Трудно принять решение. Действовать уже легче.
Был февраль, и я решил уехать в Н-ск. Вернуться? Нет, уехать. Возвращаются в места знакомые, а Н-ск, в котором я жил когда-то, изменился. Совсем. И я изменился.
Так получилось, что после института я оказался в городе у моря. Тогда стоял октябрь, и дубы пламенели на холмах. Осень длилась и длилась. «Когда же зима?» – думал я. Но дубы пламенели и пламенели.
А сейчас, в феврале, я начал продажу квартиры. Я решил уехать. Зачем? Что-то тянуло меня. Какое-то чувство… Неудовлетворенности? Да, пожалуй. Мне казалось, что-то ждет меня там – стоит мне только уехать отсюда.
И вот уже нашелся претендент на покупку. С агентом Леной я показывал свою обветшавшую однокомнатную квартиру этому покупателю – то ли стоматологу, то ли протезисту. Потом вышел и посмотрел на город, громоздящийся на сопках, на длинную бухту с кораблями. И, проживший здесь двадцать с чем-то лет, с удивлением подумал, что, может быть, скоро уеду.
Я когда-то любил этот город. Когда его увидел, мне было необычно, что весь он расположен как бы ступенями. Дома шагали, взбираясь по склонам. И вдруг останавливались, взобравшись. В то время приезжая в центр города на набережную, я смотрел на большие серые корабли, которые наверное возникли из какого-то другого мира, и вдыхал запах моря, смешанный с запахом корабельной солярки. Он нравился мне весной, когда все эти холмы начинали зеленеть. И даже летом - когда его очертания еле-еле проступали сквозь туман, наползающий с моря. Я любил его осенью, солнечной, теплой, долгой, с пронзительно синим небом, с которого сыпалась желтая листва. Не любил я его только зимой - бесснежной, ветреной и холодной. Правда, длилась она лишь три месяца.
А Лена сказала мне, что стоматолог хочет купить мою квартиру. И что процесс покупки займет какое-то время, потому что стоматолог должен взять кредит в банке. Ну, да ладно, цена меня устраивает.
Квартиру я получил после закрытия фабрики и расселения общежития. Общежитие - это был барак возле болота – жило своей семейной общежитской жизнью. Комнату на одного имели двое – Гоша, старый работяга, и я. Здесь все было на виду. Здесь на весь барак ругались и совместно отмечали все праздники. Только я не участвовал в этом. Жил тихо и необременительно для соседей. Здесь я встретил свою первую весну. Я даже помню, как это было: ночью я вышел из дому. Что-то кричало, блеяло, дрожало в воздухе – здесь, на болоте, где сухая метелка, и за фабрикой возле сопки, и там, за сопкой. Лягушки справляли свои свадьбы.
Потом, в день своего рождения, я пригласил в ресторан Марину. Марина, она на фабрике работала, была заметная. Рыжая, с несколько развязной походкой, и - зеленые распутные глаза. Ресторан «Лесной» был неподалеку. Мы пили шампанское и коньяк. «Пароходы, пароходы, - играла музыка. – Пароходы белоснежные плывут, как облака». Я смотрел на Марину – она была в белом платье, красивая. Она рассказывала мне: «А я-то, дура, дура, его любила, любила!» И сердце билось у меня учащенно. Да, Марина. Ничего у нас с ней не вышло.
А Лена оформляла мои документы. Дни мчались. И в воздухе нагретом что-то разрешалось. И я думал о том, что уеду. Хватит, хватит, вперед, вперед! Пусть они, эти двадцать с чем-то лет, останутся здесь. Да-да. Пусть! Только иногда холодок подкрадывался к сердцу. Ну, ничего-ничего. Ведь там начнется что-то. Настоящее.
Мне раньше нравилась моя квартира. Я относился к ней как-то... Трепетно, что ли. И никого не звал в гости. Мой спальный район расположен высоко над морем. И вид отсюда впечатляющ. Порой тяжелый туман с моря наползал из-за сопок по вечерам. Он полз с юго-востока и был похож на дымовую атаку. Но утром вставало солнце и светило в мое окно.
Брат научил меня повторять мантру. Это круто. Я повторял ее по утрам, когда вставало солнце. Я щурил глаза и чувствовал значительность происходящего. Еще бы! Я же знал, что не нужно цепляться за прошлое и не нужно ни к чему привязываться. А надо помнить об истине и стремиться к совершенству. Да-да. Вечность, знание, блаженство. Что мне этот город? Что мне эта квартира? Вся эта жизнь в этом городе, неприспособленном для жизни, мне надоела.
Эти неровные дороги в непрекращающихся пробках. Грязные весной, пыльные летом, немыслимо скользкие зимой. И отключения воды, электричества. И запах в подъезде. И вообще, меня здесь чуть не убили. Вечером, в темноте возле дома. Очнулся лежащий, в крови, без портфеля, часов, телефона.
Стоматолог здесь все сломает и сделает по-своему. Мои обшарпанные стены его не смущают. Лена сказала: уже скоро. На днях все оформим. И я получу деньги.
Я написал заявление об увольнении. Это трудно – говорить людям неожиданные и неприятные вещи. Это не то, что трудно, – это просто невозможно сказать! Поэтому я ничего ей не сказал.
Вот. Я подписал договор и получил деньги. И в недельный срок должен освободить квартиру. Я купил билет на самолет. Но там, но ей я ничего не сказал.
Я уволился с работы. Семь дней до отъезда. Я упаковывал вещи. Я старался не думать. Старался не думать. Не думать о той, с которой... С которой... Ну, понятно. И о девочке, которая... Что? Огорчится? Ну да, огорчится. Не думать, не надо.
Я допил вторую бутылку джин-тоника. Сходил за третьей. Сказано в одной книге: «Расставание не праздник. Расставание - не праздник, говорю я вам. А предчувствие разлуки – хуже смерти». Не надо, не думать.
О, как одиноко! Как будто умираю. На глаза попадает газета с объявлениями. «Дамы бальзаковского возраста скрасят досуг». Номер телефона. Набираю. Вежливый женский голос. Предупредительно отвечает. Спрашивает адрес. Через полчаса - звонок в дверь. Входит мужчина лет тридцати, несколько молодых женщин. Одна - более яркая. Она остается, другие уходят, видимо, недовольные. Она спрашивает меня: «Водка есть? Дайте денег, пусть Валера купит». Говорит ему: «И сока яблочного тоже купи». Валера приносит водку и сок. Я расплачиваюсь вперед. Он уходит.
«Давай знакомиться. Юля», - говорит она. Говорю: «Давай за знакомство!» Она морщится на мой джин-тоник. «Ты не пей это. Лучше водки выпей». Выпиваем. Спрашиваю: «Тебе сколько лет?» «Тридцать шесть», - говорит она. У нее светлые волосы, гладкая кожа, она стройная, не худая. На ней короткое платье с пятнистым узором, колготки с рисунком. Интересно, а что под платьем? Я спрашиваю: «Ты можешь раздеться?» Она кивает: «Только я предпочитаю вместе». Ладно, вместе. Бюстгальтера на ней нет, грудь красивая, под колготками тоже нет ничего. Аккуратный живот. Бритая. Села, положив ногу на ногу. Мне интересно: «Тебе вот так не стыдно передо мной?» Отрицательно мотает головой. «Ты замужем?» Мотает головой. «Дети есть?» «Сын, шестнадцать лет. Хороший мальчик». Говорю: «Давай выпьем!» «Давай!» Рассматриваю ее: «Хорошо выглядишь! Как работа?» Говорит: «Вот ты меня выбрал, а сучки эти злятся! Знаешь, как меня зовут? Шуба!» Удивляюсь. «Я зимой шубу носила, шикарную – до пола. Они мне завидовали все!» Спрашиваю: «А как, клиенты? Не достают?» Звонит телефон. Она отвечает. «Да пошел ты!» - говорит она. «Козел!» - поясняет мне. Мы еще выпиваем. «Пойдем!» - говорю я.
Не очень-то у меня получалось. Через час приехал Валера. «Ты мне что-нибудь дашь?» - спросила она. Я дал купюру. Она сказала: «Спасибо!»
Проснулся утром. Разбросанная одежда. Головная боль. Ужас существования! Сходил за пивом. Потом упаковывал вещи. Ближе к вечеру зазвонил телефон. «Юлю не желаете?» - спросил женский голос.
Я вез свои ящики в багажное отделение, и мне позвонил директор. «Ты стол организуешь?» - спросил он. «У меня ведь не праздник!» - сказал я. «А люди-то хотят попрощаться!» - сказал он.
Два дня до отъезда. «Иван, - сказал я бухгалтеру. – Пойдем стол организовывать».
За столом собралось человек десять-двенадцать. Директор встал сказать слово. «Сегодня мы собрались по поводу... – он помолчал. – Мы сегодня тут по такому собрались... Мы собрались сегодня, чтобы...» Голос у него прервался, он замолчал и сел. Я расстроился. Сказал: «Ну что ты это. Мы встретимся еще!»
Я не пил. Мне было грустно. Я улыбался. Я попрощался и поймал такси.
У меня был еще целый день. Я занимался ремонтом. Я поправил трубу на бане. А кто это сделает за меня? Я ведь строил эту баню. С Николаем вдвоем. Мы сложили сруб из бруса. А тот брус... Я иногда рассказывал эту историю. Брус достался мне от разобранного детского сада. Детсад – это было одноэтажное здание с высокими потолками. А до того (при царе еще) это была одна из казарм на Русском острове.
Это длинная история. А я ремонтировал курятник. Дверь делал. И не выпивал ничего целый день. И все думал, думал. Я ведь правильно все делаю. Ну, потому что, ну просто невозможно уже. Жить здесь уже потому что невозможно. Потому что сын ее... И ничего святого... И сосед, сука... Ох, сука! И вообще. Ну, жили, ну, двадцать там с чем-то лет жили. Ну и пусть. Да-да. Вот-вот. Поживите без меня.
Я выпил вечером, после того, как помылся в бане. Я посидел в парной. В последний раз. И эта мысль «в последний раз» наполняла все значением. В парной так мирно и уютно. Обшитые стены, беленая печь. И вот, потом я выпил.
Я плохо спал. Просыпался и вскакивал. Ходил и пил воду. Я думал: «что я делаю?» «Что я делаю!» - сказал я ей. «Ты ведь сам так хотел!» - сказала она. Да-да. Хотел. Сам. Уже поздно.
В девять, как было условлено, приехал Виктор. Я поцеловал девочку. Я плакал. Я плакал всю дорогу до аэропорта. Там еще были провожающие. Я смотрел на них, я улыбался. Объявили посадку.
Уф! Иду, разуваюсь, прохожу через рамку. Оборачиваюсь, машу рукой. Все!
Через год, на набережной... или, нет, шагая по Океанскому проспекту вниз, вдыхая морской воздух... вот этот воздух, которым дышал здесь двадцать с чем-то лет... вот этот, вот этот... Я останавливаюсь. Мне приходит в голову... Я думаю, пытаюсь понять. Я зачем-то уехал? Я что, уехал? Я вправду уехал? Пытаюсь вспомнить.