Моя бабушка в моих воспоминаниях – красивая статная женщина, глаза которой, даже в семьдесят два года светились не поблекшим ярко – синим цветом с гордого лица. Люди на улицах оглядывались на нее. На фотографиях, где она еще молодая, я замечала сходство с актрисой Верой Холодной. Такие же огромные глаза, аристократичный нос и мягкая, загадочная улыбка. Судьба ее не была простой. Также как у всех людей проживших двадцатый век. Для меня она казалась самым добрым и уютным человеком на свете. Надеюсь, что я унаследовала от нее, если не внешность, то хотя бы прекрасное чувство юмора. Рассказывала она о себе редко и, как – бы нехотя. Небольшими отрывками я узнала, что родилась она в Украине, в небольшом городке Хмельник. Жили они на еврейской улице, где основная масса - ремесленники. Семья занималась пошивом платьев, костюмов, пальто. Всю жизнь бабуля шила женские наряды. Она рассказывала, что когда ей было около шести лет, в городе был еврейский погром. Три дня семья просидела в погребе, трясясь от страха. Когда все закончилось, и они вышли оттуда, то увидели, что весь их небольшой домик разгромлен. Когда она подросла, то их с сестрами частенько прятали все в том же погребе, опасаясь, что девочек изнасилуют. Самое обидное казалось то, что погромы устраивали люди, пользующиеся услугами, проживающих на этой улице, евреев. Жили там портные, сапожники, часовщики. Но почему так происходило, бабуля не бралась объяснить. Обладая живым воображением, я представляла, как все это происходило и приходила в ужас. Бабуля же рассказывала об этом так спокойно, словно в этом не было ничего особенного. В семье, кроме нее было еще трое детей: две сестры и брат. Младшая сестра Поля болела. Она не могла ходить и плюс к этому рос горб на спине. Она все время лежала на досках. Когда началась Великая Отечественная война, бабушка была уже замужем и у нее росли две дочери. Одна из них стала в последствие моей матерью. Когда бои докатились до их города, все умоляли прабабушку эвакуироваться и ехать с остальными членами семьи в Узбекистан. Но та не захотела оставить больную Полю одну. Вести ее было невозможно. Все уехали на последнем поезде, до того, как в город вошли немецкие войска. Дедушка с бабушкой и двое их детей попали в прекрасную узбекскую семью в городе Ташкенте. Единственное, что везла бабуля в эвакуацию, была швейная машинка "Подольская". Сколько я себя помню, она стояла у окна и бабуля шила на ней. Семья приютила их и дала тепло, дружбу и помощь для беженцев. До сих пор мы общаемся и встречаемся с членами этого семейства. Уже давно умерло старшее поколение, но их дети и внуки знают нас. Я до сих пор помню их гостеприимный дом, их сад в аромате роз, беседку, увитую виноградником. В сорок шестом году дедушка решил поехать на родину, чтобы посмотреть, остался ли цел дом, выстроенный им для своей семьи еще до войны. На фронт его в свое время не взяли, так как у него была высокая близорукость, минус тринадцать. Он хотел вернуться в Украину. Приехав туда, обрадовался, поняв, что дом цел. Но там явно кто – то жил. И тут вышел сосед и, увидев моего деда Якова, оглянувшись, затащил его в свой дом. Буквально шепча и бледнея от страха, он сказал деду, что в доме живет полковник КГБ со своей семьей. И чтобы дед не вздумал предъявлять на него свои права. Кто он такой? Даже не фронтовик и вдобавок еврей. Трясущимися руками он жал руку деду и заглядывая в глаза, умолял того, сразу же уехать назад. Дед был удивлен. В Узбекистане не до такой степени был запуган народ. Но он послушал своего бывшего соседа и покинул город, вернувшись в Ташкент. Бабуля говорила, что очень долгое время ее муж не мог прийти в себя и взять в толк, почему у него отняли дом, выстроенный его собственными руками? Она говорила, что дом строился долго. Строительство стоило немалых денег. Она буквально не отходила от швейной машинке, обшивая всех подряд, да и дед много работал. По специальности он был экономистом и работал в строительной организации. Кстати, после этой поездки, кто – то прислал на наш адрес фотографию прабабушки, одетую в полосатую куртку заключенной. Ее и Полю расстреляли фашисты.
Дедушка начал строить дом. Мы переехали в него, когда мне исполнилось четыре года. Там было две комнатки, кухонька – прихожая. Зато со двора была лесенка, ведущая на второй этаж с пристроенной комнатой – мансардой. Удобства, естественно, были во дворе, для всех жильцов соседних домов. Для меня это было самое счастливое и сладкое время, овеваемое сейчас ностальгией по прошлому. Как ни странно, я многое помню из того времени: как мы играли, как бабуля купала меня во дворе, а я стояла в тазу и радостно визжала. Я помню, как дедушка рано утром до работы подметал наш дворик, как я каталась по комнате на огромных бухгалтерских счетах. Но прожив около года в выстроенном доме, дед внезапно умер, придя на обед с работы. Он прилег и больше не встал. Только не днях ему исполнилось пятьдесят восемь лет. Бабуля не могла жить в доме, где все ей напоминало о покойном муже, проживший с ней тридцать пять лет. Они нашли размен, и мы покинули этот дом, переехав в небольшую трехкомнатную квартиру. Кстати, она была недалеко от места, где жила моя мама с отцом и мною.
Школа, где училась я и позже моя сестренка, находилась буквально в двух шагах от бабулиной квартиры. Я проводила много времени у бабули, прибегая голодная и требуя, чтобы меня немедленно накормили. Готовила она божественно, а пекла еще лучше. Даже сейчас, когда я очень взрослая тетка, считаю, в глубине души, что лучше нее никто не пек сдобу и не делал фаршированную рыбу.
Как бы мне хотелось, чтобы мои внуки помнили меня так, как помню ее я, даже спустя тридцать три года, после того, как она умерла!