- Куда-то же делась, в конце концов, эта особь… да, я понимаю, но ничего не хочу понимать… ищите, где угодно и как угодно, но чтобы на конец квартала был готов весь материал…
Басистый обрывок телефонного разговора проник сквозь фанеру и сквозь сон.
Когда говоривший покинул кабинет, взъерошенный Владлен осторожно раскрыл дверцы шкафа, в котором отсыпался во время рабочего дня. Точнее будет сказать теперь – нерабочего. Это потому, что с тех пор, как сократили отдел, в котором Владлен имел честь работать, для него все дни стали нерабочими. Произошло это в прошлый четверг, или вторник, точнее Владлен не знал. Он мало уделял внимания таким мелочам, как дни недели. Более того он даже не знал ни названия родного НИИ, ни задач отдела в котором трудился. О своих обязанностях он имел довольно смутное представление, но, что удивительно, справлялся с ними, и справлялся, по мнению начальства, прекрасно.
В день сокращения отдела Владлен лишился не только работы, но и служебной жилплощади. Деваться ему было некуда, и он в суматохе спрятался в старинном шкафу, который был наполовину заполнен такой же старинной документацией. Никто на памяти Владлена в этот шкаф не заглядывал, поэтому он спокойно дремал в пыльных шкафовых недрах днем, а ночью бродил по кабинетам и лабораториям в поисках съестного.
Сейчас Владлен выбрался из своего укрытия и посмотрел на часы. Без 3-х минут пять. Сотрудники уже во всю прыть стремятся на проходную, уборщица Петровна набирает воду в ведра, а ночные сторожа – по сто грамм «для бодрости» в мятую эмалированную кружку. Можно еще пару часов вздремнуть.
Ровно в две минуты первого Владлен открыл глаза, и, как можно тише, выбрался из шкафа. Луна щедро плескала свет в пять огромных окон. Владлен вздохнул. Лаборатория, в которой он провел так много времени, теперь была пуста. Вон там, перед вторым окном, был его рабочий стол. Как же приятно было смотреть туда, за стекло и не думать ни о чем. Особенно Владлен любил, когда шел дождь или снег, любил наблюдать за птицами у кормушки, в которой постоянно были то зерна, то крошки. Это Лерочка каждое утро порхала к его столу, озорная и смешливая, растворяла настежь створки, высовывалась в окно и сыпала щедрой крохотной ладошкой птичье счастье. Как-то раз она мимоходом погладила Владлена по белобрысой голове, заглянула в глаза, взъерошила ему волосы и поцеловала в нос: «Ах ты, Владленка!», - потом хохотнула и умчалась к своему рабочему месту (вон там, в углу был её стол и шкафчик со склянками, очень хорошо было видно её в профиль за работой). Подлый же Пиньков ворчал: «Фу, Лерка, целовать Владлена – это такая гадость». А однажды вечером, когда все коллеги уже разошлись, долго сидела рядом, плакала и приговаривала: «Вот и всё, Владленка, вот и всё», - прижимала его к себе и гладила по голове, а слезы всё капали, а она всё гладила, пока не успокоилась. В остальное время Лерочка вела себя так, как будто его Владлена не существовало на белом свете. Где она теперь, кто кормит её птиц?
Владлен тяжело вздохнул и отправился на поиски еды.
Огромное здание НИИ ночью становилось совершенно иным миром – лабиринтом темных коридоров, тупичков, лестничных маршей и пустых комнат. Это был мир замерших лифтов, запертых дверей и громко капающих кранов. Мир плотной, ворочающейся с боку на бок, пустоты. Иногда Владлену казалось, что он может запросто исчезнуть в этой пустоте, заполняющей коридоры, раствориться, как кролик в удаве. Закономерно, естественно и незаметно для обоих. Наверное, ночные сторожа тоже чувствовали эту пустоту, и каждую ночь в фойе включали всё освещение, громко разговаривали и пили водку. Потом ложились спать. Но сумрак в коридорах продолжал жить своей жизнью. Редел и уплотнялся, сырел и высыхал, множил эхо или поглощал звук по своему усмотрению.
Поэтому сегодня Владлен совсем не удивился, когда один из сгустков темноты обрел очертания и превратился в расплывчатый массивный силуэт. Он раскачивался и неспеша приближался, топоча по полу толстыми лапами. Владлен прижался к стене и попятился.
- Трум-пу-пум, пуру-ру, прум-пу-рум, пум-пу-ру, - услышал он звуки то ли отдышки, то ли нескладной мелодии. Мимо, не замечая ничего, проследовал огромный трехцветный хомяк. Он был ростом с Владлена, неуклюже ковылял на задних лапах, а передними держал ломоть ржаного хлеба.
То, что Владлен не удивился этому, совсем не означает того, что он не испугался. Сердце заколотилось быстро и тяжело, казалось, что хомяк обязательно должен обернуться и наброситься на него. Но тот топал себе и топал по широченному коридору, пересекая квадраты лунного света на полу, потом исчез за поворотом. Когда хомячье бормотание и топот утихли, Владлен отправился следом. Он крался вдоль стены, старался ступать тихо и дышать редкими глубокими вздохами, унимая грохочущие в тишине удары сердца.
Перед поворотом он остановился, не имея решимости заглянуть за угол. «Поющий хомяк не может быть опасен», - пробормотал он наконец и...
- Конечно, - донесся визгливый голос из-за угла, - да ты, дружочек, трусоват, - и хомяк высунул здоровенную морду навстречу Владлену.
- Привет, хомяк, - ляпнул Владлен первое, что пришло на ум.
- Привет. Если откровенно, то я не хомяк, а морская свинка, точнее свин. Зови меня Свин. И не ходи больше украдкой по пятам. Это никому не нравиться.
- Как скажешь, Свин.
- Ну, до встречи, у меня дела, - сказал Свин и скрылся за углом.
«Наверное, это и есть та самая пропавшая особь, которую так надо найти «где угодно и как угодно»», - решил Владлен. Но он ошибался.
Утром тот самый подлец Пиньков, открыл старый шкаф и увидел его Владлена, сонного, лежащего в ворохе бумаг.
- Вот ты где, крысеныш, кто работать за тебя будет? – воскликнул Пиньков схватил Владлена, и выволок наружу, - без тебя ж, зараза, отчет за квартал – просто филькина грамота. Весь отдел трудится на новом месте, а он тут спит!
«Всё-таки соскучился я по ним», - думал Владлен, пока Пиньков больно тащил его в новую лабораторию, держа за длинный крысиный хвост.