Смерть Железного Солдата

               

У каждого человека есть Дом. Но не тот, в котором он живёт на данный момент, а который из детства. Тот милый, родной дом, в котором проходит всё: детство, отрочество, юность. Где делаются первые шаги, познаётся мир. Где знакомо всё до мельчайших деталей, где обследованы все углы, уголочки и закоулочки и где есть обязательное тайное место, куда никогда не добирались родители, или, по крайней мере, нам так кажется. Этот дом нам снится ночами, когда мы с ним в разлуке. Это первое, о чём вспоминается в минуты грусти и ностальгии. Во сне и наяву мы летим, бежим, спешим, едем к нему, как к какому-то сакральному символу, тайному месту, в мир спокойствия и защищённости. И будучи уже взрослыми, мы с радостью и трепетом приходим в этом дом, если там живут ещё наши родители, или проходим мимо, с замиранием сердца ревниво глядя на новых обитателей. Затем успокаиваемся от той мысли, что он есть, живёт и что всегда можно прийти к нему на свидание. А когда подрастают наши дети, мы выбираем специально момент, чтобы прийти к дому вместе и со священным трепетом в голосе произнести: «Вот, сынок (дочка), в этом доме родился(ась) твой(я) папа (мама)!» Потом немного обидимся на детей за то, что дом не произвёл на них такого благоговейного впечатления, как на вас, но всё же простим, понимая, что у ваших детей свой дом, который впоследствии станет таким же жизненным островком стабильности и понимания. И когда над нашей головой зашумят вьюги жизненных невзгод, появится ощущение крушения привычного мира, мы обязательно придём к своему Дому на свидание, получая от этой встречи чувство покоя и неизменности бытия. Потому что этот дом является тем кладезем мудрости и понимания, из которого по незримым духовным каналам черпаются жизненные силы. И очень хорошо, если такой дом есть!!!

В рассказе о железной дороге не получится написать как о просёлочной: «Дорога серой лентой петляла по пригоркам и горушкам, пропадая иногда из виду в низинах, долинах, ныряя во встречные овраги. То она ворвётся в шумный своей листвой перелесок, то выскочит в чистое поле, поражающее своей бесконечностью, то мягко зашуршит под колесами автомобиля неожиданным асфальтом, то дробно застучит колдобинами и рытвинами. Просёлочная дорога прекрасна своей непредсказуемостью».
Нет, у железной дороги есть только направления, прямые, точные и неизменные, как воинский приказ. И только длинные, плавные, дугообразные повороты колеи как приятное исключение в этом полувоенном однообразии.

Пожилая электричка, с характерным только для неё гулом, бодро неслась по железной колее. За её окнами мелькали бескрайние поля, леса, заросшие и неухоженные рощи, станции и полустанки, на которых она не останавливалась. Иногда попадали в поле зрения и воинские памятники, которые напоминали о том, что когда-то здесь шли жестокие бои, что люди стояли насмерть, не пуская врага к любимому городу. Или вдруг неожиданно вынырнет из леса одинокий домик у железной дороги, а вокруг, сколько хватает глаз, ни единой души. Но он стоит: на окнах занавески, из трубы вырывается бодренький дымок, огород ухожен, дрова в поленнице. Значит, кто-то живёт, не пустует место. Чудно.
Вагоны электрички были полупусты, несмотря даже на то, что на это направление количество поездов сократили почти на треть. Но всё равно пассажиров стало меньше более чем наполовину. Люди стали реже ездить в Северную столицу, повысились цены на билеты, стал не всегда удобным график движения, да и вагоны в ночное время на конечных станциях оккупировали бомжи. И теперь поутру, входя вовнутрь, можно было почувствовать стойкий «аромат» немытых человеческих тел, перемешанный с запахом нечистот. А в автобусах цены были более демократичные, пахло лучше, и ехали они быстрее и чаще. Всё это в совокупности и привело к оттоку пассажиров.
А электричка помнила ещё те времена, когда пассажиры брали на станциях её вагоны штурмом, пытаясь хотя бы кое-как втиснуться вовнутрь, пускай даже в тамбур. Она даже помнила своё прозвище, которое к ней приклеилось в советские времена, – «Колбасный маршрут». Прозвище появилось потому, что жители пригородов славного города Ленинграда, ныне Санкт-Петербурга, два раза в месяц делали вылазку в город на электричке, чтобы запастись продуктами, в частности и колбасой, так как в советское время снабжение малых городов продуктами питания было, мягко говоря, не на уровне. И поэтому, когда эта масса народа со своими кошёлками, авоськами, сумками, набитыми всякой снедью, втискивалась в вагоны, то там сразу устанавливался стойкий запах колбасных изделий как внутри поезда, так и снаружи. Этот запах был настолько стойким, что даже когда электропоезд, закрыв двери, уезжал далее по своему маршруту, то на перроне ещё долго бродили бездомные кошки в поисках сарделек и докторской колбасы.
Но время неумолимо в своей беспощадности к самому себе и стирает не только следы на предметах, но и в памяти людской, заполняя освобождённое пространство новыми событиями.

Электричка пронеслась по просторам Ленинградской области и как-то незаметно для себя перескочила в Новгородскую. Это событие никак не отразилось ни на скорости движения поезда, ни на пассажирах, сидящих в вагонах, ни на восприятии картинок, мелькавших за окном. Это была всего лишь символическая черта на карте, разделявшая две области, на просторах которых спокойно бы разместилось пол-Европы. Правда, перегоны между станциями стали длиннее, а леса за окнами гуще.
«Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка «Чудово»», – донеслось из вагонного динамика. Зашипев сжатым воздухом, двери в вагон закрылись. Электропоезд, дёрнувшись на месте всем составом, тронулся, набирая скорость. Пассажир, который чутко дремал на сидении в центре вагона, медленно отрыл глаза, точнее, приоткрыл, осматриваясь вокруг через полуприкрытые ресницы, при этом не показывая, что он уже перешёл из состояния дремоты в состояние полной боевой готовности. Нет, ему ничего не угрожало, даже кучка пьяных и необузданных юношей, сидевших от него через три ряда кресел и шумно распивавших пиво, не представляла для него никакой опасности. Это просто была профессиональная привычка, выработанная с годами. «Не надо показывать окружающим, что ты проснулся. Нужно оценить обстановку, которая происходит вокруг тебя, и по необходимости принять решение». Эта привычка не раз его выручала и даже один раз спасла жизнь, когда враги, бесшумно сняв часового, проникли в их полевой лагерь и, решив над ним покуражиться, тихо ждали, сидя напротив его импровизированной постели, когда же он проснётся. Вот тогда-то и выручила его эта привычка, а также наличие при себе боевого ножа. Дело в том, что дремавший на скамейке был профессиональным военным, находящимся в отпуске, в звании капитана спецназа ГРУ армейского подчинения. Наконец, оглядевшись, он открыл глаза и сладко, с тихим стоном и хрустом в затёкших членах потянулся во всю мощь своего сильного, тренированного тела, привлекая к себе внимание немногочисленных попутчиков. Этим движением он привлёк внимание и пьющих пиво. Заводила шумной компании недобро глянул в его сторону и, нагнувшись к своим собутыльникам, что-то зашептал, тыча пальцем в его сторону. «Никак задумали меня помять немного, одолжив при этом мой кошелёк», – подумалось капитану. «Да зря вы так, пацаны. Я бы не рисковал», – сказал он про себя. Потом как бы ненароком встал, выпрямился во весь свой двухметровый рост, опять потянулся, а затем снял свою большую спортивную сумку с багажной полки. Взгляды собутыльников разом потускнели, плечи опустились, они стали похожи на воздушные шарики, из которых выпустили неожиданно воздух. Двухметровый рост и косая сажень в плечах напрочь отбили все нескромные желания, возникшие в их замутнённых алкоголем головах.
Электричка стала замедлять ход. За пыльным вагонным окошком замелькали пригородные дома. Колеса чаще стали стучать на стыках и разъездах. Поезд приближался к крупной узловой станции, городу Чудово.

Этот город славился не только тем, что он стоял рядом с крупной узловой станцией. Здесь была охотничья усадьба великого русского поэта, прозаика и драматурга Некрасова Н. А. Он бродил с ружьём по окрестным полям, в своей усадьбе писал свои бессмертные произведения. И по сей день существует в этой усадьбе его музей, куда изредка завернет какая-нибудь иногородняя экскурсионная группа. В советское же время посещение музея Некрасова Н. А. было включено в маршрут для всех проезжающих мимо города экскурсионных автобусов, в том числе и иностранных. Ещё в советское время в городе было четыре крупных градообразующих предприятия: ЧуЗЭМ – Чудовский завод энергомашиностроения, спичечная фабрика «Солнце», стеклозавод «Восстание» и фарфоровый завод «Красный фарфорист». С началом перестройки и наступлением рыночных отношений всё переменилось. ЧуЗЭМ перепрофилировался из среднего машиностроителя в производителя товаров народного потребления. «Солнце» перекупили немцы, и теперь вся спичечная продукция гонится за рубеж, причём в самом городе не найти спичек, выпущенных своей фабрикой. Спички для нужд населения везут из Балобанова. Вот такие гримасы рынка. Стекольный завод тихо умер, и на его площадях опять же немцы поставили линию по производству изделий из минеральной ваты «Урса». А вот фарфоровый завод достался китайцам, и где теперь найти продукцию этого завода, знаменитый на весь СССР чудовский фарфор, никто не знает.
Правда, в смутное время конца 80-х годов и начала 90-х образовалось ещё два СП1: финское, которое из местной древесины делает фанеру, опять же вывозя её за рубеж, и сладким пятном среди этого многообразия промышленных производств швейцарское СП, фабрика по выпуску шоколадных батончиков «Кэдбери».
Казалось, что город от такого количества отчисляемых налогов должен кататься как сыр в масле, но нет, все деньги уходят в общую великоновгородскую областную казну. А как вы знаете, «выдачи с Новгорода нет», ну это уж так на Руси повелось.
И город поэтому бедствовал, признаком чего являлись разбитые до крайней степени местные дороги и сильно обветшавшее здание местной городской власти.

Электропоезд притормаживал всё сильнее и сильнее, уже показались станционные строения. Ожил хриплый динамик: «Станция Чудово, выход на правую сторону». Капитан, подхватив свою сумку, вышел в тамбур. Поезд судорожно дернулся несколько раз и, скрипя всеми тормозами, остановился. Двери с шипением растворились, капитан шагнул на закатанный в асфальт перрон. Высадив немногочисленных пассажиров, электричка, лязгнув дверями, поехала дальше по своей колее привычным маршрутом. Народ быстренько разошёлся по своим делам, и капитан остался один на перроне. Он опустил сумку на скамейку. Затем сильно и глубоко вдохнул, одновременно втягивая воздух и ртом, и носом. Замер. В этом огромном глотке воздуха смешались все запахи в знакомый до боли с детства «кислородный коктейль». В нём перемешался чистый и пахучий сосновый воздух, запах берёзовой листвы, тонкий и горький аромат полыни, благоухание отцветающих, поздних полевых цветов, слабая нотка креозота, которым пропитаны шпалы. И ещё чего-то непонятного и необъяснимого для каждого из нас, того, что неуловимо витает в воздухе, выстраиваясь, сплетается в точный ответ: «Я дома!»
– Да. Я на Родине, – сказал негромко капитан. Тёплая щемящая волна захлестнула его с ног до головы, разбегаясь кругами мурашек по всему телу с такой силой, что он качнулся. Он выдохнул, закрыв глаза, вздохнул с новой силой, вновь замерев на мгновение.
– Как думаешь, пьяный или накуренный? – услышал капитан справа от себя. Он открыл глаза, выдохнув, повернул голову. В трёх метрах от него стояли два сержанта милиции, с любопытством наблюдая за ним.
– Да нет, ребята, всё нормально. Я просто на Родине девять лет не был.
– А-а-а, понятно. А документики есть?
– Сержант, я, вообще-то, офицер, капитан.
– Ты документ предъяви, у тебя на лбу-то не написано, кто ты.
Капитан хотел было вспылить, но вовремя опомнился. Из толпы-то он выделялся только ростом, а одет по осенней погоде так же, как многие вокруг: синие джинсы, джинсовая рубашка, черные ботинки, турецкая демисезонная куртка, чёрная вязаная шапочка. Достав из внутреннего кармана удостоверение личности офицера, развернул его и, не выпуская документа из рук, предъявил наряду ППС. Один из сержантов, приблизившись, вслух прочитал:
– Капитан Мишин Алексей Александрович, 1967 года рождения.
– Так Вам только 30 лет, – переходя на «вы», сказал сержант, – а с виду я бы дал лет на семь больше.
– Да мне лет с двадцати пяти дают всегда больше, чем есть на самом деле, – ответил Алексей, пряча удостоверение обратно в карман.
– Удачи Вам, – неожиданно взяв под козырёк, пожелали сержанты и пошли восвояси.
Алексей сел на скамейку, достал пачку сигарет, закурил. Да, он не был здесь девять лет, но это была его Родина по рождению. Когда ему было четыре месяца от роду, родители в поисках лучшей жизни перебрались в Среднюю Азию, под Ташкент, в горный шахтёрский посёлок с красивым названием Красногорск. Там прошло его детство, отрочество, юность. Учёба в школе, в военном училище, заочное обучение в пединституте, на историческом факультете – всё было там. И поэтому по праву своим домом он считал ту квартиру, в том, теперь очень далеком посёлке, находящемся теперь в сопредельном государстве.
Только срочную службу в армии он проходил далеко от дома, за границей. После Чирчикской спецназовской учебки он на полтора года попал в страну с более жарким климатом, Афганистан. Мама (отца Алексей потерял, ещё когда учился в 6-м классе, он погиб, работая в шахте) до окончания срока службы так и не догадывалась, где служит её сын. И только когда он вернулся домой раньше срока на два месяца, по ранению, неся левую руку на перевязи, а на его широкой груди сияли три боевых награды: медали «За боевые заслуги», «За отвагу» и орден «Красной звезды» – она, наконец, поняла, где и как служил её единственный сын.
Военное дело настолько увлекло и увлекало всегда Алексея, что, только оправившись от ранения, сразу подал документы в Ташкентское высшее общевойсковое командное училище, куда его как участника боевых действий и орденоносца зачислили без экзаменов. Правда, пришлось уступить маме в её настойчивых просьбах о получении «нормального образования» и ещё заочно поступить на исторический факультет в Ташкентский государственный педагогический институт. Оба этих учебных заведения Алексей закончил одновременно в 1991 году.

Последний раз в Чудово Алексей действительно был девять лет назад. Когда он после ранения, вернувшись в сознание, вдруг обнаружил, что находится в Московском военном госпитале, куда попал из-за неразберихи на Ташкентском военном аэродроме. Где его во время выгрузки из самолёта, прилетевшего из Кандагара, вместо машины, едущей в Ташкентский военный госпиталь, погрузили на борт самолёта, везущего тяжелораненых в Москву. Там Алексей быстро встал на ноги, и так как по ранению его увольняли из армии досрочно, он упросил главврача отпустить его пораньше. Ему так хотелось показаться бабушке, тёткам и сёстрам, живущим в Чудово, таким вот «видавшем виды» раненым бойцом. Всё это было давно, ранней весной далёкого 1987 года.
И вот в этот небольшой по вселенским меркам промежуток времени, девять лет, вместилось так много, что одной трети прожитого кому-то хватило бы на всю жизнь. А уместилось сюда: и развал Союза, и образование новых государств, и женитьба, и развод (жена не захотела разделять тяжелую, неустроенную офицерскую жизнь супруга), и позорное полунасильственное выдавливание русскоязычного офицерского состава из бывших Союзных республик. Переезд в никуда, житие по казармам, каптёркам, съёмным квартирам, три войны: в Таджикистане, Карабахе и на Кавказе, новые ранения и награды… и многое другое, чего не вспомнишь-то сразу. Но неустроенность в быту заменяла любимая работа, а точнее, служба, со всеми её плюсами и минусами, всеми тяготами и лишениями, согласно тексту присяги, которые переносились стойко и мужественно. Отсутствие личной жизни во всех её проявлениях заменялось мимолётными и случайными связями с такими же мимолётными и случайными женщинами. И это тоже принималось как должное, как само собой разумеющееся. Правда, были пару жизненных моментов, когда казалось, всё: влюбился окончательно и бесповоротно, но разъездная, кочевая жизнь не давала времени остановиться, принять решение, и поэтому зарождавшиеся отношения глохли сами собой. Сам себя за глаза Алексей называл Железный солдат, под стать книжному персонажу из любимой книги детства «Волшебник Изумрудного города» Железному дровосеку. Только вот сердце у Алексея было живое, горячее, трепетное и ранимое. Данное обстоятельство он старался скрыть от окружающих, пряча сердце под панцирь безразличия, чтобы люди не приняли этот факт за его слабость и не воспользовались им. Он даже иногда писал стихи, правда, никому при этом их не показывая и не читая.

Всё бы в его жизни было ничего, но вот только одно незавершённое, точнее, невыполненное обязательство сына перед своей матерью грызло его изнутри. Решая проблемы и вопросы своей жизни, Алексей совершенно забывал о своей маме. И когда в очередной раз, позвонив ей, услышал, что мама едет в Россию и вещи уже отправила контейнером, он растерялся. Что он мог предложить ей? Жить вместе в однокомнатной съёмной квартире, где он спал на солдатских матрасах, лежащих на полу, а из мебели была лишь пара солдатских табуреток. Туманные перспективы на получение квартиры. Частые командировки, которые будут изматывать её своим ожиданием. Нищенская зарплата. Но услышав, что мама едет к сестре в Чудово, успокоился. Проблема решилась сама собой. Теперь ему, по прошествии времени, было очень стыдно за тот свой поступок. За то, что не настоял на своём. Что не пошёл к командиру и не потребовал квартиры как участник трёх войн и орденоносец. Что не стукнул кулаком по столу… Но таких, как он, в бригаде спецназа было немало: и женатых, и с детьми, и тоже без крыши над головой… Тогда он постыдился сделать так. И вот это данное обстоятельство не давало ему покоя, саднило неудалённой занозой. Вот поэтому, когда представилось свободное время, Алексей, взяв отпуск, поехал к маме, которая уже как 5 месяцев жила в России, за её молчаливым прощением.

Сигарета, зажатая между пальцев, догорела как-то быстро и больно ужалила Алексей. Он, вздрогнув, дёрнул рукой, стряхивая жалящий огонёк, очнулся от своих дум. Огляделся вокруг, затем, взяв сумку на плечо, встал. Принимая решение, замер на несколько секунд и решительно зашагал к наземному переходу через рельсы. Перейдя железную дорогу, он вошёл в городской парк, который начинался практически сразу за железнодорожной насыпью. Он решил пройтись пешком, так сказать, по местам далекой юности, да и вообще, посмотреть на знакомый город воочию, сравнить, что было и что стало. И первое, что он вспомнил, войдя туда, что когда-то давно он здесь гулял с мамой и папой, приехав вместе в отпуск к бабушке. Огромный, по меркам того маленького мальчика, парк как-то съёжился, катастрофически уменьшившись в размерах. Огромные ели стали простыми ёлками, широкие аллеи превратились в небольшие асфальтовые дорожки, а огромная танцплощадка оказалась маленьким, огороженным ветхими деревянными решётками пятачком, на воротах которого висел навесной давно заржавевший замок. Да и дорога через сам парк, казавшаяся когда-то бесконечной, очень быстро закончилась, выскочив неожиданно на окраину футбольного поля в конце парка. На поле, судя по траве, что росла выше пояса, уже не играли последние лет пять.  Метрах в ста от поля стоял городской кинотеатр «Победа», куда в те далекие дни приходили жители города, чтобы посмотреть какой-нибудь новый художественный фильм. А в данное время кинотеатр смотрел на мир слепыми глазами окон, заколоченных кусками фанеры вместо выбитых стекол. Стены его обветшали, местами осыпалась штукатурка, а на входных дверях висел замок побольше и более заржавленный, чем на танцплощадке.
«Да, – иронично подумалось Андрею, – культурно народ здесь не проводил время уже лет шестьсот».
Завернув за угол кинотеатра, Андрей вышел на дорогу и ахнул. Кинотеатр стоял на холмистой возвышенности, и неожиданно резкий, стремительно уходящий вниз склон начинался метрах в трёх от края дороги, как бы раскрывая всё великолепие раскинувшейся перед ним панорамы. Перед глазами открывался изумительный вид на заливную пойму реки, пробегавшей по дну низины. Живописные жёлто-зелёные берега, стремительными наклонами сбегавшие к реке. Заливные лужки и поляны по краям реки, которые в период половодья скрывались под толщею воды, а летом служили дивными зелёными пляжами. Расположившиеся на дальнем берегу, прямо над рекой, разноцветные домики и река, что, пробегая под мостом, который связывал два берега этой низины, неспешно неся свои жёлто-коричневые воды, скрывалась за поворотом. Всё это создавало такое ощущение пространства, красоты и величия природы, что захватывало дух. А видневшиеся поодаль красные корпуса бывшего завода «Восстание» и его высоченная водонапорная башня нисколько не портили картину, а только дополняли характерными грязно-красными мазками. Эта была одна из тех жизненных картинок, которые врезаются в память навсегда ещё в детстве и прячутся в уголках нашей многоуровневой памяти до поры до времени, чтобы выскочить в неожиданный для нас момент и вновь поразить своим величием. Вода у реки имела характерный коричневый цвет из-за торфа, который в изобилии имелся в новгородских землях. Но эта вода была чистой. Жёлтого оттенка на белье не оставалось, и её можно было пить. Река носила старинное русское название Киресть. И впадала она в конце своего пути в величественный Волхов, на берегах которого покоился Господин Великий Новгород. Как утверждают старожилы, не так давно, лет тридцать назад, эта река была судоходная, но потом дно заилилось, забилось прибрежными песками и землями. В самом глубоком месте капитану Мишину теперь было бы по подбородок. Полюбовавшись немного на вид, распростёршийся у него под ногами, Алексей двинулся дальше. До дома, где жила мама, было ещё десять минут хода. Дорога шла по берегу реки, выводя Алексея к главному корпусу завода. Здесь он задержался, его память отчетливо подсказывала, что перед проходной на завод, на небольшой площадке, где была конечная остановка автобусного маршрута № 2 «Город – Завод «Восстание»», находился небольшой мемориальный памятник. На плитах этого памятника золотыми буквами были высечены имена заводчан, ушедших на фронт Великой Отечественной войны и не вернувшихся оттуда. А белая мраморная стела горела своей золотой маковкой в солнечные дни. Но памятника не было, как не было и автобусной остановки. На асфальтовой ровной площадке стояли в ряд большегрузные фуры с иностранными номерами.
– Послушайте. Извините, пожалуйста, – обратился Алексей к пробегавшей мимо в рабочей спецовке женщине.
Та остановилась и интересом взглянула на него.
– Тут, помнится, памятник стоял на площади, а куда он делся? Или я что-то путаю?
– Да нет, милый, не путаешь, – затараторила в ответ женщина, – когда немцы завод выкупили, сразу потребовали, чтобы памятник убрали, для того чтобы сделать перед заводом площадку для ожидающих погрузки машин. Вот и убрали, перенесли к другому монументу.
– А вы что же не возмутились?
– Да возмущались, а толку. Кто нас послушает.
Женщина, махнув рукой, поспешила дальше. Но сделав пару шагов, остановилась. И повернувшись, спросила:
– А вы случаем не Гали Назаровой племянник?
– Случаем да! – ответил капитан Мишин.
И женщина, удовлетворив своё любопытство, пошла дальше по своим делам.
Алексей шёл по одноимённой с заводом улице, в его голове билась почему-то именно эта сформировавшаяся фраза: «Эти фашисты до сих пор нам мстят, выхолащивают память из народа. Сносят памятники по своему усмотрению. И куда только власть смотрит?! Только на деньги, очевидно». Он прошёл ещё метров триста и свернул на перпендикулярную улицу с громким именем Красные зори. Здесь, в конце улицы, и стоял тёткин дом, где сейчас проживала мама. Вот показалась крыша дома, стены. Алексей уже миновал старый колодец, к которому когда-то ходил по воду, будучи у бабушки на каникулах, и прошёл было мимо, но нежданно для себя остановился. Развернулся, подошёл к колодцу, нагнулся, вглядываясь вниз.
– Э-о-о! – выдохнул он в глубину колодца.
– О-э-э! – гулкое эхо загудело в ответ, растворяясь в тёмных бликах воды на дне колодца, посылая в ответ ароматную волну запаха свежей колодезной воды. Сердце застучало сильнее, комок волнения подкатил к горлу. Столько разнообразных эмоций нахлынуло на Алексея и воспоминаний, что он даже растерялся. Мишин выпрямился. Окна дома выходили на дорогу, и все проходящие мимо попадали под вездесущий тетушкин глаз.
«Сейчас заметят, – подумал Алексей, продолжая идти по улице, – сюрприза не будет».
Так и вышло. Когда до дома оставалось метров десять, дверь распахнулась, и на крыльцо выбежала мама. Она распростерла руки как большая птица свои крылья, открывая свои объятия единственному сыну, и улыбалась, а по её щекам скатывались блестящие капельки слезинок. Алексей, перейдя на быстрый шаг, влетел на крыльцо. Он обнял маму крепко-крепко и, осыпаемый её поцелуями, оторвал её от земли, медленно закружился вокруг своей оси. Затем осторожно поставил на крыльцо и, поцеловав, в ответ сказал:
– Мам, пойдём в дом. Холодно. Да и вон бабульки уже все в окнах торчат.
И точно, в окнах близстоящих домов виднелись головы любопытствующих соседок. Они вошли в дом.
В полумраке огромных сеней в целях экономии тускло горела одна сорокаваттная лампочка, вкрученная в допотопный электрический патрон. Первое, что бросилось в глаза в этой полутьме Алексею, это секретер и платяной шкаф, стоящие в проходе, а также большое количество картонных коробок, расставленные во всех свободных местах.
– Мама, это что? – спросил Алексей, понимая всю глупость вопроса.
– Это, сынок, наши вещи. В комнатах не поместились, пришлось здесь разместить, – ответила мама.
Вдруг почему-то Алексею стало так обидно за эти шкафы и коробки, за то, что им не хватило места под тёплой крышей, за то, что они теперь мёрзнут в холодных сенях. Он, промолчав, стиснул зубы, быстренько проходя за мамой вслед, вовнутрь дома. А там ждала уже любимая из тётушек, тётя Галя, от которой он тоже получил свою порцию поцелуев и восторженных слов.
Потом были встречные хлопоты, вручение привезённых подарков, разговоры, вопросы, рассказы о своём житие-бытие. Всё было мило и складно, как бывает, когда происходит встреча близких и любимых родственников. И только один мамин рассказ всё поставил на свои места, вернув на место чувство вины, которое уже потихоньку начинало улетучиваться. Это рассказ мамы о том, с какими трудностями и лишениями ей пришлось покинуть своё нажитое место. Как издевались над ней местные таможенники при выезде из Узбекистана, как заставили выгрузить весь контейнер до последнего узелка для досмотра, откровенно намекая на взятку. И как наплевательски отнеслись к ней власти по приезде в родной город, убивая её своим равнодушием и безразличием. Всё это вызвало в нём ярость и негодование на всё и на всех, да такую, что, попадись кто-нибудь сейчас из тех, о ком рассказала мама, ему под руку, реанимацией бы дело не ограничилось. Этот рассказ отложился тяжёлым осадком в сердце Алексея.
Затем приехала двоюродная сестра Алексея, Люба. Тема разговора сменилась сама собой, переходя на бытовой – родственный уровень, на повседневную жизнь и повседневные хлопоты. Люба была старше Алексея на девять лет. Всегда в далёком детстве и юношестве она пыталась играть с ним роль строгой и заботливой наставницы. И даже сейчас, когда мальчик Алёшенька по прошествии времени превратился в капитана Мишина, Люба всё равно периодически сбивалась на строгий наставнический тон, пытаясь поучать его. Но это его сейчас только забавляло. Ему было просто хорошо в кругу родных и близких ему людей. Он давно уже не испытывал такого ощущения умиротворенности, успокоенности и внутренней защищённости. Служба, армия, война внутри страны, которая то вспыхивала, то затухала, теперь это всё казалось было где-то там, далеко за стенами этого старого деревянного, но очень уютного дома, где в дровяной кухонной плите так по- домашнему потрескивали берёзовые поленья.
«Жаль только, что мы сейчас не дома, в Красногорске», – неожиданно подумалось Алексею.
И чувство умиротворённости неожиданно пропало, и почему-то тягуче засосало под ложечкой, появилась нервная и возбуждающая обострённость, участился пульс, и какие-то непонятные импульсы встряхивали его изнутри с учащающейся регулярностью. Такие ощущения у Мишина первый раз были в далёком 1986 году, в горах Афганистана, когда ему, сержанту срочной службы, было приказано снять, не поднимая шума, духа, стоявшего в охранении. Он явственно помнил, как подрагивал нож в его руке от этих внутренних импульсов. Как он прыгнул на спину этого духа, зажимая ему ладонью нос и рот, яростно полосуя его глотку, хруст под лезвием ножа, тёплую струю, ударившую по рукам, вязкую липкость чужой крови. С тех пор такое состояние всегда возникало в минуты опасности и тревоги, правда, со временем оно стало контролируемым. Но не сегодня.
Алексей посмотрел на руки, они дрожали...............


http://www.bookland.com/rus/search?q=на изломе&scope=items
http://www.litres.ru/andrey-migulin/na-izlome/
http://mybook.ru/author/aleksandr-selenskij/lunnye-bliki/