Вернулся на свою кушетку, посидел-поелозил - думать обо сне не моглось. Вдруг, взгляд мой упал на письменный стол, стоявший в углу комнаты - там я еще не рылся! И, хоть это в какой-то мере не этично, и должно было быть продиктовано необходимостью, но любопытство вкупе с недюжинным азартом "вора домушника" взяло верх, и я таки обследовал ящики стола. Между прочим, нашел неплохую авторучку, еще из тех, что заправлялись чернилами - вообще находка века... а вот, кстати, и тетрадка, исписанная этой ручкой. Что там пишут? Какая-нибудь история болезни?.. Я наобум открыл тетрадку и прочел первый попавшийся отрывок:
"... проклятья мест и территорий лежат целиком на совести тех, кто их проклял, и даже не столько проклинающих, сколько проклинаемых, ибо они, и только они виноваты в том, что некогда чистые и добрые места становятся лихими и недобрыми. Чувственный мусор и эмоциональная грязь въедаются в саму сущность местности, отравляют все вокруг. Жизнь задыхается во всем этом и перестает быть собою. Стараясь выжить, все сущее меняется, рождает извращенные формы мысли и бытия, передается их поколения в поколение, и закономерно вырождается. То же произошло и с Перепущей – ее просто извели, как говорили в старину, проклятья рода человеческого, о чем я, собственно, и упоминал выше.» Чуть пониже стояла подпись «Г.К.»
Вот уж воистину не знаешь - где найдешь, а где потеряешь!!! Возликовал я мысленно, прикидывая в уме, сколько полезной информации может содержаться в добрых двух третях шестидесятистраничной тетради. Ведь, даже если я и не найду собеседников здесь, то эта тетрадь тоже сможет поведать немало! Итак, в мерцающем свете свечи я начал чтение первого дневника с его, так сказать, предисловия. Поначалу текст путался и ускользал, в силу моей общей нервозности, однако, вскоре тема овладела моим сознанием.
"Никогда в своей жизни не вел дневников, считая это бесполезной тратой времени, но в свете последних событий и с полной уверенностью их повторения, а также с целью упорядочить и систематизировать получаемую информацию, и для того еще, чтобы иметь возможность обдумать впоследствии все это, «на свежую голову», все же решился вести записи.
Более того, дневник хочу начать с предисловия, ибо часть интересующих меня в этой сфере событий уже произошли, а восстанавливать их хронологически мне недосуг, да и не суть важно. Таким образом, я приблизился к теме своих записок.
Вот и первый парадокс: пишу, в сущности, для себя, а как начать, как выразить все это не знаю. Пока думал и размышлял – все было предельно просто и понятно, а как дошло до бумаги – чувствую себя, как минимум, нелепо. Но все же пора начать.
Итак, тема, интересующая меня, в научном пространстве, сколько-нибудь серьезного названия, веса и т.д. не имеет. А началось все так.
Я, молодой фельдшер, попал по распределению в Перепущу весной N-го года, как раз в канун пасхальных праздников. Устроился нормально, принят местным населением радушно, и даже, наверное, слишком, потому как сразу же получил формальное приглашение от завуча местной школы и моего соседа Валеры идти вместе святить куличи… При этом никто даже не удосужился поинтересоваться моими религиозными убеждениями… Но это опустим. В конце концов, я согласился – где еще можно лучше познакомиться с местными нравами и обычаями и сложить хоть какое-то впечатление о людях, с которыми мне теперь жить и работать, как не в месте «народного гуляния».
В предрассветный час местная церковь являла собой обычное для полесья зрелище, к коему я привык еще в детстве: в церковном дворе было людно, сдержанно шумно, туда-сюда сновали бабки с корзинками и свечками, молодежь не могла нарадоваться легальной возможности гулять всю ночь, отчего то тут там, в атмосфере всеобщей торжественности слышались игривые смешки, да повизгивание местных барышень, кои во все времена осаждаемы местными кавалерами. В общем, все как обычно. В маленькой старинной деревянной церквушке правилось, в окна и дверные проемы лился мягкий свет, а народ на церковном дворе все прибывал и прибывал. Наконец, на улицу из церкви вышел крестный ход. Двое здоровенных молодцов во главе с дьяконом стали по обе стороны церковных ворот, после чего весьма чинно и торжественно в дверях появился сам батюшка. Ну, вот, теперь крестный ход обойдет церковный двор трижды, после чего святой отец окропит святой водой всю пасхальную снедь, и своих прихожан, и народ удалится по домам будить своих менее верующих родственников, чтобы приветствовать праздник и своих близких да воздать должное богатому, по такому случаю, столу. Так, думал я, будет и здесь… Однако, не успел батюшка появится в проеме, как с пронзительным визгом к вратам устремились три женщины. Опешившие молодцы, придерживавшие створки ворот, едва успели оттолкнуть вопящих баб, и то только благодаря вовремя подоспевшему диакону.
- Что это за представление? – оживился я, чувствуя в происшедшем нехитрую режиссуру святого отца.
- Это ведьмы, - неожиданно севшим голосом изрек Валера.
- Ты серьезно? – не совсем понял я.
- Куда уж серьезнее… - тем же тоном и с тем же выражением лица продолжал мой спутник, - видишь, как к церковным замкам ломились?
- Видел. Ну и что?
- А то, что если прикоснется ведьма на Пасху во время крестного хода к церковному замку, то враз получит отпущение всех грехов нечистых да силу приобретет на год неимоверную…
- Да ну? – весело подмигнул я своему собеседнику, - я тоже в это верю…
- Не ерничай! Не смешно это! Думаешь, зря отец Михаил такую стражу у ворот выставляет?
Я посмотрел на крепышей у церкви.
- Верно, хлопцы здоровенные, но ведь это же просто спектакль, с целью инициации новых верующих, - предположил я.
- Это братья Кувалдины – потомственные кузнецы, - словно не слыша меня продолжал Валера, - каждый из них шутя подкову гнет, а видел, как их три хилые бабенки потеснили?! То-то же. Ну, ничего, смотри внимательно – дальше лучше будет.
- Что будет?
- Я тебе докажу, что они ведьмы.
- Как?
- Могу я, например, быть в сговоре с батюшкой? – неожиданно спросил меня завуч.
- Теоретически – да!
- А практически? – не унимался он.
- Да кто тебя знает! – а что я мог ответить человеку, которого и знаю всего то третий день.
- Только, чур – все объяснения потом.
- Ладно, - согласился я.
Еще дважды появлялся в дверях святой отец, и дважды ворота были атакованы «ведьмами», причем во время последнего «нападения» одного из крепышей маленькая такая, метра полтора росточком бабенка почти отшвырнула руками от двери, и если бы не дьяк, закрывший грудью замок, таки коснулась бы заветной цели. Наконец, батюшка начал святить куличи, крашенки и сырницы, обильно орошая при этом святой водой и своих прихожан. Начинало светать, и «освященный» народ потихоньку потянулся с церковного двора по домам.
Валера взял меня за руку и потащил к выходу на улицу, шепча заговорчески на ухо:
- А теперь эксперимент. Только ты меня прикроешь, чтобы я смог затереться в толпе.
- Договорились, - ответил я, предвкушая новое представление.
Едва мы вышли со двора, как мой спутник метнул на дорогу пригоршню какого-то сыпучего вещества, и отпрыгнул как заяц назад, затеревшись в толпе. Причем проделал он все это настолько незаметно для окружающих, что я даже растерялся от такой прыти и сноровки. В его действиях чувствовался основательный опыт. Одна из женщин впереди меня вдруг словно наткнулась на невидимую преграду, остановилась, словно вросла в землю, опустила очи долу, и завыла-запричитала скороговоркой:
- Зернышки мои, зернышки…
Она кинулась на колени собирать то, что рассыпал Валера. Рядом с нею бухнулась на колени еще одна и еще – и снова три… ведьмы?
Я выбрался из толпы и успел пройти немного по улице, до того как меня догнал мой спутник:
- Как тебе? Представление?
- А что ты сыпнул? – полюбопытствовал я.
- Зерен мака-сеянца, дикий такой мак есть – его еще самосейкой кличут.
- Знаю, и что они? – я кивнул головой в сторону пресмыкающихся женщин.
- Будут собирать теперь, пока до последнего зернышка не подберут. Вот тебе и представление – я бы целую горсть мака ни за какие коврижки по одному зерну не выковыривал из дорожной пыли, а эти будут – до обеда провозятся но все подберут, - как-то нехорошо улыбнулся завуч.
- А чего они так ведут себя? – все еще не совсем веря, недоумевал я.
- Не знаю, честное слово. А это, - он кивнул в сторону «собирательниц», - старый проверенный способ вычисления ведьм, меня этому еще дед научил.
Пораженный всем увиденным я насел на Валеру с расспросами, на что он ответил, что сегодня не время, и надо праздновать Пасху, а завтра, вечерком, если время будет, можно и поговорить..."
Дальше шел ряд страниц попорченных сыростью и еще чем-то, во всяком случае разобрать слова было невозможно.
-Конец первой главы! - изрек я сам для себя и вышел на крылечко покурить. Интересный дядька этот Григорий Кириллович! Такого накопал! Хотя, если честно, верилось с трудом. Дождь прекратился, было сыро, но дышалось легко. Из-за пригорка, снизу, от реки донесся гогот гусей, а следом тонкий, пронзительный крик - вроде плакал младенец. Я прислушался - крик повторился, и исчез, заглушенный новым порывом гусиного гогота. Стая снялась на крыло, и размытыми тенями скользнула в небе. И пока я размышлял, какому зверю или птице мог принадлежать такой голос, еще несколько гусиных стай взмыли в небо. Все это сопровождалось этим же звуком, истошным, тягучим и заунывным, который двигался вдоль речного берега и сгонял гусей с насиженных мест. Понаблюдав за ситуацией, я благоразумно решил, что младенцев в Перепуще остаться не должно, что если бы таковые, вдруг, и остались, то наверняка не смогли бы гоняться за гусиными стаями вдоль всего побережья. На этом я вернулся на топчан, и в конце концов заснул.