Предисловие короткое: мы помним
Предисловие длинное: эта история НЕ является обращением к защитникам прав животных, зеленым и др. Автор не поддерживает идеи о наличии человекоподобного разума у животных. Автор - сторонник гуманного отношения ко всем, но прежде всего к людям. И покуда в развивающихся странах дети умирают от голода и малярии, автор считает кощунственным заботиться о правах лабораторных животных. Тем не менее, автор выражает глубокое сочувствие к людям, отдавшим свою жизнь науке, в печальном осознании каждый день идущим на вынужденную жестокость.
История одной мыши
Меня зовут PPPZ. Я лабораторная мышь. Я вешу 22,65 грамм. Из белой коробки, в которой меня принесли, я смотрю на пыльные штативы, на желто-бурые от копоти стены, на человека в белом халате. Он пахнет как усталый, сутулый младший научный сотрудник с желтым лицом. Еще двое в белых халатах называют его Максим. Я это чую в сквозь окисленные железные прутья моей решетки. Из клетки уже брали моих старших братьев: самого умного GZP, а потом ZSH. Следующим должен быть я.. Высунувши нос, я чуял вибрисами, как он зажимал их между средним и указательным пальцем левой руки, так крепко, так что их красные глаза выкатывались словно гранатовые бусы. Правой - брал ножницы и дальше становился ко мне спиной, на секунду. И тогда был я мог учуять только его выстиранный и отглаженный белоснежный халат. После этой секунды он, размазывая по столу кровь, выбрасывал что-то в помойное ведро. Следующим возьмут меня. Я знал это.
Ира смотрит на меня сквозь прутья решетки. Сейчас она пахнет как высокая бледная и сонная девушка. Она открывает железную клетку, осторожно отодвигая решетку, как она делала сотню раз: доставала меня из камеры, что-то говорила мне и улыбалась. А я ходил по ее рукам и плечам. Я помню рисунок на ее ладонях, я помню температуру ее шеи. У нее кудрявая короткая стрижка и внимательные голубые глаза. Я мог смотреть в них подолгу... Она берет меня в руку, и я смотрю на нее. Но сегодня она не улыбается. Сегодня ее голубые глаза стали чернее смоли, и она смотрит ими мимо меня вниз.
-Следующий PPPZ,- говорит она громко и решительно, но ее рука подо мной дрожит как листья за окном.
Она протягивает меня Максиму. Максим берет меня, устало и небрежно зажимает между средним и указательным пальцем. Отсюда мне хорошо видны следы крови, размазанной по столу и содержание помойки. В ведре, среди целлофанового мусора искромсанные, изуродованные ножницами лежат мои братья. Мои братья... GZP и ZSH... Меня...
-Ира! Ира! Меня будут.. Меня...- я кричу, но Ира не шевелится. Она... ОНА ЗНАЕТ, ЧТО ОНИ БУДУТ! Она стоит и смотрит, как они будут, - Ира, Ира! Не смотри! Ведь ты тоже в белом халате, значит... значит, ты одна из них! Значит, они тебя послушают! ...Ты... ты молчишь... молчишь..., - так думал я. Совершенно обездвиженный в между пальцами Максима, я жмурюсь и смотрю... может быть, я смогу посмотреть на нее еще раз? Но Максим загородил меня спиной. В правую руку он взял ножницы, продел пальцы в кольца и подставил их к моему горлу. Шеей я почувствовал ледяной холод лезвий. Зачем это совершать со мной? Что я вам сделал? Что я вам сделал? Я дружил со всеми и никого не кусал всерьез!
Я думал так, и в этот момент как гром раздался резкий неприятный звук: а потом заиграла жуткая мелодия: неестественно сладкий плохо поставленный женский голос утверждал следующее
Oh Don't call me funny bunny
I'll blow your money money
I'll get you to my bad ass spinning for you
Строчки напрочь врезались мне в память, я стал их повторять снова и снова, будто боялся, если перестану - моя жизнь тут же оборвется. Когда смысл фразы bad as spinning for you дошел до меня, ужасу моему совершенно не было предела. Привыкший слушать в лаборатории Рахманинова, максимум — Шостаковича, я был смущен и напуган. Привыкший к хорошей музыке, я понимал, что песня, которую я напеваю по неволе, как помешанный, была совершенно отвратительна. Между тем я находил, что она мне очень нравится и продолжал повторять ее снова и снова. Да. Я заметил, что все еще жив.
Дело оказалось в том, что у Максима зазвонил телефон. Он неловко оглядел своих коллег. За что конкретно ему было неловко — я затрудняюсь сказать. То ли за смелый текст группы "Серебро", то ли за то, что забыл отключить мобильный. Он отложил ножницы, вытер руку о тряпку и полез за пояс, достал мобильный и, посмотрев на него и с секунду помедлив, приложил к уху.
Я был жив. Я был жив уже две секунды сверх того, что должен был.
-Але! Але, Светик? Светик, я очень занят сейчас...угу...
Молчание. Коллеги нетерпеливо поглядывали на Максима. Он был смущен, но продолжал держать трубку.
-... какие носки? Все равно, бери любые...
Тут Макс посмотрел на часы и глубоко вздохнул.
-я...ну ладно, только оперативно!... Так... с ромбом — очень хорошо, подходит...что? Что еще? Ну... ну давай.. только быстро, БЫСТРО!
Максим наморщил брови и стал напряженно слушать, кивать и махать руками.
А я прежде всего сделал два глубоких вдоха: жадно, как спринтер, победителем порвавший финишную ленту. Потом я огляделся. Как хорошо все было вокруг. Кто был в этой комнате до этих людей? Другие люди? Кто строил это здание? Для кого? Как выглядели те, для кого строили это здание? Наверное это были ученые. Это были такие же ученые? Они тоже убивали мышей? А халаты их, наверное, были такими же белыми? Или может на этих халатах были следы масла для штативов и пахли они лаком для электродов?
Так я рассматривал эту комнату, полку за полкой, стенку за стенкой. Потом я увидел Иру. Ира, зеленого цвета, словно снятая с креста отошла назад и облокотилась на широкий подоконник. Если бы не этот подоконник, она бы лежала без чувств, должно быть. На что похоже быть человеком в белом халате, способным прекратить все это безобразие, но стоящим, тем не менее, у подоконника, и зеленеть без чувств? Каково смотреть, как убивают того, с кем ты работал каждый день, как тело его кромсают и выкидывают в мусорное ведро как очистки от картофеля? Каково быть человеком с желтым лицом, нетерпеливо разговаривающим по сотовому телефону, отвлекаясь от убийства меня? Каково это — выбирать тапочки и не бояться ножниц?
Если бы меня спросили, на что похоже то, что я чувствую сейчас, что бы я ответил? Я чувствую средний и указательный пальцы Макса, я чувствую, что не могу вырваться и что все вокруг стало ярким, почти-что горящим огнями. Желтый стол сгорал в своей залотистости, желтый Максим весь светился своей желтизной, белые халаты сияли белым, голубой кафель стен так отливал голубым, что если сгустить все голубые краски мира, едва бы они так сияли. Мне показалось, что я проснулся. Что я впервые по-настоящему проснулся и впервые увидел...
Кого бы мне сейчас больше всего хотелось услышать? Может быть, апрельский дождь, барабанящий по шиферной крыше? Или шорох маминых шагов? Почувствовать тепло ее запаха? На секунду очутиться в питомнике на ********, там где я родился и вырос с моими братьями-альбиносами? Или услышать тарахтение ЗИЛа на котором нас везли в ******? Запах сырого асфальта на *********ском проспекте, хотел бы я его почуять сейчас, когда я не могу пошевелиться между пальцами Максима?
Моя жизнь до этого момента... какой она была? Когда я стал весить 22 грамма то меня, и таких же упитанным моих братьев посадили в деревянный ящик и повезли в ******. Мы знали, что примем участие в актуальных экспериментах. Каких точно — нам пока не говорили. Но старший брат сказал, что нас везут на кафедру **********. Это звучало очень гордо. Я сразу представил себе высоких, нервных и очень деятельных ученых, с длинными седыми бородами, горящих на недоступном академическом языке.
Но человек, которого я увидел был совсем не похож на то, как я себе его представлял. Это была молодая девушка, от которой пахло молоком и печеньем. Она весело засмеялась, когда увидела, как мы с братьями копошимся в опилках, пытаясь в них укрыться от нее. Потом засунула руку в коробку, стала смотреть, понравится ли она нам. Мои братья стали осторожно подходить и нюхать. В руках у нее были подсолнечные семечки. Я хотел семячек, но стоял в стороне и смотрел. Наверное, я не был храброй мышью. Тогда, когда никто не держал меня за горло я вроде бы был нехрабрый. Теперь... теперь мне кажется что я храбр вполне. А тогда... Тогда я был … робкий что-ли? Мои старшие бесстрашно нюхали ее руку, забирались по ней вверх, GZP даже полез до самого локтя. Почему я сидел в углу и грустил о своем?
Потом нам давали имена. Начали с GZP. Это означает Голова-Задняя правая. Вообще его должны были назвать Голова. Но Ира неосторожно пометила голову, так что было непонятно, помечена только голова, или голова с шеей. Поэтому фукарцином намазали ему еще и заднюю правую лапу так что она стала ярко розовая. Меня метили в конце, потому что я как обычно печально сидел себе в углу и грустил. Меня назвали PPPZ, мое имя означает Правая Передняя — Правая Задняя. Таким образом, обе правые лапы мне раскрасили фукарцином. Соответственно, слева я был белый, безымянный, а справа — розовый. Но важным для меня стало не то, что я розовый, а то, что отныне у меня есть имя.
День мой на кафедре ********** был очень насыщенный. Сутра мы плавали в молоке, так называемый тест Мориса. Cаша Гурцов опускал нас в молоко, в котором нужно было за какое-то конечное время отыскать платформу. Тогда тебя доставали из молока и сушили под лампочкой в полотенце. Потом кормили. У Саши Гурцова кормили так себе, сухим кормом.
Потом мы бегали в тазике по очереди. Катя, так звали девушку, которая нас гоняла, говорила, что это очень важный тест на тревожность. У них получилось, что я очень тревожный. Впрочем, я задумывался над этим и без тазика.
Потом, часа в четыре начиналось самое интересное. Нас помещали в лабиринт. Прелесть этого лабиринта заключалась в том, что если разобраться что к чему, то получаешь за каждое правильное решение недурственный пармезан, по два кусочка за каждый заход. Заход назывался пробой. Мой старший брат, GZP, рассказывал, что он с первого раза во всем разобрался. А я первые два дня сидел на одном месте и боязливо осматривался вокруг себя. Высокие стены лабиринта, буквы на них... все было мне непонятно, непривычно, и я бездействовал. На третий день Ира сама рукой протащила меня по лабиринту, дала мне поесть пармезана, и я в общем-то понял, как можно извлечь из этой ситуации выгоду. Но я так медленно соображал. Наверное поэтому начальница Иры, от которой пахло утренним московским метро и ранней осенью, сказала так:
-С PPPZ нужно кончать. Он не работает.
Я весь сжался и затаив дыхание стал думать. И тут Ира сказала.
-Но давайте оставим его пока, чтобы не нарушить социальную структуру.
Да, да, социальную структуру! Это очень важно — социальная структура! Очень опасно ее нарушать!!! Так вот меня оставили. С горем пополам.
Потом был четвертый день эксперимента. Ира сидела перед лабиринтом и держала на лесках дверцы, управляя входами-выходами. Мои старшие братья бегали по краю железной коробки с дырками, ожидая своей очереди побегать по лабиринту и поесть пармезана. Они лезли по железной стенке до самого верха, а Ира брала следующим в эксперимент того, кто был выше всех. В железную коробку нас пересаживали из домашней камеры перед самым эксперментом и ее не закрывали. Я по-прежнему сидел в углу, тихо ненавидя GZP за то, что он такой смелый, его Ира непременно возьмет первым. Ира, девушка, от которой так приятно пахнет печеньем и молоком. Начальница Иры скомандовала:
-Пересаживай сразу этого летняя в камеру кормления,- речь шла обо мне.
Ира кивнула, но замешкалась. И тут я... не знаю, что на меня нашло, разбежался, залез вверх до самого бортика и с разбегу как сигану Ире прямо на халат, и давай по нему разгуливать. Ира вскрикнула от испуга, и нужно заметить, это была довольно впечатлительная девушка. Ее было так приятно пугать. Потом, вздрогнув она взяла меня в руку
-Так... кто это? Небось, GZP?
Потом она внимательно посмотрела на мои помеченные правую и левую передние лапы.
-Ой!!! PPPZ! Что это с тобой?? Ты такой активный сегодня...
И она нежно почесала мой белый пушистый лоб.
-Ольга Семеновна!!! Кажется, PPPZ сегодня хочет работать,-воскликнула она удивленно и радостно.
-В самом деле, Ирочка?-протянула начальница недоверчиво и угрюмо.
-Он прыгнул на меня прямо из коробки,- объяснила Ира.
-М... ,- протянула начальница, - интересно... ну пускай, посмотрим, что он сегодня покажет.
И меня посадили в лабиринт. Вход в пищевую зону я нашел не сразу, но был проворен и нахрапист, справился с парой поворотов — и вот я нашел кормушку с пармезаном. Я носился по лабиринту должно быть быстрее, чем мой старший брат. А в кормушках то был пармезан, то не было. Судя по тому ка Ира с Ольгой Семеновной смотрели на меня, затаив дыхание, тут была какая-то идея, видимо, какое-то правило. Но я был возбужден, думал о том, как храбро я прыгнул на Иру. И в этом радостном возбуждении я носился все 10 минут опыта, периодически наталкиваясь на пармезан, что было весьма приятно.
Голова кружилась от радости, когда меня вернули в камеру кормления. Там меня ждал ужин из разного рода семечек, творога и хлеба с молоком. Но я не мог есть. Спать тоже не мог. Я сидел в углу и думал об Ире о том, как здорово от нее пахнет молоком и печеньем. О том, что хорошо было бы нам с ней сидеть вечерами вдвоем у лабиринта, слушать как в окно бьется ноябрьский ветер и смотреть набольшую лампу на потолке.
Наверное прошло несколько дней, потому что когда меня снова пустили бегать в лабиринт, Ира закричала
-Ольга Семеновна, Ольга Семеновна, смотрите!
Начальница подошла и посмотрела на меня
-О Боже!!!! Как страшно!!!
-Ольга Семеновна! Ольга Семеновна, он умрет???
Они кричали как помешенные, а я не понимал в чем дело.
-Сам скелет, только кости бегают.
-Что делать?- кричала Ира.
-Как что? Отсаживать!!! И отстранить от эксперимента. Что ты такая бледная!!! Он еще не умер.
Оказалось, что когда я все это думал, я похудел с 22 граммов до 14-ти. Меня посадили в кастрюлю с дырявым дном, из чего следовало, что варить меня не будут, разве что печь, потому что надо мной поставили лампочку, чтобы грела и дали мне большую порцию творога с пенициллином и витаминами, и молока. Ира сидела надо мной и день и ночь, говорила мне, какой я хороший, беленький, просила кушать как следует.
Я стал пытаться есть, первое время жевал через силу, а потом ел все больше и больше, и так набрал целых три грамма. Ира была счастлива. И на следующий день было принято решение вернуть меня в эксперимент.
Мои братья решали задачку уже совсем круто. Без раздумий и лишних поворотов. Так что мне по началу было тяжко. Но я быстро рос над собой, и к 20-23 опыту решал с ними наравне. Ел свой пармезан, и все было хорошо.
А потом по комнате стало летать слово «Биохимия». И почему Ира так бледнела от этого слова было для меня до поры-до времени загадкой. Но потом я все понял. Приближался конец эксперимента, новогодние праздники. Мы теперь назывались «Отработанные». Нас снова погрузили в деревянные ящики и мы поехали в такси, через всю ****** на *****, в институт фармакологии. Я еще колебался какое-то время, но когда достали моего старшего брата GZP и через секунду его обмякшего бросили в мусорное ведро, а голову разворотили, я понял, что мне остаются секунды.
-Светик, совсем не могу... так... в полосочку, хорошо, хорошо.. угу... так...так... Светик, только быстро, быстро... мне нужно...
Господи, да кто же этот Светик? Дай Бог ему здоровья... И жену добрую... и зарплату приличную. Он ведь занимается сейчас ерундой и не знает, что делает доброе дело. Дарит мне секунды...
Ножницы на столе... На что похоже быть холодными ножницами на столе, лежать, ожидая момента, когда грубый металл будет хохотать над тонкой шеей? Вот эти ножницы московского завода «М*********», закругленные на конце, из хирургической стали, эти ножницы сотрут меня навсегда... Но мне кажется, что я не исчезну сразу, несмотря на то, что меня уже не будет. Мне кажется, что я буду жить вечно, только уже не мышью. Я буду жить чем-то еще, ну хотя бы шрамом в сердце этой женщины у подоконника, которая не заслонила меня плечом от наточенных ножниц. Пускай, пускай она стоит, беспомощно опираясь на подоконник и ни слова не молвит обо мне, СМОТРИТ, КАК МЕНЯ УБИВАЮТ. Я в конце концов всего лишь мышь, и возможно....возможно ей лучше быть с другим... Я вижу, что пройдет какое-то время, лет пять, а может десять, она отойдет от горя и найдет в себе силы, и она даже, возможно, будет счастлива с каким нибудь... котом... Он будет льстиво мяукать по утрам, выпрашивая еду, будет чесаться об ее мебель и оставлять шерсть на ее одежде. В конце концов, коты живут дольше мышей. Мыши в среднем живут 2-3 года. А я такой мечтательный и грустный, прожил бы максимум полтора. За эти полтора мы бы сблизились еще сильнее, ей было бы в сто раз больнее...стоять... у подоконника. К тому же последние месяцы ей пришлось бы жить со мной - отвратительным стариком. А так она запомнит меня молодым.
-Угу, хорошо, хорошо, Светик,... целую!
Максим положил телефон в карман и взялся за ножницы.
Меня убивают! Пусть будет так! Таким ты и помни меня: мечтательной белоснежной мышью с именем из четырех букв.
Послесловие
По просьбе читателей сообщаю настоящую судьбу PPPZ. 29 декабря от биохимии вместе со всеми его братьями его спасла девушка Катя, взяв к себе в эксперимент.