Тут смерть особенно нелепа:
Цвет молодости! День весны!
Сомкнул он веки — и у неба
Убавилось голубизны...
Иван Озеров
* * *
Россыпи маслянисто-желтых, с красной каемочкой, минных запалов устилали все пространство позади прошлогодних окопов. Женщины строго-настрого наказывали своим пронырливым сыновьям:
- Упаси вас Господь прикасаться к этой гадости! Неровен час — разнесет на кусочки.
Куда там! Евда сполз в овраги последний снег, как загромыхали по округе взрывы. То скотина напорется на мину, те заряды сами начинают взрываться. Но самое страшное— дети воины так и паслись в этих смертоносных россыпях. Каждый день узнавали о новых жертвах. Пришла беда и в семью Марии Фоминичны Косаревой. С обеда с¬седка прибежала, запыхавшись,— желтая косынка в руке:
— Кума, ты только держись. Там у твоего Федьки руки оторвало... кажись...
Как добежала до окопа — не помнит. И дорогу до райцентра напрочь упустила из головы. Только тут, у койки перебинтованного по рукам мальчика, она смогла постичь страшное признание сына кумы Петьки. Петька, еще не придя в себя от пережитого, говорил сбивчиво, словно бредил:
— Федька первый откуда-то узнал, как она взрывается. Ну, значит, забиваешь в пенек гвоздь, навроде шила, а потом обратной стороной запала, от красной каемочки, десять раз несильно бьешь по этому шилу. И сразу надо кидать запал подальше. Он потом ка-а-к рванет! Федька их за день десятка три изничтожил. Позвал меня, а мне-то поначалу страшно стало. Он взял запал,опустил его на шило и начал считать:
-Раз, два, три, четыре...
А я испугался — и в окоп сиганул. Федька засмеялся и сказал, что это совсем не страшно.
— Гляди вот, — крикнул он мне, да сгоряча и начал считать снова, —раз, два, три, четыре, пять, шесть... И тут она у него в руках и полыхнула. Он сначала не понял ничего, даже засмеялся. А потом глянул на оборванные пальцы, побелел и упал. Тут уж я и мамку кликнул.
Врач Иван Михайлович, дымя в прокуренные усы и снимая колпак, устало сказал:
— Четырех пальцев правой и трех левой лишился парнишка. Жаль — инвалид на всю жизнь... Муж-то хоть жив, солдатка?
Марья Фоминична отерла платком уголки глаз, тихо-тихо, почти шепетом, ответила:
-Вчера за всю войну первый раз письмо прислал. Из-под Малоархангельска. Вот, собиралась съездить, хоть даже не знаю, где это... Доктор, а чем сына-то подкормить? Дома-то — шаром покати. Ай в Алексеевку на базар мотнуться?
1
Капитан Косарев пополнял материальную часть дивизиона. Новенькие, еще в смазке пушки ЗИС стояли на платформах, забитые в колодки. Начальник железной станции Елец, пожилой майор, метался между офицерами без фуражки, в расстегнутой верхней пуговице гимнастерки:
— Ну нет у меня свободных кранов, ну — нету!.. А вот и снимайте свои орудия вручную... А я вам говорю, товарищ подполковник, что краны заняты выгрузкой танков... А я вам еще раз говорю... Слушайте, не морочьте мне голову, майор! Смотрите, вот капитан нашел выход — скатывает пушки вручную... Откуда я знаю, где он солдат взял, — почти завизжал начальник станции.—Может за магарыч нанял, у него спросите!
И группа офицеров, бранясь, двинулась дальше вдоль составов. Капитан Косарев подбадривал солдат случайной маршевой роты:
— Подналяжь, ребята, за мной не заржавеет!
И пока солдаты на жилистых руках осторожно
скатывали по помостам орудия, капитан уже командовал приданными батарее автомобильными тягачами. Те, сизо дымя в утреннем воздухе, разворачивались, подставляя зады под зацепы станин, и скоро все двенадцать артустановок стояли на грунте, готовые к маршу. Комбат Косарев без сожаления передал старшине маршевиков алюминиевую емкость со спиртом:
— Это прилагается для обслуживания орудийной оптики... Ничего, старшина в полку еще найдет. А вам за помощь артиллерийское спасибо.
Пронзительно заныла сирена, в разных концах товарной истошно зазвучало:
— Во-о-оздух!
Андрей Петрович Косарев прыгнул в кабину первого тягача:
— Рви, сержант!—велел он водителю, и батарея ходко покатила прочь от станции. Крестами поплыли самолеты, позади на станции заполыхало, забухали зенитки. Капитан Косарев согнал колонну под сень развесистой лесополосы. Тут и переждали налет. И быстро пошли дальше, к Малоархангельску.
"Пушки к фронту едут задом".
2
Начальник артиллерии Центрального фронта генерал Казаков совещание назначил на утро 4 июля. Пригласил всех офицеров. В рощице, на окраине города, под густыми маскировочными сетями саперы сколотли длинные скамейки, тут же на киноэкране вывесили огромную карту участка фронта, предварительно зашторив ее. Вовсю старались повара: генерал велел приготовить участникам совещания добротный обед. Ждали командующего 13-й армией генерала Пухова и представителя штаба фронта.
Генерал Казаков, уже посвященный во все детали плана, который намерен теперь раскрыть младшим офицерам, слегка нервничал. Уж слишком грандиозное предприятие намечалось на завтра тут, на северном фасе огромного Курского выступа. Человек этот понимал всю меру ответственности за общий успех. Она теперь целиком ложилась на плечи его артиллеристов.
«Пожалуй, круче всех достанется четвертому арткорпусу», — думал Казаков и с досадой вспоминал, что сюда еще не полностью завезен боезапас.
Но от кухонь тянуло дымком наваристого кулеша, и генерал успокаивался. Он даже улыбнулся, вспомнив утренний доклад подполковника из СМЕРШа. Тот явился с предложением арестовать некоего капитана, который стравил солдатам спирт на станции. Проступок серьезный, но когда Казаков навел справки и узнал, как разгрузил капитан платформы и вывел батарею из-под бемебжки, рассмеялся:
— Удал, шельмец!.. А вам, подполковник, я посоветую ловить шпионов, а не ворон. Кстати, — обернулся он к начальнику штаба, — капитана надо бы представить к награде. Распорядитесь!
«Сдюжим», — уверенно отметил про себя Казаков, вспомнив об этом капитане. Он еще раз потянул носом дымок от кухонь, глянул в небо на раскаленную сковородку солнца. И с удовольствием отметил, что офицеры из частей прибывают вовремя, заполняя места на свежесколоченных скамейках.
Капитан Косарев никогда не выпячивался, но и за чужие спины прятаться не привык. Вот и теперь он сидел почти в центре необычного зеленого зала, сжатый справа и слева незнакомыми офицерами. Своих полковых он по нынешней рассеянности как-то растерял. А растеряться и обрадоваться было от чего: утром бесшабашный почтальон (а по совместительству и киномеханик) передал Андрею Петровичу первое за всю войну письмо из дома. Правда, написанное еще в апреле, оно долго бродило дорогами полевой почты, но нынче лежало в нагрудном кармане, грело сердце. Андрея Петровича о чем-то спрашивали соседи, он машинально отвечал, а у самого на уме были строчки из письма: «А дома у нас все хорошо, живы-здоровы. Федя уже большой и послушный, все на фронт рвался. Да и я думаю к тебе доехать. Тут приходил Терентий Васильевич, учитель географии. ®н шлет тебе поклон и рассказал, что город, где ты теперь служишь, совсем недалеко. А школу уже открыли. Вместо тебя математику ведет совсем молоденькая девчушка, из района прислали. Береги себя, дорогой Андрей. Твоя Мария. Да, а вот на Сашу, твоего двоюродного брата, похоронка пришла, кума с Петькой убиваются по нем».
Все бы хорошо в письме, но смутная тревога шевелилась в душе капитана. Причины ее он не мог понять, и теперь не совсем внимательно слушал выступавших у карты генералов. А тут был весь артиллерийский цвет фронта. Сияли лампасы и погоны, сам командующий армией Пухов водил указкой по карте:
— Таково положение войск на сегодня, — говорил он. — Нет сомнения, что буквально в ближайшее время немцы начнут наступление. Поэтому сегодня главное — полная готовность артиллерии к отражению врага. Любую нерасторопность в обеспечении исправности мотчасти, снабжения боеприпасами будом считать за преступление.
Совещание затянулось, Андрей Петрович Косарев уже полностью переключил сознание на восприятие происходящего. Потом в числе прочих получил тонкий запечатанный пакет.
— Пакет вскрывается только по получении команды «Солнце», — еще раз повторил начальник артиллерии Казаков, а потом всех офицеров пригласили к обеду. Капитан выпивал и ел, но тревога не оставляла его сердца. Что-то в письме жены было не так.
4
Едва вернулся в дивизион — вызов в СМЕРШ четвертого корпуса. Раздумывать в таких случаях не положено—поехал верхом на своей соловой лошадке. В поселке, где располагался штаб корпуса, увидел целый цыганский табор — под конвоем. Дежурный по особому отделу, сухопарый старший лейтенант, проверял личные бумаги капитана, между делом, говорил:
— Черт его знает —зачем цыган на передовую занесло! Может, приблудились, как они говорят, а может, и чего похуже. Кстати, капитан, и вас мы пригласили по такому же поводу.
Андрей Петрович недоуменно поглядел на дежурного. Тот вернул документы и сказал:
— Два часа назад в полосе Армии задержана женщина, которая утверждает, что она — ваша жена. По справке сельсовета — Мария Фоминична Косарева...
—Где она? — враз осипшим голосом спросил Андрей Петрович.
— Да успокойтесь вы, капитан. Коли она и впрямь ваша жена — дай вам Бог доброго свидания. Только вот в гостинцах у нее запал от мины нашли. Странно все это...
— Где она? — почти закричал капитан.
Дежурный поднял трубку. Короткая команда, и
вот в сопровождении конвоира через порог ступает— она!
— Андрюша!
Окаменев, застыла на пороге. Конвоир переминался с ноги на ногу, особист с интересом следил за свиданием. Капитан шаглул к жене, обнял, расцеловал. Убогая и постаревшая, с узелком в руке, она, лишь заплакав, вернулась к действительности.
— Федя не с тобой?
— Нет, нет, — торопливо заговорила жена, — он дома по хозяйству... Андрюша!
Дежурный выдвинул ящик стола, достал ключ. Сказал Косареву:
—Вот в этой комнате можете провести два часа. В 19 ноль-ноль я отправлю женщину в Елец обратно. Капитан, — развел руками особист, -больше ничего сделать для вас не могу: помните о «солнце».
И они ущли в комнату. И были эти два часа единым мигом, и были они длиннее всей войны. Казалось, переговорили обо всем, а когда расставались, жена все порывалась сказать еще что-то.
Потом ехал на батарею, не веря в пережитую сказку. «Сколько же еще протянется эта проклятая война? Тяжко там живется Марье с Федькой. А тут он еще на фронт хотел...
Стоп! Почему—хотел? А разве сейчас не хочет? Так вот откуда эта тревога. И жена уклонилась от расспросов. С Федькой что-то случилось. Запал! Запал от мины. Зачем она его привезла? Как же я забыл спросить?»
Но возвращаться было поздно. В возбуждении вернулся на батарею. Сразу же сел писать письмо домой. Потом, ища спокойствия, метался от орудия к орудию, давал нагоняи, торопил и поправлял артиллеристов. В полночь вернулся в блиндаж, прилег и, кажется,и — задремал.
5
— Товарищ капитан, к аппарату!
Голос радиста — тревожный и резкий, поднял капитана с помоста. В трубке четко прозвучало единственное слово:
— Солнце.
Неподатливыми пальцами взломал сургуч, развернул пакет. Единым взглядом схватил короткий текст. По сигналу красной и зеленой ракеты батарее предписывалось открыть огонь по указанному тут же квадрату.
Протрубили тревогу. Во тьме заметались расплывчатые тени, залязгало железо. Единственное короткое слово всколыхнуло весь громадный фронт, и в тысячи орудийных стволов артиллеристы загнали снаряды. Минуты отделяли теперь этих людей и всю нашу державу от начала невиданного дотоле сражения. И двенадцать орудий капитана Косарева, заряженные теперь не только снарядами, но и ярой злостью на врага, были готовы изрыгнуть огонь. Были готовы к бою и люди, и капитан Косарев, с нервной доржью ожидая ракету, думал: «Ах Федька, Федька! Что же с тобой случилось, дорогой мой мальчишка?»
Расцвело ночное небо краснозелеными сполохами. И в ту же минуту на вселенную обрушился невыразимый рев орудий, а рассвет от разрывов поднимался там, на западе, где русские орудия под колени били изготовившегося к броску зверя.
И завертела, захватила битва капитана. Где-то через неделю изматывающих боев он с недоумением нашел в кармане недописанное письмо к жене. Потом дописывал на лафете и долго искал почтальона, который куда-то запропастился со своей сумкой и кинолентами.
Такое вот кино.
* * *
Треугольничек «тот цел. Как цела и похоронка, пришедшая в семью вместе с последним орденом. Из похоронки следует, что гвардии капитан Косарев пал смертью храбрых при освобождении населенного пункта Змиевка.
* * *
— Я его почти не помню. — Искореженными руками Федор Андреевич Косарев разглаживает листки. — Но без отца мне пришлось очень туго. Война ведь по нашей семье прошлась особенно жестоко. С мамой, в последний год ее жизни, ездили на могилку. Думаю и в этом году летом съездить, ведь очти сеьдесят лег прошло, как отца убили.
...Федор Андреевич опускает руки на стол, где желтеет сложенная надвое областная газета. И я вижу там небольшую заметку о том что саперы обезвредили еще один склад боеприпасов времен той войны.