Вчера умерла Стефка. Ей было девять лет, и она скучала по маме. Мама снилась Стефке во сне, и она решила уснуть насовсем.
Врачи идиоты, их засудят. Знают же, где работают! Знают, что психи на все способны. И Стефка дура, думала, что будет сны видеть. И Лялька тоже дура – рассказала Стефке, от каких таблеток спят; и что, если съесть много, то уснешь совсем. И мы все придурки – менять таблетки на компот, конфеты и печенье. А, впрочем, какого иного общества я ожидала в психбольнице?
Артемка сидит на табуретке и раскачивается. Ему до фени и Стефка, и Лялька, и все остальные.
А мне нет! Я ночь проплакала, утром мне вкатили какую-то дрянь, и сразу стало спокойно. Как Артемке. Я сижу на окне и смотрю на снег. Снег – это хорошо. Он укроет уснувшую траву, и она не замерзнет.
Катя прыгает на койке и декламирует матерные частушки. Толстая Ольга сидит в нашей палате, слушает Катьку и трубно хохочет. Позавчера Ольга с Ниной (такой же комплекции) подрались из-за унитаза. Ольга разбила Нинке нос, и та пылает жаждой мести. Ольга струхнула и прячется у нас.
В коридоре раздался звон разбитого стекла и крик медбрата Дениса:
- А ну пошли отсюда, придурки! Быстро все по палатам, и чтоб до обеда не вылезали, дебилы!
Я не люблю этого медбрата. Он злющий, как собака. А Лялька из третьей палаты наоборот - влюблена. На прошлой неделе, в его дежурство она на собственной заднице нарисовала губной помадой сердце со стрелой. День был неудачный: сердце получилось кривое, медбрат пришел с двумя практикантами. Практиканты чуть не подохли от смеха, а Денис был зол. Поднялся крик на тему: «Как в отделение попала губная помада? Кто теперь будет стирать белье? И т. д.»
Я слезла с подоконника и пошла в туалет. В коридоре Денис подметал стекла от лампы. В углу лежал мяч.
- Куда пошла? В палату быстро!
- Я в туалет!
- Только быстро, - разрешил Денис. Наверное, «быстро» - это его самое любимое слово.
В туалете было оживленно. На сливном бачке сидела Анечка и глядела на мир сквозь черную челку. Оксана с вечной лихорадкой на губах отковыривала краску с оконного стекла. Образуя с ними круг, стояли Лялька и Нинка. Все они вели разговор, достойный лечебного учреждения.
Анечка: Да мне плевать на них! Я знаю, что я не дура! Не буду жрать их колеса!
Хренов фармацевт Лялька Оксане: Грудь растет от таких маленьких желтеньких таблеточек. Их всем дают.
Оксана: Там, наверное, гормоны.
Нина: Пусть только придет в сортир, я ее за жопу укушу.
Оксана: А у меня чёй-то не растёт…
Лялька: Растет, ты просто не замечаешь!
Анечка: Мы для них идиоты! Пусть! Ну и пусть! С дурака спрос меньше!
Нина: Так и буду тут караулить. Пусть хоть обосрется!
Анечка: Нет, девчат, вы мне скажите, какое они имели право мне жизнь ломать?!
Оксана: Чего тебе сломали? Ты ваще помереть хотела. Спасли, скажи спасибо.
Анечка: А что? Права не получишь теперь, разрешение на оружие, ребенка не усыновишь… Спасибо, конечно, но на учет-то зачем ставить?!
Нина: Или еще что-нибудь.
Я: Анечка, слезь с толчка.
Оксана: Ляльк, а сколько их надо жрать, чтоб они выросли?
Лялька: Кто «они»?
Оксана: Сиськи.
Лялька: Да не знаю, месяца два, наверное.
Оксана: А как называются? Я бы сестре купила. А то ходит жердина жердиной.
Я: Анечка, слезь, пожалуйста.
Анечка: А я дура! А мне все можно!
Я, подвинув Анечкины ноги, пристраиваюсь на унитазе.
Анечка (гладя меня по голове):Ты тоже дура, тебе тоже все можно.
Нина: Пойду-ка прогуляюсь.
Из коридора громогласно позвали на уколы. По коридору, как обычно, пробежали санитары, поймали Ольгу, притащили в процедурный кабинет. Остальные пришли сами.
- Я дура! Я дура! – твердила Анечка, независимо шагая по коридору, засунув руки в карманы тренировочных штанов. Я шла справа, Лялька слева. Мы молчали.
Маленькая Света раскачивалась как тростинка посреди коридора и пела.
- Я дура! – сказала Анечка Денису в лицо, резким движением спустила штаны до колен и плюхнулась на кушетку. Медбрат проигнорировал демарш.
- Пошли на жопы смотреть! – раздался из коридора дебильный голос Славика.
Три дружка вломились к нам в процедурную и заверещали от восторга. Лялька опомнилась первой и вывела их обратно.
Анечка получила свой укол, натянула штаны и вышла. Я была второй. По дороге к палате, как обычно, боль стала растекаться от уколотого места по всей пострадавшей стороне тела, и постепенно забастовала нога. Я как раз догнала Анечку, висевшую на поручне у стены, и повисла рядом.
Мимо быстро пробежала Лялька и плюхнулась на диван у поста. Ее скрючило там.
Боль постепенно отпустила, и я доковыляла до палаты.
- Девочки, - заглянула нянечка. – Я там игровую комнату открыла. Идитя, поиграйтя.
Можно и поиграть.
В игровой комнате хорошо. Там много игрушек. Даже целый кукольный дом. Мы играем с маленькими. Старшие в игровой комнате тоже бывают, но ведут примерно те же разговоры, что и в туалете. Зачем-то приезжает на своей коляске Махмуд. Он сидит в углу и смотрит на всех исподлобья.
Вскоре всех позвали на обед. Тут бдительные санитары пристроились ко мне, и меня заранее замутило от предчувствия войны. Но Лялька стала возмущаться, что картошка из порошка, и я подошла к раздаче. Санитары переглянулись и отошли. Но дура-раздатчица шмякнула мне в пюре котлетину.
Я прекрасно знаю, из чего делают котлеты.Перед глазами встала летняя лужайка с клевером. На лужайке пасется черно-белая корова с внимательными глазами.
В горле встал ком, я вцепилась в тарелку и заревела.
Один санитар притащил меня вместе с тарелкой за стол, вытащил из пюре котлету, отдал второму, и тот ее куда-то унес.
- Видишь? Нет котлеты!
- Есть! – рыдала я в голос, показывая пальцем. – Вон их сколько! У всех! Сколько коров загубили изверги!
Далее следовала безобразная сцена, мне держали руки и пытались впихнуть пюре. Я брыкалась и плевалась, все оказались перемазанными. Потом отказались от идеи меня накормить, утащили в палату и вкатили очередной укол. Потом принесли пюре. Я его съела и уснула.
Проснулась от очередного ора. Громко расследовался детектив, откуда взялась куча дерьма перед Ольгиной кроватью. Двери во все палаты были открыты. На посту, выпучив глаза, спорили красный медбрат и зеленый главврач. Громко хохотала Анечка, катаясь по дивану и дрыгая ногами.
Я посмотрела и ушла в конец коридора, где стояла пальма. Села на краешек бадьи, в которой она росла, и мы обнялись. Пальма меня понимала без слов. Я ей мысленно рассказывала обо всех ужасах мира, о тех кошмарах, которые творят люди. Топчут траву, режут коров и свиней, которые, между прочим, умнее собак; отбирают у куриц нерожденных детей (да какая мать это переживет?!), выращивают картошку и огурцы, чтобы сорвать и сожрать, не дав спокойно жить, размножаться и умереть от старости. Я сидела на краю бадьи и тихонечко скулила, рассказывая о котлетах, а пальма гладила меня листьями.
Меня сняли с пальмы и увели взвешиваться. Попытались внушить, что, веся 35 кг в 13 лет, жить невозможно, что надо есть. Потом врачи совещались между собой на тему гипноза, иглоукалывания и чего-то еще.
У них в кабинете в вазе стояли поникшие розы. Срезанные в самом расцвете лет, и теперь умирающие розы. Я даже слышала их слабеющие голоса.
Лечащая врач перехватила мой взгляд и побледнела.
- Их надо срезать, чтобы они цвели, чтобы росли хорошо, понимаешь? – вдруг почти закричала она. – Ты знаешь, что животные едят друг друга? Что человек – это звено в пищевой цепи! Ни один тигр мимо человека не пройдет, он его съест, потому что хищник! Это закон природы, понимаешь?!
- Дурацкий закон! – закричала я в ответ. – Я не хочу быть в этой цепи! Я не могу их есть и убивать! Вы же не знаете, как больно цветам, когда их срезают? Что они чувствуют, когда медленно умирают в вазе?!
- Что ты прицепилась к этим цветам? Я их не резала!
- А я лучше умру, но моя совесть будет чиста!
- Если ты умрешь, - вдруг зловеще улыбнулась врачиха. – То твоя пальма засохнет.
- Вы что, ее убьете? – я растерялась. – Вы что, не будете ее поливать?
- Я все сказала.
- Какие же вы сволочи, - я совершила страшное открытие.
- Денис, я назначаю «Галоперидол» и «Тазепам» с сегодняшнего дня. И обязательно продолжать витамины, - а с клыков ее падали капли крови.
Я ушла в свою палату, Денис с санитарами кинулись разнимать дерущихся Ольгу и Нину – расследование детектива завершилось.
Я легла на кровать, уткнувшись лицом в подушку. Рядом села маленькая Света с вечно разинутым ртом и склоненной набок головкой.
- А-а-а! – сказала Света.
- Чего тебе, Света?
- А-а-а-ааа, - Света провыла-пропела что-то, одной ей понятное.
- Я не хочу играть, Света. И рисовать не хочу. У тебя лучше получается. Иди сама порисуй. У меня плохое настроение.
Света потопталась и ушла. Я отвернулась к стене. Катя прыгает на кровати, как-будто и не прекращала. Анечка остервенело грызет ногти.
И был мне сон. Яркий и осязаемый, как все мои сны в этой больнице. Я умерла, и меня похоронили под пальмой. Я лежала в земле, ощущая ее прохладу и запах; мне совсем не было страшно, а, скорее, наоборот – спокойно и даже радостно. А над моей могилой стояла маленькая дурочка Света и пела свою, никому больше не известную песню.
1999г.