Из архива 2006 года.
Рапорт о задержании
17.03.2006 в 21.43 я, старший лейтенант Сокольник, прибыл к квартире подозреваемого (ул.Марша 47,кв.6 ) по делу убийства Ольги Вармановой, совершённым 15.03.2006. На стук в дверь ответа из квартиры не последовало. Я простоял там еще около одной минуты прислушиваясь, после чего позвонил в звонок. Даниил Вершинский (подозреваемый) выстрелил через дверь и попал мне в предплечье. Я быстро сбежал на первый этаж и оттуда вызвал машину скорой помощи и машину с подкреплением. В 21.50 по моим часам прибыла машина милиции, в 21.52 - машина скорой. Старший фельдшер мне вытащил пулю из руки и обработали рану, повязав руку бинтовой повязкой. После этого я позвонил на домашний телефон в квартиру подозреваемого. Спустя многочисленные гудки, трубку подняли и я услышал глухой хрипящий голос. Между нами произошел приблизительно следующий диалог.
- С кем я разговариваю?
- Это Даниил. Лейтенант, вы же знаете кто я, если пришли ко мне в квартиру.
- Вы подозреваетесь в убийстве Ольги Вармановой, совершённом два дня назад. А нападение на милиционера серьезный проступок. Я думаю, теперь вам светит из-за этого от до 10 до 20 лет.
- Мне кажется, для этого сначала нужно будет затащить меня в суд. Послушайте, я из подручных средств сделал трёхкилограммовую бомбу. Один мой выстрел и здание будет снесено, похороня при этом всех его жителей. Условия интересны?
- Я слушаю.
Около секунд 40 он молчал, как бы раздумывая, а потом сказал:
- До полуночи никто из жителей дома не должен покидать здание. Поставьте на каждом выходе по одному вашему сотруднику и пусть никого не выпускают и, наверное, не впускают. Тут по вашему желанию. По телефону я говорить не хочу. Поэтому, наверное, вы зайдете ко мне на беседу. Только без оружия. Пусть на вас из одежды будут только брюки и рубашка. Даже в подъезд никто кроме вас не должен заходить, иначе остальные жители города увидят фееричное зрелище, которого не было в этом скучном месте последние лет 15. У вас в распоряжении полчаса. Я буду ждать у себя. Дверь будет открыта. И, пожалуйста, давайте без глупостей.
Пришлось вызывать еще людей для подкрепления. В доме было 4 подъезда и один чёрный выход. Я скинул свой пиджак и оружие. Оставил в машине. Ввел в курс дела всех своих подчинённых и объяснил им принцип действий до тех пор, пока не приехал кто-то поважнее нас, потому что это уже смахивало на терроризм, и ожидать можно было чего угодно. Плана захвата не было, потому что из-за штор на окне невозможно было оценить ситуацию в квартире. Дверь была не заперта, как он и обещал. Я вошел внутрь и почувствовал запах каких-то химикатов и кажется горючего. Прошел по коридору длиной в четыре метра. Прошел мимо одной двери (вероятнее всего санузел) и потом попал в главную комнату. Квартира выглядела довольно убого. Никаких новомодных ремонтов здесь не проводилось уже несколько лет. В углу стоял старый шкаф. Справа от меня была приоткрытая дверь. Сквозь щель я увидел край холодильника. За ним виднелись облезлые обои, пожелтевшие от дыма сигарет. Было видно, как клубки дыма поднимаются откуда-то справа и тянутся к вытяжке. В комнате не лежало ковров. Деревянный пол с облупившийся местами краской. На полу, в углу возле батареи расстелен матрас с неким подобием подушки, сделанной из тряпок. Недалеко рядом была розетка, в которую воткнули лампу. Странную, жёлтой окраски, с глубокими вмятинами. Она стояла на полу рядом с матрасом. Там же под ней лежало несколько книг в твёрдой обложке. Мне кажется, это был Конан Дойл. Я не смог прочитать. Но книжка этого же издательства была у меня в детстве. На потолке люстры не было. А штукатурка местами укрылась разводами от воды, которая текла из квартиры соседей сверху. Потом я услышал кашель, а за ним и тот хриплый голос. Он попросил меня оставаться за дверью и спросил или я не против, что он будет курить. Я сказал, что не возражаю, ведь в неволе ему редко придётся так спокойно курить. Дальше Даниил спросил, что нам известно, кроме его имени. Я сказал, что остальные данные пока устанавливаются, и он попросил не беспокоится, потому что имя выдуманное, купленный паспорт сделал своё дело и придумал ему новое прошлое.
«Моё настоящее имя Рашит Абеске. Я родился в маленьком посёлке недалеко от Тегерана. Вам вряд ли известно название этого поселения, так что называть его не имеет смысла. У меня был младший брат, которого забрали в мир иной пули американцев. Мою мать убило горе. Она не протянула и 2 недель и умерла, когда мне было всего 11 лет. Откуда вам знать, что такое терять родных из-за приоритетов стран?!»
Он начал рассказывать о себе и о своем прошлом. Рассказ давался ему с трудом, потому что впервые я услышал в его голосе нотки эмоций.
«Нам с отцом тяжело пришлось вместе. Мы перебивались на завтрак и на ужин каким-то мусором. Но он меня очень любил. И поддерживал. Он не отстранился от мира. Не был зол на то, что произошло. Я стал для него единственно важным смыслом жизни. Такие ситуации тоже часто бывают в вашей стране. Если мать умерла, отец, скорее всего, сопьется и будет каждый день приходить домой синий и давать взбучку, как будто его маленький сын может быть виноват в смерти любимой женщины. Я наблюдал такие сцены часто, и даже в этом подъезде. Лет 14 назад жили здесь такие. Пара, которая возомнила, что, не смотря на свой статус отбросов общества, они могут воспитать ребенка. Во время родов девушка, кажется, её звали Лена, умерла. Ребенка смогли спасти. Сначала его держали в роддоме, откармливали там, выхаживали, а этот молодой папаша пил не просыхая. Бывало, что пел ночью по пьяни. Какие-то песни из своей молодости. Я его видел по утрам, когда тот ишел на работу. Не сказал бы, что он сильно скорбит. Он просто хотел пить. Превращать свою жизнь в дерьмо и уничтожать будущее своего ребенка. Однажды, когда он вот так ночью раскричался я зашел к нему. Постучался и вежливо попросился войти, а когда он начал меня посылать, как умел, и сказал что нечего в его квартире делать какому-то старику, я выломал его руку и предложил присесть. Пришлось объяснить ему что такое поведение называется тряпическим и так сына вырастить невозможно. Было еще много слов и глубоких мыслей насчёт воспитания детей. Но, как выяснилось позже, говорил я сам с собой. Он усвоил ровно ничего. Сначала маленького Сашу хотели забрать родители матери, но этот алкоголик не позволил. В итоге, когда мальчику было лет 8, он просто исчез из дома. Сбежал, наверное. Я только надеюсь, что у него всё хорошо сложилось и он нашел какой-то приют для себя. А отца посадили в тюрьму уже довольно давно на два года за попытку вооруженного ограбления. С тех пор я его не видел. Может где-то прирезали в тюрьме. Но суть-то в том, что у меня было всё хорошо. Мой отец отдавал мне всё. Грел меня, когда нам было холодно. Пел на ночь песенки, которые знал от своих бабушек. А потом, когда в стране произошла смена власти, и всех, кто не корился новым политическим взглядам, расстреливали на улице или же в их собственных кроватях, моему папе пришлось предать свои каноны. Я думаю, что он сделал это только ради меня, потому что он был человеком упрямым и лучше бы получил пулю в сердце, чем стал бы идти против него. Но он растил сына, который преданно любил его, и это действительно то, о чем ему нужно было тогда думать. Ишли целые года. В стране ничего не менялось. Правда, мы уже жили не в такой нищете. Даже переехали в столицу. Отец там работал несколько часов в сутки на главную политическую партию страны. А я ходил в школу. Думал, что мне это сильно пригодится в жизни. Еще я ходил в библиотеку. Она была небольшая, но там собирался кружок театрального искусства. Дети, которые в будущем мечтали стать актерами фильмов и или каких-то знаменитых труп. Мы собирались каждый вечер пятницы и разыгрывали сценки из Шекспира, Гёте, Чехова. У меня был талант. Меня хвалили каждый раз за потрясающую игру. Да я и сам чувствовал этот восторг от того, как я воплощал в жизнь собой новую личность, из другой реальности. Мне это нравилось. Я сливался с персонажем. А иногда отец замечал за мной повадки главных героев пьес. В общем и с этим у меня не сложилось. Когда мне было 16, меня забрали в специальное подразделение, которое вершило суд над врагами государства. Американцы много красивых фильмов наснимали про то, как мы пытали людей, ломали им кости, вырывали ногти или ставили тавро разгорячённой железякой, лишь бы они подтвердили информацию о том, что ишли против власти страны и являют собой революционеров. Та при таких пытках человек, даже если это было неправдой, ты уж поверь мне парень, соглашался со всеми обвинениями. Это были адские крики, которые я выносил в своём сердце из камеры пыток и переживал снова и снова в ночных кошмарах. Ты, наверное удивился, как такой заботливый отец, ставший более менее влиятельным человеком, допустил чтобы из меня сделали монстра. Да не было у него уже к тому моменту такой силы воли как раньше. Я не виню его в этом, и так он дал мне всё что смог отец при таких обстоятельствах.»
Я простоял около двадцати минут возле двери на кухню, слушая, как он рассказывал мне о своём прошлом. Именно о тех его аспектах которые вы потом не сможете прочитать, он видимо просто хотел поговорить с кем-то, рассказать о себе, дать мне почувствовать себя героем крутого боевика. Когда он сделал очередную паузу, я перебил его рассказ и попросил войти, спираясь на то, что мне не совсем нравится стоять в темноте. Он согласился и предложил мне войти, вежливо попросив поднять руки и входить спиной, а потом уже разворачиваться. Добавил, что второго стула у него нет, но я смогу присесть на столике или хотя бы облокотиться об него. На шаткой табуретке сидел человек с мятым и характерно жестким лицом. Волосы еще чёрные. Седина только проступила на висках. Лицо загорелое с множественными морщинами. Телосложение крепкое, но упитанным назвать его тяжело. Он был в клетчатой рубахе и голубых потёртых джинсах. На столе стояли дешевые часы, и на них уже было 22.42. На плите я увидел свёрток в форме небольшого бруска. Он уловил мой взгляд и, улыбнувшись, сказал, что одна его пуля превратит тут всё в ошметки, а заметив кольцо на руке, как-то виновато сказал, что не сильно хочет, что бы потом мои останки нашли под кучей бетона и арматуры через две недели спасательных работ, и попросил не делать резких движений. В руках у него было старый небольшой кольт.
«Парень, как тебя зовут? Олег? Ну, вот теперь я знаю, как к тебе обращаться. Так, на чем я там остановился. Меня заставляли мучать людей, чтобы держать их в страхе. Конечно. Я бы не один такой. Никто не хотел из молодых этого делать. Первый год шёл у нас наблюдательный. Мы как бы учились и привыкали к зрелищам, которые нас ждут. Каждый вечер я приходил домой и тихо плакал в подушку, чтобы не огорчать отца. Так прошли первые три обнчающие месяца. Я изменился. Стало как-то безразлично. Не то что бы совсем. Но иногда казалось что те, кого пытали твои наставники, скрывали что-то, и становилось интересно. Их жизни всё меньше начали беспокоить. Не возникало тошноты при виде разных пыток. Можно было спокойно заварить себе кофейку и пить его, сидя на стульчике в углу подвала, в котором допрашивали заплаканную женщину, мать двоих детей. Скоро эти сырые стены стали мне частично домом. А люди, которых туда заводили, были для меня прохожими, от которых мне нужно добиться правды. Я любил правду. Хоть сам всю жизнь был лгуном и играл жестокого допытчика. Но я никогда не отрекался от правды и проговаривал её себе. Создавал мнение о своих поступках. Оно было ужасным, но правильным. Я никогда не забуду свою первую жертву. Её звали Шушан. Загорелое лицо, чёрные как смола волосы, суровый взгляд, чёрные брови, никакой улыбки на лице. Она знала, что её ждёт. И, наверное, она единственная, кто увидел в моих глазах жалость к жертве и нежелание делать то, что мне приходится. Я заметил это в глубине её зрачков. Шушан была чудесной. Но, к сожалению, на третьем часу пытки она скончалась передо мной. В ту ночь я не уснул. И в следующую. И в следующую. Я просто не хотел спать. Молодая девушка, у которой свисала кожа с лица, собиралась меня пытать, как только я закрывал глаза. Готовила инструменты. А я во сне чувствовал эти ужасные моменты ожидания, и становилось страшно. А потом перед моими глазами просто возникал потолок моего с отцом домика, темнота вокруг и замах пота, бегущего по моему телу, лицу, вискам. Со временем пришлось смириться, и я снова начал ложится в кровать и встречаться каждую ночь с холодным кошмаром. Так продолжалось целый год. При этом у меня поубавилось общение с отцом. По большей части все мои речи припадали на пойманных революционеров. На втором месте были коллеги, с которыми я перебрасывался несколькими фразами за обедом. Жизнь не стояла на месте. Каждый день в мою камеру приводили нового заключенного и там заставляли меня пытать живого человека. День за днем. Никаких выходных. Те семь лет моей жизни лучше было бы забыть, но сны почти каждую ночь дают о себе знать показывают какая злая человеческая память. Так что не думать о них бесполезно. Я даже не смогу вспомнить количество людей, чьи жизни я загубил. Почти не помню их лиц и их криков. Все они приходят ко мне во сне под видом Шушан с ошпаренным лицом. И кричат сотнями голосов так, что иногда я просыпаюсь с заложенными ушами и очень долго прихожу в себя. Иногда мне даже кажется, что я любил ту девушку за тот единственный взгляд, который сказал: «Я вижу тебя насквозь вижу что ты не хочешь этого делать но не имеешь другого выхода вижу какое молодое и пока доброе у тебя сердце ». А потом она просто отвернулась, показав этим, что готова к боли. Эти заключенные менялись каждый чертов день, который я проклинал. Я не знал покоя. Они приходили, и вскоре их выносили или уводили, что случалось реже. В моей жизни стабильными были сны о Шушан и бетонная сырая комнатка подвала с изолированными дверьми, одним окошком под решеткой, двумя стульями, а между ними всегда стоял один и тот же стол, на котором всегда стояла одна и та же лампа, светом которой я целился глаза приходящих в самом начале допроса. Та лампа, кстати, так до сих пор у меня. Ты мог заметить её, Олег, когда стоял там. Возле моей кровати стоит»
Пока старик рассказывал свою историю, его глаза медленно мутнели. Он как будто говорил сам с собой, совсем не замечая меня. Пялился в одну точку, но револьвер сжимал, как положено, направив дуло на пакет с взрывчаткой. Я боялся его спугнуть, чтобы он случайно не надавил на курок. Тут он заговорил про лампу, которую я видел в комнате. И я снова взглянул на часы. Стрелки уже 10 минут как перевалили за 23,00.
«Удивительно, Олег, как эта чертова лампа могла пройти со мной столько лет, правда? Да, вижу по твоим глазам, что тебе интересно. Или ты думаешь, что там, пытая людей, я не научился видеть, чего они хотят или чувствуют, а может даже скрывают? Видел такое, что тебе даже не приснится. А лампа эта оказалась у меня совсем случайно. С тех пор, как я занимался своей грязной работой, прошло лет восемь. К тому времени я совсем изменился. Даже внешне. Осунулся что ли. А характер огрубел. Я стал менее чувствительный. И в один прекрасный день в нашем городке началось большое повстание революционеров. Я без понятия, где все эти бедняки взяли оружие и гранаты. Но я был у себя на рабочем месте. И, когда прогремели на улице за окошком серии перестрелок, я решил собираться и уходить оттуда. А когда схватился за лампу, чтобы забрать (понимаешь, тогда это была не то что бы сильная роскошь, но мы были не такой уж и богатой страной, чтобы разбрасываться всем что есть, вот я и хотел её взять), в тот самый момент прогремел сильный взрыв, который полностью уничтожил окно с решеткой и часть стены вокруг него. Меня оглушило каким-то тяжелым предметом. Но я не потерял сознания, а начал большой скоростью бежать оттуда. Сначала через тяжелую дверь, а потом по этому страшному длинному коридору до ступенек наверх. Пробегая мимо столика с нашими вещами, я схватил свою сумку, в которой было немного еды и денег. На площади города творился хаос. Повсюду лежали окровавленные тела, летали гранаты, свистели пули, люди умирали, но ни те, ни другие не сдавались. Борцы за свою свободу стояли насмерть. Я не стал дожидаться окончания боя и пули в голове, поэтому начал красться тихонько между развалинами зданий, которые еще с утра работали. Я бежал на север. Вскоре ко мне еще присоединились выжившие солдаты, и мы тихонько уходили от разгара демократии, не привлекая к себе никакого внимания. В километре от города я увидел, что у меня в руке эта настольная лампа, которую я видимо рефлекторно ухватил, когда прогремел взрыв, и так и не догадался отпустить. Я её даже не заметил. Сам не знаю почему, Олег, но я кинул её в рюкзак. Так она и прожила у меня до сих пор. Первые двое суток мы бежали без остановки. Потом начали останавливаться на ночлег и поиски пищи. Перебраться через границу оказалось не так-то сложно. Подрабатывая в некоторых местах, я пытался двигаться дальше. Потом прорвался еще через одну границу. Брёл через леса, пока меня не подобрал лесник. Я ему немного помогал. Он меня содержал, можно так сказать. Язык я выучил еще, когда в школу ходил, так что я был невероятно этому рад. Вообще у егеря, кажется, так он называл свою профессию, я перебивался два года. А потом он показал на карте мне дорогу в этот город. Дал с собой еды и пожелал удачи. Самое обидная вещь в моей жизни заключается в том, что это единственный настолько добрый человек на моем пути, а я даже не могу вспомнить, как его зовут. В общем, когда я сюда пришел, некоторое время пришлось перебиваться бездомным. Но я работал. Никогда не стыдился надрывать спину и в трёх местах надрывался грузчиком. Первые деньги ушли на подделку паспорта. А потом копил на квартиру. Где-то полгода. И удалось нанять вот это злачное место. И район конечно ужасный, но на что еще можно рассчитывать мне. Вот так я по сей день работаю грузчиком. Имею несколько знакомых. В основном в тех местах, где таскаю ящики. На еду мне хватает, а больше почти ни в чем и не нуждаюсь. Живу тут уже 24-ый год, и жизнь моя ничего напоминает, а эта лампа, что стоит на полу возле кровати, иногда напоминает мне о тех временах, когда люди глядя на меня содрогались от страха. Нет, ты не думай что это мне нравилось, я бы свою теперешнюю жизнь не поменял на то, что у меня было. Только иногда скучаю по отцу. Я думаю, он там и погиб в перестрелке. Иногда мне даже кажется, что я видел его труп возле стены аптеки на площади, но уверен быть не могу. А та женщина, про которую ты мне сказал по телефону. Это я её убил. С одного выстрела, чтобы не мучилась. Отправил ей пулю прямо в сердце. За что? Да просто она противная, тослтозадая шлюха. В тот день, когда я с утра грузил ящики к магазину из машины, она проходила мимо, и решила немного поиздеваться надо мной. О моём внешнем виде, статусе. Я так понял, что у неё у самой просто в жизни было плохо, поэтому ей хотелось почувствовать себя лучше в чём-то, вот она и сорвалась на мне. Она жила на заднем дворе того маркета, где я работал. И я вернулся туда вечером со своим кольтом. Спрятался в тени и ждал. Я знал, что ждать я мог бы и до утра, но меня это не волновало. К счастью около 22,00 она возвращалась откуда-то. Приехала на такси. На лице у неё прямо было написано, что она в каком-то кабаке пила со своими подружками. Я дождался пока машина отъедет и, когда она повернулась ко мне спиной, вышел из тени и всадил 2 пули с очень маленького расстояния в область сердца. Она даже не вскрикнула, просто повалилась с глухим звуком, при этом выдавливая из своих легких последний воздух. Мне кажется, кто-то вылез из окна, посмотреть что случилось, но я в темноте никого не рассмотрел, а вот меня наоборот, наверное, очень хорошо рассмотрели раз вы здесь. Ну, в общем вот и всё, что я хотел сказать»
Я слушал его рассказ, а когда на часах стрелка сдвинулась на 23.45, он сказал, чтобы я быстро уходил и эвакуировал всё здание, потому что бомба всё равно взорвется. И не та, что лежала на плите. Он утверждал, что где-то заложил что-то более крупное и мне стоит поторопиться. Я выбежал из его квартиры, когда он закурил свою последнюю сигарету. Уже в 23.57 все люди дома №6 по улице Марша были внизу, и ждали, пока здание взорвется, а спецотряд саперов работал внутри с собаками. Ровно в полночь произошло только одно. Выстрел в квартире подозреваемого. Как выяснилось позже, никакой бомбы на самом деле не было, а Даниил всадил себе пулю в висок, находясь всё на том же стуле в своей квартире.
17.03.2006 Подпись