сидя на корточках, на двух кирпичах, замурованных по бокам отверстий. Но это удавалось не всем, поэтому вонь стояла ужасная. Кроме того, стены этого, да и в обще всех гальюнов в России, так щедро исписаны надписями типа «Здесь был…» и «ДМБ в таком то году», что даже вонь не мешала, я буквально зачитался.
             
Умывальник находился в комнате рядом с казармой, поэтому там было тепло. Двадцать, двадцать пять раздолбанных краников вдоль стен, с оббитыми раковинами, полочки для мыла и вешалки для полотенец – вот и все нехитрое его устройство. Я  с удовольствием умылся, смыл с себя всю вагонную грязь и во всеоружии приготовился встречать утреннюю побудку.
Будили личный состав, как и полагается – горном. Та, та постели заправляй, пропела во дворе части труба и будущие моряки начали постепенно ставать с кроватей, заправлять их. Все это делалось не спеша, под присмотром старшины, который заметно сдерживал свой гнев.
- Как сонные мухи копаются! - сказал он и добавил, - Ни чего, в учебке вас научат, Родину любить!

Но это будет потом, а пока нас даже не обмундировали, мы еще день слонялись по двору, то строились, то вновь нас распускали. Но кормили по часам: 7 – 7.30 завтрак, 12 – 12.30 обед и в 17.00 – ужин. Кормили плотно, не разносол, но с мясом и вдоволь хлеба, многие ребята даже умудрялись с собой в казарму брать. Вечерний перекус, как они говорили. Я же вполне наедался тем, что давали «на камбузе». Так мы теперь стали называть столовку.
Вторая ночь прошла спокойно. С утра нас покормили, приказали построиться на улице перед  камбузом и строем повели в баню. Мы уже ориентировались, где, что находится, пока делать не чего – облазили весь двор «пересылки», такое название закрепилось за тем местом, где мы находились. Что ведут в баню, мы поняли и из команды: «На помывку, шагом – арш!». Но вот странно, почему не разрешили взять смену белья, которое нам заботливо уложили дома и теплые ватники, от сибиряков?  Не понятно.

Завели в предбанник все отделение, человек 100. Мы удивились, когда нам сказали, что раздеваться и складывать всю одежду и белье нужно в холщевые мешочки, лежащие на лавках… Ну, что ж,  раздеваться, так раздеваться, в мешки – так в мешки. Мешочки странно помятые и пронумерованные, велели каждому запомнить свой номер.
 
Мы мылись первыми в этот день, так что баня была холодна, да и из кранов, помеченных, как «Горячая», долго текла холодная вода. Мы долго плескались на цементных лавках в своих шайках, прогревая помещение помывочной паром и прогреваясь сами чуть теплеющей водой. Наши командиры не торопили нас, и в бане мы пробыли почти час, пока из кранов пошла горячая вода. Когда вышли, мешочки с одеждой лежали горкой у входной двери, по личному номеру, каждый нашел свой. Оказывается наши вещи «пропаривали», пока мы мылись. По причине, что вода из крана шла холодная, вещи были сыроватые, но делать не чего, пришлось одевать, что есть. Напялив сырые трусы и майку, такого же качество брюки и рубашку, я почувствовал в себе первые симптомы простуды: сразу же запершило в горле и потек нос.
- Вот, только этого не хватало, - подумал я, но простуда коварно наступала. До обеда, хоть и нарядились мы сибирские фуфайки и шапки, проторчали во дворе, ожидая очередь на комиссию. Я попал к медикам уже после обеда.
   
- Часто с тобой так  бывает, - спросил меня врач с зеркалом на лбу, как потом выяснилось – ЛОР.
-Да, - только и смог ответить я шепотом сквозь сопли и слезы из глаз. Он сделал соответствующую запись в моем личном деле и куда-то ушел. У остальных врачей претензий к моему здоровью не было. В кабинете председателя комиссии я немного задержался, решали вопрос: как со мной быть?

Оказывается, изначально, по решению нашей домашней комиссии, я был «предназначен» к службе на Северном флоте в составе дивизиона подводных кораблей. Комиссия, а в ее состав входили офицеры на ниже, чем капитан III-го ранга (майор по сухопутному). Все  дядьки с опытом, видать, не первый год на флоте служат.
- Ну, что мы с тобой делать будем? – спросил меня седой капитан I-го ранга, наверное, председатель комиссии, для того, что бы услышать мой голос.
- Не знаю, - сиплым голосом ответил. – А чё со мной надо делать? – вопросом на вопрос спросил я.
- С тобой часто простуда случается? – спросил кто-то из комиссии. Я кивнул головой, потому что мне трудно было говорить. Видать, я не на шутку простыл.
- А вот твои земляки, узбеки, на подводную лодку тебя определили. Ты как готов служить на подлодке? – спросил меня капитан II-го ранга, видать, «покупатель».
- Куда направите, - повинуясь судьбе, прохрипел я.
- Молодец, - сказал председатель комиссии и отправил меня одеваться.

В раздевалке парень, который шел на комиссию за мной, сообщил:
- Повезло тебе! Я понял так, что на Балтике оставят, на надводных кораблях служить будешь, – с завистью сказал мне. – А меня – на  Северный флот, дивизион подводных лодок.
Хоть что-то в моей судьбе прояснилось, я служу на Балтике. Определились и мои друзья-соседи по вагону. Мой однокурсник Виктор Саликов, попал на Северный флот, Сергей Орлов и Женя Гераськин -  остаются на Балтике. Но пока мы так и держались вместе. Серега исполнял обязанности старшего по казарме, его койка находилась в первом отсеке. Мы ютились рядом, я располагался на втором ярусе над ним, а рядом спали Виктор и Жека. Но так продолжалось  не долго.
 
После комиссии, нас построили и повели к «баталерке» - так здесь называли вещевой склад. По карточке мне определили 3 размер, это в пределах – 50 – 56 размеры, по гражданскому исчислению. Выдали сначала вещевые мешки, а потом, подходишь к матросу, перед которым лежат четыре-пять стопок однотипного обмундирования, но разного по размерам и говоришь свой размер. Тебе выдают, согласно Табелю вещевого довольствия, расписываешься в получении и так дальше. Я, по наущению опытных мореманов, попросил на размер больше суконные (парадные) брюки и на размер меньше – шинель. Дойдя до конца довольно-таки длинного помещения, мешок новобранца оказывался, забит доверху и еще в руках он держал бушлат и шинель. Кроме того, на голову все напяливали бескозырку без ленточки (ленточку выдадут, когда присягу примешь) и на пояс – черный  ремень с золотистой бляхой, с якорем и звездой.

Весь вечер мы примеряли, подгоняли обмундирование. Поскольку фигура у меня была стандартная, то я быстро «обмундировался» в рабочую форму, оставив, на потом разглядывание парадки и лежал на своем втором этаже, наблюдая за ребятами. Многие впервые, как впрочем и я, видели флотскую форму, нам интересно было узнавать, что такое гюйс, за чем нужен соплифчик, почему флотские брюки без ширинки? Мне тоже было интересно, но страшно болела голова и горло, слезились глаза. Поэтому я скоро уснул, облаченный в новый тельник, брюки с двумя пуговицами на боках и в синих военно-морских носках.

С утра, сразу после похода на камбуз, нам предложили упаковать свои вещи в специальный почтовый мешок и отправить бесплатно домой. Вот, теперь вся наша почтовая переписка становится бесплатной, пиши – сколько хочешь. Я, вместо посылки, послал домой письмо, наверное, соскучились и волнуются: почему так долго не пишу. Ну а старые, драные и без пуговиц вещи – я посчитал не стоят того, чтобы загружать почту. Я их просто выкинул на мусорку,  там уже скопилась целая гора таких вещей.

Часов в десять по списку выкликнули человек 60 из нашей казармы, среди них был и Витек Саликов. Мы поняли – северян собирают, а к одиннадцати часам их уже отправили. Нас напоследок плотно покормили и в 14.00 для 10 человек объявили построение. В моей команде оказался я, Сергей Орлов и Женя Гераськин. До Ленинграда мы доехали на электричке, вышли на Финляндском вокзале и пешком добрались до порта. Мы шли по Питеру и смущались: строем по три человека, в бескозырках без ленточек, в бушлатах без погон, хорошо хоть с ремнями, вылитые арестанты.

В порту, нас усадили на паром и мы впервые «вышли в море». До этого ни кто из нас, из азиат, я имею в виду, никогда не плавал в море (оказывается на флоте, нужно говорить «ходил», «плавает» - г… в воде). Когда только вступаешь на палубу корабля, сразу чувствуешь, что ты не на земле. Хотя, корабль причален и никакой качки еще не ощущаешь, но твердой земной зыби – под ногами уже нет, палуба незримо колышется и передает вибрацию ходового двигателя. На открытой воде, ощущения эти усиливаются, и при малейшем ветерке корабль начинает болтать во все стороны. Физики  это называют: пятая степень свободы тела, то есть куда хочешь – туда и падай, действует только сила земного притяжения.
 
В этот раз море, вернее, Финский залив был спокоен. Лишь легкий ветерок слегка покачивал судно, которое везло нас на славный остров Котлин. На нем расположился, не менее славный город Кронштадт. Но нам было не до красот и достопримечательностей. Мы порядком устали, да и желудки наши были пусты, и просили – заполнить  их какой ни будь пищей. Что мы и сделали, по прибытию во Флотскую школу молодого матроса – ШММ или ШМС – школа молодого специалиста.
 
Там нас уже ждали, потому что ужин прошел, мы немного задерживались. Поэтому прибывшее пополнение, дежурный мичман, сразу же с рюкзаками, которые мы побросали в тамбуре, провел на камбуз, и усадили за стол, оставленный для нас. На нем горкой стояли чистые тарелки, кружки, кучкой лежали ложки и накрыт салфеткой свежий хлеб. Дежурные по камбузу быстро принесли бачок* свежей гречневой каши с подливом и кипящий чайник подслащенного чая. Эту процедуру мы уже проходили на Красной горке, поэтому быстро назначили разводящего** и приступили к трапезе.
       
*Бачок, так называют на флоте емкость для супа или каши в которую накладывают 10 порций, на всех сидящих за столом.
**Разводящий, матрос, сидящий на краю стола, у бачка, обычно он и разливает его содержимое.

УЧЕБКА

Здесь нам предстояло пробыть три месяца, а кому то и полгода, все зависит от образования. Вот меня, например, чему учить, если я только что окончил техникум, по специальности: техник-электрик по ремонту и эксплуатации электрооборудования. И таких как я, набиралось полкоманды, прибывшей в тот вечер. Нас выделили в отдельную команду и просто готовили к принятию военной присяги. Ну, и обстрелять, проверить на воде должны, а то так бывает, что за все три года службы ни разу не выстрелишь и воды не увидишь.

Три месяца – не такой великий срок, можно любые испытания выдержать. А нас пугали учебкой.  Второй день, мы посвятили своему обмундированию: подгоняли, а больше – примеряли каждую деталь и подписывали, навечно. Делалось это следующим образом: в пол-литровой банке был заготовлен крутой раствор хлорной извести, настолько крутой, что, если переборщить, то можно было прожечь им материю. Писать нужно было спичкой, аккуратно макая ее в баночку с раствором, одного «мака» хватало на 1 – 2 буквы. А писать нужно было свою фамилию и номер военного билета.

Учитывая, что баночек с хлоркой было всего две на всю команду и писать возле одной могли только двое – техника безопасности. Были  случаи, что баночка опрокидывалась на матроса или на казенное имущество. Досадно в обеих ситуациях – жалко и матроса и имущество. Я добрался до баночки уже к вечеру и пописал своим корявым почерком все: беску, форменку и брюки формы 3, робу - голландку х/б, рабочие брюки – по два комплекта, бушлат, шинель, парадные ботики, и даже прогары (рабочие ботинки). Не подписанными остались только все тельники, носки, соплифчик и 3 гюйса. Таков был весь мой гардероб. Подписав обмундирование, мы сдали его в баталерку, оставшись только в робе и ботинках с носками. Начиналась служба.

Все по распорядку: подъем, оправка, зарядка, завтрак, учеба (учили Уставы и устройство АКМ) обед, развод на работы, работа, ужин, отдых два часа и в 22.00 – отбой. Все составляющие постоянны как Отче наш, только менялся наряд на работы. В  наряд заступали в основном, нарушители воинской дисциплины.  Они выполняли грязные обязанности по камбузу – чистка овощей и мытье посуды, утилизация остатков пищи. На все остальные работы назначались курсанты, так нас стали называть до принятия присяги, по очереди. Народу в учебке было много, поэтому не всем трехмесячникам досталось подежурить у знамени части, возле оружейной комнаты или сходить в патруль. За то своих нарядов был – полный гардероб.

Мы выполняли обязанности внутренней службы: по три человека дежурили в кубрике, следили за порядком и орали: «Товарищи курсанты. Встать, смирно!», когда кто-нибудь из офицеров или старшин входил в помещение казармы. Кроме того, были и персональные наряды – гальюн, умывальник и курилка. Самый легкий наряд был на приборку умывальника, окатил водой и готово. А вот гальюн и курилка – смерти подобно.

Про флотские, да и армейские, гальюны я уже писал. В учебке гальюн мало чем отличался от остальных, ему подобных, и прибирать его – удовольствие ниже среднего, я вам доложу. Еще хуже приборка в так называемой, комнате для курения. Как правило, это выделенная хозяйственная постройка в многоэтажном здании с цементными полами, лавками по стенам и огромной артиллеристской гильзой 76 калибра посередине. В эту гильзу матросы кидают окурки и сплевывают набежавшую в результате курения слюну. Не все попадают, как окурками, так и слюной, а может специально, в отместку так делают, все, когда-то сюда на приборку попадали…

Следует заметить, что я попал в одну команду с Женей Гераськиным, с ним мы и делили койку. Вместе с нами прибыл в учебку и Сергей Орлов, но его направили в другую команду. Уже потом я узнал, что он так и остался в учебке, учил ребят морским азам, хотя сам, кроме как на пароме до Питера, ни на чем не ходил в море, дослужился за три года до мичмана. Вот так бывает.

В обще, институт старшин в учебках – особая  каста, попадают в нее на родственно-кровной основе. Что ни украинец – то  старшина в учебке. Даже поговорка есть: «Хохол без лычек, что, хрен без яичек».  По натуре они служаки, украинцы, офицерам с ними хорошо, спокойно. А курсантам, да и матросам, первые два года туго приходится. Вот наш старшина, не помню, уж какой он статьи был, но настырный, все требовал по Уставу. И чтобы банки (табуретки) стояли по шнурку, и форменка была сложена, как следует, полоски на тельниках, чтоб «не поперек флота были». А уж распорядок дня – святыня для него. Раз по пять поднимал нас с постелей, заставлял одеваться, раздеваться, ложиться и снова вставать… Пока не отработали прием «Отбой» до виртуальности исполнения. Пару раз были побудки под зажжённую спичку. Но одевались мы быстро, вот вставали не дружно, поэтому отработать этот прием не составляло особого труда. Обычно, второй раз вставали быстрей, чем у старшины успевала разгореться спичка. Всюду ходили строем и, ни дай Бог, минута сводная выдастся, он так говорил:

- Минута свободного времени, порождает в голове матроса – дурные мысли. Так гоните прочь свободное время, - и все время, всячески старался занять нас делом.

Одним из таких занятий, была борьба с расхлябанностью и грязью. Койки должны всегда быть заправлены идеально ровно, без морщин и не дай Бог, складок. На новом матрасе  это легко сделать, а вы попробуйте со старым, слежавшимся матрасом сотворить такое. Трудно, но с пятой попытки и под угрозой получить наряд в курилку, - можно.

Каждая суббота – день всеобщей приборки. Мы выносили свою постель во двор учебки, хлопали матрасы, взбивали подушки, выбивали одеяла, простыни и наволочки. Раз в две недели их меняли, брали в стирку и выдавали свежее бельё. В кубрике после этого наводился полный шмон: всюду протиралась пыль и до блеска натирались мастикой полы. А потом, мы отправлялись всей командой в баню.

В учебке была своя баня, радом с котельной. За раз в ней можно было помыть человек 100, как раз – наш  кубрик. Мы стремись побыстрее закончить приборку в кубрике, попасть в баню, но никогда мы не успевали первыми. Наверное, в числе первых были шести месячники, они уже набрались опыта, умели быстро убираться. А мы здорово и не расстраивались, баня теплей была. Мылись всегда весело, с огоньком. После бани – обед и начинается личное время, до понедельника. На берег, или в увольнение, нас, пока не пускали, до присяги – нельзя.
      
Прошел почти месяц, как меня призвали  на флот. Лето вступило в свои права, в Ленинграде наступал сезон белых ночей. Я уже привык вставать и ложиться по звуку горна, вернее вставал я заранее, до побудки, ложился вместе со всеми, но спать не хотелось, за окном светло. Один раз попал в наряд по охране, какого-то склада внутри учебки, не то с боезапасами, не то с провиантом. Серьезный объект, стоял на карауле со штык ножом 2 часа через 4. Ничего, даже не устал, но потом, все равно на день освободили от занятий, болтался как дурень по казарме, ждал, когда ребята освободятся.

Наступила пора принимать Военную Присягу. Эти ее слова мы, кажется, заучили наизусть:  "Я, гражданин  Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь…
  Если же я нарушу мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и прозрение трудящихся». Мог повторить каждый, но все равно матросам давали в руки автомат и текст присяги. Перед строем нужно было произнести эти заветные слова с обещанием «…беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников». После этого мы становились полноценными матросами и нам торжественно вручали ленточку от бескозырки. Мы тут же заправили свои, сверкающие на солнце золотом букв ленты в беску, где было написано: «ДК Балтийский флот»,  две первые буквы означали: Дважды Краснознаменный.

В этот день нас впервые, еще строем, отпустили «на берег» или попросту, в увольнение. В новячей форме 3, с отутюженными брюками, в кожаных, скрипучих ботинках и в бескозырках с ленточками и белыми чехлами на тулье, мы прямиком отправились в городское фотоателье –фотографироваться. Потом я разослал эти фотки всем друзьям, даже себе в дембельский альбом не оставил. Возле фотоателье притулилась продавщица с мобильным  лотком «Газ вода». Сначала мы пили просто воду, но выяснилось, что у нее внутри тележки зашхерена не только вода, можно было там разживиться жидкостью и покрепче… В складчину, мы покупали бутылку водки на пятерых человек и по очереди причащались по 100 грамм, пили из граненных стаканов для газ воды: за присягу. Об этом конечно знал наш старшина-хохол, но делал вид, что, ничего не знает.

После принятия присяги в нашей жизни особо ничего не изменилось, только вместо присяги стали больше внимания уделять изучению чисто флотских дисциплин: корабельный устав, борьба за живучесть корабля и другие науки. Да вот стрельбы внесли разнообразия в нашу жизнь.
 
После завтрака нас, всю «зеленку», так называют молодых матросов, в этом году принявших присягу, выгнали на центральный плац. По отделениям провели в оружейную комнату и выдали по автомату. Расписались в получении оружия, в специальной книге.
До этого мы видели автомат, но только один, весь раздолбаный – в учебном классе по огневой подготовке. А  тут – лично выдали, автомат попался хороший, почти новый, с откидным прикладом, тогда только, только такие появились на вооружении десантников и моряков.

Вооружились все и дружно отправились на огневой полигон. Порядок стрельбы такой: старшина вызывает по фамилии матроса, выходишь. Докладываешь:
- Матрос Орешкин, прибыл для выполнения стрельб.
- Матрос Орешкин, получить боекомплект.
- Есть, - отвечаешь.
 
Получаешь 15 боевых патронов, из которых надо 3 – выстрелить одиночными, из положения «стоя» и 10 – очередью из положения «с клена». Затем, сообщаешь:
- Матрос Орешкин стрельбу закончил, - и ждешь товарищей. Затем старшина проверяет состояние оружия, разряжают его, делают контрольный спуск крючка, и только потом все вместе, оставив оружие на огневой полосе, идут проверять мишени.

Я из трех патронов выбил 15 очков в «грудной» и свалил «стоящую» фигуру, показал нормальные для первых стрельб результаты. Вернувшись в учебку, мы сдали оружие и больше свой новенький автомат я не видел.    
 
 А еще, всем надолго запомнился шлюпочный поход. Нас подняли по тревоге, раньше положенного, зарядку в этот день отменили. Быстренько позавтракали, это святое, и вышли в путь. До шлюпочной базы бежали, вместо зарядки, благо, база рядом с учебкой располагалась, добежали. Разбились по экипажам, как то сложно так, подбирали вёсельников. Десять шлюпок по десять человек на весла, один рулевой и старшина – командир шлюпки. Но получилось, что на каждой шлюпке были два крупных матроса загребные и остальные – помельче. Мы с Жекой оказались рядом на одной банке (так вот откуда название табуретки) – деревянная лавка поперек шлюпки. Таких  банок 7 или 8, на пяти – по  два гребца с веслом, всего 10 вёсел. По началу, грести нам понравилось, легко вроде, когда вместе, но потом надоело и мозоли на руках стали появляться…

Пошли мы (не поплыли, а пошли, подчеркивали старшины) на ближайшие форты, которые окружали остров Котлин. С нами в шлюпке оказался молодой старлей, замполит роты, он много интересного рассказал из истории острова и окружающих его фортов. Поведал и историю того, к которому мы направлялись.
 
Оказывается, раньше на этих крохотных участках суши служили комендоры по 15 – 20 человек. Каждый форд представлял собой маленькую крепость с грозным оружием, пороховыми погребами  и запасом продуктов. Командовал личным составом форта – мичман, любые его команды беспрекословно исполнялись личным составом, иначе в условиях автономной службы подразделения нельзя. А служили тогда по 20 – 25 лет, последние матросы уволились отсюда в 50 годы, когда было первое сокращение вооруженных сил. В годы Отечественной войны, несмотря на блокаду Ленинграда, Кронштадт с его фортами, оставался непреступной крепостью для немцев.

Наконец мы догребли до форта, у него было, какое-то название, как и у всех фортов, но разве упомнишь. Мы добросовестно исполняли команду: «Вольно, расслабиться!». Повалились на валуны, окружающие форт и наслаждались покоем. У всех смертельно болели мышцы и позвоночники, но вскоре все прошло, когда старшина объявил заплыв. Быстро поскидав, обмундирование, мы были готовы кинуться в воду, но дисциплина не позволяла этого сделать.
Только после того, как было выставлено шлюпочное оцепление, стопками уложено на ботинки обмундирование, каждый был лично старлеем опрошен, может ли он плавать, только тогда можно было совершить небольшой заплыв на скорость. Потом нам разрешили немного порезвиться в воде.

После купания мы немного отдохнули, вместо обеда нам был предложен сухой паек. Набор не сложный, не то что сейчас, но по калориям не уступает современному сухому пайку. Банка свиной  тушенки с кашей, пачка галет и огромная шоколадка – вполне избавили нас от голода, а два 100-литровых термоса с подслащенным чаем – утолили жажду. Сытые, довольные жизнью и службой мы тщательно обследовав форт, двинулись в обратный путь. Странно, дорога домой всегда кажется корче, чем из дому. Вот и на этот раз мы быстро, как раз к ужину добрались до части.

В делах и учебе быстро пролетало время, скоро нам отправляться по своим кораблям. Но, предстояло еще одно испытание – учение. Называлось оно как то сложно: «Высадка личного состава на необорудованном причале, с погрузкой торпедного снаряжения…» - вот так, как-то. Как положено, подъем по тревоге, постановка задачи командиром части и вперед, на корабль, вернее на паром, в полной выкладке, с приданной техникой. До выгрузки шли часа два. Совершенно покатый берег, поросший дремучим еловым лесом, ну ничего вокруг не видно. Вдруг команда: «К высадке, товсь!». Похватали  рюкзаки, стоим готовые, вдруг толчок, как будто на мель налетели, кто не держался за поручни – рухнул на палубу. Опустился трап и все быстро сбежали на берег, заняли оборону, как учили. За нами техника сошла, паром отчалил, встал на рейде, на приличном расстоянии от берега.
 
Мы вместе с техникой стали углубляться в лес. А в лесу комаров, видимо, не видимо, и это среди бела дня, а что будет ночью? Надеялись, что доберемся до жилья, но не оправдались наши надежды. Ночевали мы в лесу, с комарами. Рожа, руки и ноги потом два дня чесались от комариных укусов. Задачу мы выполнили, загрузили весь паром торпедами с необорудованного причала. Где были эти торпеды, одни спецы знают, мы охраняли процесс погрузки. Слава Богу, ни кто не посмел на нас напасть, а то бы мы им показали, как без автоматов и даже без патронов, русские моряки воюют...
Самое интересное было утром. Организм у всех работает как часы, а они показывают время справлять туалет. Мы к старшине, куда идти? А он и сам тем же вопросом мучается, пошел у взводного спрашивать, а тот ему: «Ты чё, больной, что ли? Да тут, как в той пустыне, туалет – всюду, только не в степи, а под любым кустом». Он довел до личного состава директиву начальства, организовал охрану имеющегося оружия, и удалился оправляться. Так же и мы сделали. Оправившись, вместе с облегчением, мы испытали комариный зуд не только на попе, но и на всех гениталиях. Ибо, эта операция требует несколько минут неподвижного, сосредоточенного сидения на одном месте. Комары  любят такую позицию и напились нашей кровушки вдоволь. После этого по лесу опасно стало ходить, «заминировали» его насквозь 100 саперов. Со смехом вспоминали потом эту вылазку в лес.

К обеду отряд охранения вышел из лесу на побережье, парома на горизонте не было видно. Он загрузился торпедами, и ушел. Мы расположились лагерем на берегу, учения продолжались, отрабатывался процесс приема пищи личным составом в походных условиях. Часам к 12 подкатила к расположению лагеря полевая кухня со всем инвентарем: котелки, кружки и ложки. Для солдат эта «посуда» привычна, а нам – в диковину, как с нее есть – мы не знали. Ну, эта наука не хитрая, голод не тетка, он – дядька, шутили матросы. По старослужащим, получающим пищу первыми, мы догадались. Суп. – в котелок, кашу – в крышку, компот – в кружку. На свежем воздухе горячая пища хорошо пошла, многие просили добавки.
 
Пока мы кушали, к берегу причалило несколько десантных катеров. За нами пришли. Процесс погрузки несколько затянулся, потому что грузились на шлюпках, по два рейса на катер. Хотели с собой забрать и полевую кухню, не дали, так и укатила назад, откуда приехала. Катера быстро домчали нас в Кронштадт, бегом добежали до учебки. Разбор учений, ужин личное время и сон. А на утро была отправка по своим частям. Учеба окончена, начинается служба.
 
Всех забирали бравые ребята, не ниже чем старшины 2-й статьи, а то и главстаршина за одной, самой большой командой прибыл. За нами пришел старший матрос, помятый какой то, картавый, голос тихий.
- Матхоз Охешкин, Гехаськин и Кхаснов, - еле слышно прокартавил он. Мы то, с Жекой рядом стояли, сразу вышли из строя, а вот с Красновым – сложно, в нашей команде не было такого. Отыскали его в соседнем взводе. Да, это был тот матрос, который на дух не переносил качку, даже за два часа перехода на пароме, он обрыгал всю палубу…   

ФОРТ РИФ.

Годы моей службы, приходились на вторую волну грандиозного сокращения армии и флота, так что бардака в этот время – было  достаточно. Форт Риф был последним действующим фортом, который дислоцировался на западной оконечности острова Котлин. Он представлял собой грозное оборонительное сооружение. Батареи из корабельных крупнокалиберных пушек, и зенитных установок – делали его практически неприступным.
   
Для личного состава были созданы все условия: казармы находились в заглубленных казематах, которые могли выдержать даже атомную бомбежку. Автономное электропитание и водоснабжение, запас продовольствия обеспечивал год ведения боевых действий. Все это – стало  не нужным в современных условиях, постепенно Риф хирел.
 
Вначале законсервировали батарею дальнобойных орудий. Убрали личный состав. Потом забрали зенитки, оставили только крупнокалиберные пулеметы. Законсервировали все казармы и вспомогательные помещения. Оставили только котельную, что бы поддерживать климат в казармах. Пятнадцать человек, которые несли службу на форту, жили в современном почти благоустроенном одноэтажном здании на берегу Финского залива, в 50 метрах от, когда грозного бастиона.
 
Чуть поодаль раскинула свои антенны радиостанция дальней связи – тоже детище прогресса, недавно построенное. У  радистов был свой взвод охраны, который следил за состоянием антенного хозяйства, защищая его и от актов вандализма в том числе. В общем, не понятно было наше предназначение, но самая великая радость состоялась в том, что служить мы будем два года. Связисты служат так же, как мы на берегу, три года, а мы – два. Вот это радость, вот это несказанно повезло.
 
Все это рассказал, в общем, немногословный из-за своей картавости, старший матрос Женя, тезка моего земляка. Он годок, через три месяца домой поедет, если не чего не изменится. До него ребята три года служили, в прошлом году только уволились. Служит  комендором (артиллерист по-солдатски), но стрелять не доводилось, не в кого было. Любит рыбалку, рыбу ловит круглый год – и для командира и для команды. Вот, оказывается, как бывает.

На Риф мы ехали на единственном маршрутном автобусе, который курсировал вдоль по острову от порта на востоке и до форта Риф – на западе. Ехать собственно не долго, ждать два часа нужно, мы не успели, вот и болтали сидя на остановке два часа. Из разговора со старшим матросом Женей мы узнали, что всего в этот весенний призыв на Риф придут 10 человек – большой призыв. Шесть человек из других учебок уже пришли два дня назад. Кроме нас, еще одного нужно. За ним сам командир поехал.
- А кто у нас командир? – спросил я.
- Мичман Абхамов, - ответил Женя.
- Как, только мичман?
- Да, он у нас и бог, и цахь, - ответил Женя. – Есть, пхавда, замполит, стахлей из дивизиона, на политзанятия иногда пхиезжает, но хедко. Мы даже фамилию его не знаем.

Становится все интересней, мне захотелось побыстрей попасть на этот легендарный форт Риф.      
Наконец, подкатил старенький, весь дребезжащий ЛиАЗ. Вышли два пассажира и водитель, а мы направились в автобус.
 - Отправление через 30 минут, - сказала кондуктор, выходя из автобуса последней. Мы ничего не ответили и забрались с рюкзаками увитыми скатками шинелей, побросали их на сиденья и сами хлюпнулись рядом. Но в автобусе по августовски, несмотря на открытые окна и потолочные луки, было душно и жарко. Через минуту мы вышли на свежий воздух.

Поти перед самой отправкой автобуса, к нам подошли еще двое военных: один - мичман, другой - старшина второй статьи. При виде мичмана, Женя встал и скомандовал: «Товарищи матросы!». Не забыл старший матрос Устав корабельной службы. Мы повскакивали с мест и вытянулись по стойки смирно. «Вольно», сказал мичман. Он полез в карман белой форменки и быстро закурил: «Успею пару затяжек до отправления», сказал он и крепко затянулся.

Мы все пятеро, вместе с кондуктором вошли в салон, мичман остался на улице курить.
- Мичман Абрамов, вполголоса сообщил Женя.
- Старшина второй статьи Неделько, - отрекомендовался, представился старшина. «Вот, опять хохол, буден нам командир», - подумал я. Пришел водитель и  пока запускал двигатель, в салон грузно вбежал наш мичман и автобус тронулся.

Пока ехали, мичман взял у Жени и прочитал наши послужные карты. Собственно и читать то их не чего было, но на моей он  задержал взгляд.
- Все трое узбеки, один женатик, - сказал он.
- Какие мы узбеки, товарищ мичман, русские мы, - возразил я, чуя что «женатик», ко мне относится.
- Ну, я имел в виду, что все из Средней Азии. А, уж какие вы русские – будем разбираться, - прекратил он разговор. Так и ехали до конечки, молча.

Я сидел на соседнем сидении с мичманом и имел возможность хорошо разглядеть  его. Это был не высокий, полноватый мужчина, лет 30 – 35, трудно назвать точный возраст, но на 40 он не тянул. Хотя, его полнота: обвислый животик и одутловатые щеки значительно старили его. Лицо типичное для славянина: высокий лоб, голубые, округлые, слегка на выкате глаза, нос картошкой, губы одутловатые, бантиком, мягкий, закругленный подбородок со, слегка наметившейся второй бородой. Волосы без единой седины, светло русые, но начинающие покидать голову с затылка и на залысинах. Все нормально было в нем, женщины обычно таких мужиков любят.
 
Вот с фамилией, родители его подкачали, семитом за версту прет. В  то время евреи не в почете были, трудненько, видимо, ему служба давалась. При нас, мичманов на звезды, как и прапорщиков, переводили: две звезды вдоль погон – мичман, три звезды – старший мичман. Наш долго ходил с широким галуном на погонах, как служащий срочной службы или курсант старшекурсник военно-морского училища.

Из плавсредств, на Рифе была одна лодка с навесным мотором, принадлежавшая мичману. Стырил, наверное, где то и присвоил, уж больно она военную шлюпку напоминала. Стояла она всегда на цепи, под замком, возле мостков. Мотор и все причиндалы к нему хранились в отдельном заглубленном доте с полутораметровыми стенами и крышей. Ключи были у Жени и у самого мичмана. Так что служба морская для нас закончилась, начиналась сухопутная, но в морской форме. Не хватало только лошадью с подводой обзавестись, тогда бы точно «подводниками» были. Но, несмотря на солдатский уклад жизни, на Рифе был заведен флотский порядок во всем.
 
По приезду мы начали обустраиваться по кубрикам. Жека пошел к комендорам, самая большая команда БЧ-4. Шурка Краснов попал к мотористам, это БЧ-5. А мне досталась вторая полка над командиром БЧ-3 Толиком Жук, в кубрике старшин или БЧ-1 – сигнальщиков, рулевых и боцманская команда. Вместе со мной обустраивался на второй полке старшина II-й статьи Неделько.

Годков (старослужащих или по-солдатски – дедов) у нас было всего двое. Старший матрос Женя и главстаршина Хабибуллин Марат. Служба им досталась нелегкая, все время, как зеленые прослужили, на побегушках у годков. А когда  сами в годки вышли, то и заменить их не кем было. Хорошо, хоть Неделько прислали, последние два с половиной месяца до дембеля годков, он был вечный дежурный по команде, форму 3 сутками не снимал. Марат только развод на работу производил.

В обще, я шел по команде БЧ-5, судовой электрик, но мичману больше приглянулся матрос Кутилов на эту  роль. И пришел он на два дня раньше. Меня он определил на должность радиотелеграфиста, моим командиром стал старший матрос Анатолий Жук, поэтому я оказался в первом кубрике.

Первые три дня нас, кроме Неделько, не ставили в караул, мы были заняты на хозяйственных работах: пилили дрова на зиму, отопление в казарме было печное, наводили  марафет в кубриках. Пришлось ставить дополнительные койки во всех кубриках, команда увеличилась на 4 человек. Во время хозяйственных работ хорошо проявляются характеры матросов, кто чего стоит. Мичман приглядывался к личному составу и через три дня разбил нас на тройки, в которых мы почти до конца службы несли боевое дежурство.

Мне, почему то, достались: Гриня – питерец, (Леха Грицкевич) и Сергей Мелкий, из Астрахани. Ребята они ничего, нормальные, я быстро сошелся с ними. Но вот Гриня, такой человек – любил на халяву прорваться, иногда по полчаса на вахту опаздывал. Он менял всегда меня, а я не сильно то и переживал по этому поводу: мне все равно было, где время коротать, в казарме или на посту.

На посту даже интересней, зимой только холодно было, но вахта длилась два часа.  Боевой пост наш представлял собой зенитную батарею из 5 корабельных крупнокалиберных счетверенных пулеметов, находящихся в пятиминутной боевой готовности. То есть, через пять минут мы могли привести батарею в готовность к бою и начать стрельбу  по ожидаемому противнику. Для этого рядом с зенитками, в нишах хранились цинки с боезапасом. Сами  установки, были лишь зачехлены, а так, находились в полной боеготовности, даже оптические прицелы и механические затворы стояли.

Мне нравилось стоять в карауле в любую погоду и в любое время года. Стоять надо было под «грибком» от дождя, который располагался так, что даже не выходя из кабинета мичман, мог наблюдать за часовым – это минус. На ножке грибка был закреплен корабельный телефон и если часовой долго отсутствовал на своем месте, то раздавался звонок и телефонная трубка, голосом мичмана изрекала: «Где пропал?». Но даже так, стоя под грибком, можно было любоваться бескрайним Финским заливом, который тут все называли морем. Слушать, как плещутся волны о парапет, на котором стоят наши зенитки. Наблюдать, как резвятся над водой пронырливые чайки или просто глядеть на «белый пароход», которые тут ходили нескончаемым потоком по Большому Ленинградскому рейду.
 
В свободные от вахты дни я усиленно изучал с Толиком устройство радиостанции  Р-108. в общем то это, даже для того времени, старенькая коротковолновая радиостанция на двух щелочных, вконец убитых аккумуляторах. В запасе их было штук 10, но все были не моложе 1955 года рождения – на 4 года моложе нас с Жуком. Инструкций по устройству Р-108 не было, поэтому моя учеба состояла из упражнений по зарядке аккумуляторов. Мы с Толяном уединялись в радиорубке и поставив на зарядку очередную пару аккумуляторов, болтали за жизнь. Он разговаривал с белорусским акцентом, иногда было смешно, как он искажал слова, но я не смеялся, а старался понять, что он хочет сказать. Мы довольно-таки плотно сошлись с ним, даже больше того – подружились. Нередко он, как годок, которому нечего делать в казарме, приходил ко мне на вахту и мы говорили, о будущем, спорили на разные темы.

Однажды, уже осенью, когда началась флотская учеба, нам объявили: «Большой сбор. Тревога!». В пять минут личный состав уложился. Расчехлили пулеметы, открыли пороховые погреба, достали снаряженные патронами ленты. Вот только мы не сумели вовремя выйти на связь, рация шипела на прием, но не передавала сообщение, что мы готовы к отражению врагов. Так и пришлось мичману по городскому телефону докладывать. Потом, когда аккумуляторы подзарядились, рация начала работать, но было уже поздно.
 
Недолюбливал радистов наш мичман, Женю и Марата отпустил домой с первыми дембелями, в начале ноября. А Толика задержал до декабря, пока тот новые аккумуляторы у земляка с радиоцентра не выпросил. Обидно парню, но ничего не поделаешь – служба.
 
Обычно, когда провожают дембелей, весь день крутят по громкой трансляции марш «Прощание славянки», вот я и ставил для своего командира пластинку, загонял аж. Ноябрьские дембеля ушли, как положено: перед строем попрощались и пошли под марш. Толика я один под «Славянку» проводил до ворот. На КПП всегда стояли радисты, наши коллеги, они тоже попрощались с Толяном и разрешили мне проводить его до автобуса. Так я впервые в жизни сходил в самоволку, да это, пожалуй, единственный случай, больше в самоход я не ходил.

Пришли два комендора – взамен Марата и Жени, а мне присвоили лычку, старшего матроса, и я стал называться командиром БЧ-3, хотя вся боевая часть из меня одного и состояла. Грустно и даже боязно как то, мне было, справлюсь ли один? Ничего, справлялся, новенькие аккумуляторы работали как часы, и станция никогда меня не подводила. Вахты стали короче на два часа – зима. В карауле стояли по два часа, столько же находились в казарме отдыхающая и бодрствующая смена. Но, как правило, ночью мы спали все 4 часа, а уж днем бодрствовали, или печи топили в кубриках. Я любил этим заниматься: натолкаешь в топку дров и смотришь, как огонь по ним ползет. Один раз за этим занятием меня мичман застукал, отругал, конечно, но не сильно, видать и сам любил на огонь пялиться.

Прошли зима, весна настало лето. Место  Жени-рыбака, занял Володя Кутилов, ему мичман стал доверять ключи от лодки и бунгало с мотором и снастями. Мотор Вовка не брал, но весла потихонечку тырил, особенно, когда поблизости к форту колхозники ставили свои сети. Мы считались в команде годками, только Неделько один был осеннего призыва, то есть на полгода старше нас, поэтому он помалкивал про наши проделки, не докладывал мичману. А вообще, стукач еще тот был.

Так вот, имея лодку, мы свободно добирались до колхозных многокилометровых сетей и брали по 5 – 6 килограммов рыбы. Для колхоза это не великий урон а нам – хорошая добавка к вечернему ужину. Я  даже поправляться стал, в обще, все мы заметно заматерели за год, а у меня появилась первая седина. Не знаю от чего: то ли от воды слегка подсоленной, то ли гены сказались, отец у меня рано седеть стал.

А тут оказия, сестра в отпуск в Ленинград приехала, ну как братика не навестить? В Ленинград она приезжала к нашему двоюродному брату Валерию и меня за одно проведала. Два дня мы с ней в отпуске были. В Питер меня мичман не пустил, а сестре пропуск в Кронштадт на двое суток выхлопотал. Так мы с моей Марго отрывались по кронштадским магазинам и кабакам. Честно, я впервые столько много по городу гулял. Обычно 30 минут от остановки до почты добежишь и назад, на свой Риф.
 Осенью, когда я ездил в отпуск на 10 суток, да дорога туда, сюда – 8  суток. На самолете полтора часа лету по льготному проездному 30 р, да мать «приболела», еще 5 суток в местном военкомате выхлопотал. В отпуске я пробыл в общей сложности 23-е суток, вымотался, правда, похудел за это время. Ничего, думаю, на службе наверстаю. Не вышло.

По возвращении в часть, я узнал, что нас ждут большие перемены. Часть расформировывают…

От Жеки я узнал еще одну новость: к радистам перевели нового электрика, старшину I-й стать Виктора Салихова. Обрадовался, сходил к радистам в гости, точно – Витька. Мы обнялись, как братья, и долго болтали о службе. Моя вся жизнь на виду, мне скрывать нечего, поэтому я все говорил и говорил, как есть. А вот Витек, чего-то не договаривал, видать был скован военной тайной.  Ну, нельзя, так нельзя, одно знаю дома он побывал, да и во флотском санатории почти два месяца находился. Неспроста это.

 У нас в части только и разговоров, что о расформировании. Уже демонтировали пушки и ПМН (пост минного наблюдения). Металлу в каждой пушечки тонны по полторы, как шутили матросы: на иголки увезли на Кировский завод. Как бы там не было, а операцию сложную провернули. Специалисты с завода приезжали, человек 10, жили  в казематах и столовались с нами почти две недели. Пушки разобрали, крупные части порезали, все погрузили на баржу, ошвартовавшуюся тут же к пушечному парапету, и увезли в Ленинград.

Дело встало за зенитками, как быть с боекомплектом? Командование решило: расстрелять на месте! Это означало, что более 1500 патронов на установку нам предстояло выпустить в воздух. Для этого ждали погожего дня, чтобы небо просматривалось, на всякий случай его закрыли для полетов в этом районе и запретили всем судам находиться в акватории зоны обстрела. Стрелять нам нужно было под углом не ниже 60 градусов.

Дня три готовились, снарядили все имеющиеся пулеметные ленты, открыли все цинки, выставили усиленный дозор на это время, стояли по двое на вахте. Мичман боялся, как бы чего не произошло. Но, отстрелялись нормально, за полчаса уничтожили весь боезапас, прожорливые оказались наши четырехстволки. Плотность огня мы обеспечили в тот день не бывалую – муха не проскочит, не то чтобы человек или не дай Бог, самолет противника.

Когда вскрывали цинки с патронами, заметили интересную партию: все патроны серые, а в этих банках желтые, какие-то, как позолоченные. Стали читать упаковочный лист, а там дата упаковки «Февраль 1945 г.» Война же еще шла, а гильзы – сплошь латунные, вот наша промышленность как работала. Все для фронта, все для победы. Потом, когда гильзы сдавали на переплавку, мы замучались отбирать – латунные  от стальных.

Оказалось, что в этих же погребах, рядом с зенитками, хранились и автоматные патроны. Их было не так уж много, цинков – 10  всего, но везти сдавать их мичману тоже не позволили. Поэтому  нам пришлось и этот боекомплект расстреливать. Вытащили из оружейной комнаты все 15 автоматов и пошли строем на южную оконечность Рифа. Там  было место для этого – залив отгорожен валом, не то волнорез, не то специально для этих целей воздвигнут, ну в общем, как в тире. Поверх вала не стрелять, предупредил мичман. И началась свистопляска, настрелялись мы вдоволь. Стреляли по всякому: и прицельно одиночными, и стоя очередями, и с живота очередью во весь рожок. Дострелялись до того, что у одного бойца автомат заклинило, перегрелся, отдохнули и опять. Все патроны расстреляли, оглохли напрочь, дня три потом отходили.
   
Сдали все вооружение – зенитки, гильзы на переплавку, а автоматы в арсенал. Сколько и какого там оружия только нет, с войны еще хранят. Мичман наш тоже потихонечку вывозил «свое» имущество с Рифа в собственный сарай на краю Кронштадта. Самому не под силу было, так он нас задействовал, натаскали барахла полный сарай.
 
В один из рейсов он разоткровенничался, поведал нам, что вслед за нами, расформируют и радистов. А на месте форта Риф будет мост, соединяющий правый и левый берега залива. Окружная дорога будет вокруг Ленинграда и от наводнения дамба. Вот так, тогда любили грандиозные проекты строить, типа БАМ, Сибирские реки в Среднюю Азию направить… Мост через Кронштадт, правда, лет через 30 построили. И гоняют сейчас по нему фуры из Финляндии, прямиком в Москву-матушку, но это другая уже жизнь.

Нас отправили дослуживать в штаб дивизиона. Полгода мы мотались как неприкаянные, то из Кронштадской пушки палили, по образу и подобию Ленинградской пушки, на Петропавловкой крепости, которая каждый день в 12 часов склянки бьет. То в карауле стояли, в патруль ходили. А перед дембелем, вообще в Ленинград направили: Никсона встречать.

Глупость конечно, несусветная. Хотя, делалось все по протоколу: на всем пути следования по Ленинграду кортежа Президента, должна быть обеспечена охрана. Вот мы и обеспечивали, на чердаках, с автоматами, без боекомплекта. Нас привезли утром, как следует, покормив и на двое суток сухпаек выдав. Такое мероприятие в СССР проводилось впервые, на чердаках, кроме бездомных пацанов и бродяг, никто не был. И вот нас, «скрытно» с одним «штатским», уж не знаю, кто это был: милиционер или кегебешник? Их наверное со всей страны собрали. Нас проинструктировали, особо подчеркнули, что боекомплекта у нас не должно быть. Я спросил: «А как быть, если увидишь, что в Никсона целятся, что бы застрелить?». Мне сказали, что не мое это дело, ни кто стрелять в него не будет. Наше дело, сообщить обо всем, что увидишь, старшему.
 
Вот с такими инструкциями нас загнали, на какой-то грязный, пропитанный вековой пылью чердак, и усадили по двое у слуховых окон, между нами ходил человек в штатском. Но, то ли уличка нам досталась неприметная, то ли Никсон спешил куда-то, но его кортеж так быстро промчался перед нашим домом, что мы едва успели среагировать. Посидели еще час на чердаке, наш человек в штатском  куда то бесследно пропал. Мы, нас было шестеро матросов, тоже не стали засиживаться на чердаке, вышли во двор, присоединились еще человек 10 с других крыш. Идти никуда нельзя было, без увольнительных и с оружием, мы устроились на лавочке, достали свои сухпайки, перекусить.  Нас окружили дворовые мальчишки, им интересны были наши автоматы. Дали «подержать», а какая разница – палку или автомат, все равно без патронов ведь.      
Перекусили, тут и основной отряд «охраны» с офицером подошел, отправились домой, в Кронштадт.

Уволились мы рано, в конце апреля, сразу все сразу 10 человек из нашего призыва. В дивизионе просто не знали, что с нами делать, поэтому как вышел Приказ о весенней демобилизации, так нас и уволили. Домой мы вернулись к Первому мая, радость была двойная, гуляли все от души.

Александр Орешкин.