Прощай флот, прощай море...

Станислав Змачинский
Прощай флот, прощай море.
                ( Часть вторая )
В штабе дивизии моя служба длилась пять лет. Прослужил я под командованием трёх начальников штабов. Один из них стал нашим командиром дивизии и контр-адмиралом, другой             
 получил досрочно звание «капитан 1 ранга» и был зачислен в Академию Генштаба. Третий также стал командиром дивизии. Начальники штаба росли каждые два года, а я им помогал и как видно - неплохо. Неприятностей у них из-за меня не было.               
В мои обязанности входило комплектование кораблей дивизии личным составом. Количество этого личного состава колебалось в пределах девять – двенадцать тысяч человек. У меня   был аппарат, состоящий из мичмана и трёх матросов. У  каждого из них  было своё направление,  за которое он отвечал персонально, так что, если обнаруживалась какая – либо ошибка, сразу было видно, кто  «накосячил»,  кто должен её исправлять. К моим помощникам у меня , практически, претензий не возникало. «Звёздный час» нашей орг.-строевой части наступил во время работавшей в дивизии инспекции Генштаба: Три московских полковника привели с причала трёх матросов с разных кораблей, изъяли у  них  военные билеты и стали сверять записи в них по всем видам учётных документов, имеющимся у нас. Генштабисты были поражены – ни единого недостатка им выявить не удалось! По результатам инспекции мне вручили часы от Командующего флотом, а полковники предлагали своему генералу забрать меня к ним в Генштаб .Генерал ответил :если у  него есть в Москве квартира – приказ о переводе будет сегодня же. Но, увы, квартиры в Москве у меня не было.
Пока я служил в штабе, его  состав  сменился почти полностью. Надо заметить, что мне представилось за это время две счастливейших возможности поступать в военные академии. Академии были совершенно разные по профилю, но ни в одну из них я принят не был, хотя экзамены сдал не хуже других. Это обстоятельство оптимизма мне не прибавило. Я пытался анализировать неудачу, однако к определённому выводу так и не пришёл. Совершенно случайно раскрыл мне глаза старый, опытный кадровик из штаба флота, с которым  мы как-то раз уничтожали бутылку коньяка.  «Чего ты паришься? Тебя тормозят по твоей пятой графе. Ведь ты же – поляк.»  Его сообщение было для меня, как внезапная буря посреди спокойного неба, как удар молнии прямо в голову. Ведь в то время я ещё свято верил во  всё, чем нам забивали головы: и в коммунизм, и в интернационализм, и в единую общность советских людей. Никогда я не задумывался над проблемой наций – она попросту для меня не существовала. Мой добрый собутыльник дал мне серьёзный повод для раздумий. Я убедился  в его правоте окончательно, когда мне в руки попал документ, в котором перечислялись некоторые национальности, нежелательные на кораблях, несущих боевую службу. Правда, поляки в нём не упоминались, но общий смысл совпадал .Открытие было не из приятных, разрушились мои главные жизненные  принципы. Во мне медленно, но твёрдо  стало формироваться  решение порвать с флотской службой, тем более, что теперь я мог рассчитывать только на её тяготы и лишения. Во мне стало зреть понимание того, что являюсь человеком второго сорта. Быть таковым ох как не хотелось! Я понимал,  что изменить ситуацию я не в силах, да и заикаться об этом бессмысленно – объявят антисоветчиком  или, что ещё хуже, идиотом – не отмоешься. Как жить потом на «гражданке»?.   Да и девиз моего отца: « Если быть – то быть лучшим» теперь исполнению не поддавался.      
Моя жена решительно отвергла предложенный мною «перспективный» вариант. Как вдруг оказалось, её не интересовала моя судьба вне флота. Она начала бракоразводный процесс. Мою супругу занимал единственный вопрос – я должен оставить ей и детям квартиру, а куда деваться мне – не вопрос.
Служба шла, меня даже повысили в должности, назначив помощником начальника штаба по оперативной части и боевой подготовке. Должность эта была бестолково-хлопотная, постоянно я требовался то заместителю начальника штаба, то начальнику штаба, то командиру дивизии, то всем им одновременно. В голове постоянно нужно было держать огромное количество информации .Она была секретной, поэтому – никаких записей. На горе мне в Главном Штабе ВМФ был разработан новый совершенно секретный документ по каждому кораблю, который обязан был составлять лично командир корабля. Ну и пошли эти документы…  Ни один посылать дальше штаба дивизии было нельзя. Его следовало возвращать на корабль одновременно с наказанием командира. Вся грязная работа по составлению документа в штабе была возложена на меня. Темпы можно себе представить: там  где должно было работать мозгами двадцать пять командиров кораблей, ворочался я один, исправляя ошибки «флотоводцев». Моих прямых обязанностей с меня никто не снимал. Служба моя превратилась в каторгу, в филиал сумасшедшего дома. Я проводил в оперативном управлении Штаба Флота дни, а остальное время – на флагманском корабле, убирая накопившиеся за день «хвосты». Мозги кипели.      
В этой обстановке корабли дивизии вышли на внешний рейд на сбор-поход, а меня отправили на проходивший испытания ТАКР* «МИНСК» с целью составления этого Богом проклятого документа и доставки его в наш штаб к ближайшему понедельнику кровь из носу.
Прибыв на авианосец, я встретился с его командиром капитаном 1 ранга  Гокинаевым. В ответ на моё предложение оформить документ командир горько усмехнулся «у меня на борту представителей промышленности, науки и ещё чёрт знает кого ещё, в два раза больше, чем экипажа. Работы по испытаниям, доделкам-переделкам идут круглосуточно, даже о выходе в море я узнаю не первым. Понимая всю важность этого документа , я  просто физически им заниматься не могу, что бы там Главком в своей директиве ни приказывал. Стасик, давай решим так: ты, дорогой, оформляешь эту чёртову карточку, а я во всём тебе помогаю, создаю тебе условия .»  Деваться было некуда, командир был прав. Началась моя работа, занявшая трое суток, Некоторые документы, которыми я пользовался ещё не были заполнены – приходилось выходить на контакт с представителями промышленности, некоторые элементы в процессе испытаний ещё не были замерены – тут нужны были ребята из разных НИИ. Что говорить, если даже тактический формуляр корабля не был полностью заполнен. Искать нужных людей приходилось в огромном улье по трапам, палубам. каютам, кубрикам которого перемещалось более  двух тысяч людей, причём моё спальное место было в каюте под столом, а питался я овощными консервами и хлебом, который покупал в ларьке для рабочих.
Вот, не прошло и  трёх суток, как я зарегистрировал под грифом «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО» изготовленный документ, сдал его в секретную часть и по радио запросил свой штаб прислать за мной катер. В ответ я получил приказание  добираться в базу самостоятельно и напоминание, что документ должен быть в штабе флота в понедельник (была суббота). Поздним вечером, ближе к ночи, я узнал, что в базу должен отправляться заводской катер. Получив в секретной части три экземпляра созданного в муках сов. секретного документа, я сел на катер и отправился с рейда в завод. Каково же было моё остолбенение, когда катер вместо завода ошвартовался у причала Угольной стенки около часа ночи! Мои уговоры на капитана катера никак не подействовали. Чтобы попасть с Угольной стенки на  Минную мне нужно было пройти по ночному Севастополю пол - города. Пройти- то пройти. Но при мне был этот чёртов документ Если с ним что-нибудь случится – сидеть мне лет десять, как минимум. Думал я долго, прикидывая разные варианты, проклиная себя за излишнюю исполнительность. Пусть бы начальники занимались  его доставкой и получали по полной за опоздание – у них и плав .средства и вооружённая охрана. Облазил я всю Угольную стенку, не найдя ни одной живой души, ни телефона. Решил двигаться самостоятельно на Минную стенку. Страха натерпелся по пути, будто шёл по вражескому городу. Завидев вдалеке прохожего, прятался в тень, обходил освещённые места. Долго ли, коротко длился мой переход, но, на моё счастье, добрался я до Минной стенки целым и невредимым. Разбудил  секретчика,  сдал, как положено, проклятый документ по описи в секретную часть. Мои бывшие подчинённые матросики из ОСЧ потеснились, уступив мне место на письменном столе. Сладкие чары Морфея меня до утра так и не сморили. Какое-то дьявольское напряжение не давало расслабиться, сон не шёл.
Катер с рейда пришёл перед  обедом и я отправился в свой штаб. На борту флагманского корабля меня уже встречал заместитель начальника штаба дивизии капитан 1 ранга по прозвищу Ю Пэ . Кому надо, тот его знает. ЮПэ в своей каюте устроил мне форменный  разнос на тему: « мы тут всем штабом на  сбор- походе костьми ложимся, а ты на  «Минске» балдеешь !» Разнос сопровождался всякой не относящейся к делу галиматьёй, бредом шизофреника. Обида захлестнула меня, из глубины души поднялась вся скопившаяся муть и я ответил ЮПэ . . .  Ответ мой не был кратким – я вспомнил всё, что пришло в тот момент на ум, все обиды и унижения, которые пришлось мне молча перенести за последние годы. Самое страшное и обидное для  ЮПэ было то, что попутно я охарактеризовал его маму, бабушку, остальных родственников, в горячке вспомнившихся мне. Бедолага замолк и растерялся.. Таким я его никогда раньше не видел.
Через какое-то время меня потянули на «правёж» к начальнику штаба, но я уже закусил удила, и прямо заявил, что служить не хочу и не буду. Дело было сделано – я быстро оказался командиром башни на крейсере « Михаил Кутузов», находящемся в консервации. Здесь началась моя длительная битва за увольнение в запас. Понадобилось мне для достижения этой цели три года.
В дальнейшем  моём повествовании я значительно меньше буду останавливаться на службе, на воспоминаниях о людях, меня окружавших, на различных событиях  корабельной жизни, потому что, в независимости от моих желаний, приходилось делать всё для достижения поставленной цели – увольнения меня, недостойного, в запас.
«Кутузовым» в то время командовал капитан 2 ранга Гармашёв А.А., а старпомом был капитан 2 ранга Малинка Н.И. Обстановка на крейсере была, мягко говоря, странная. Процветала система доносительства, которую всячески поддерживали и развивали командир и старпом. Ни один телефонный звонок с берега в рубку дежурного по кораблю не оставался без их контроля. Снимаешь трубку и тут же слышишь тихий щелчок – это снял параллельную  в своей каюте кто-то из них. Меня онипрослушивали недолго. Отучил я их быстро: услышав подозрительный щелчок, я обычно говорил: « Александр Александрович, не сопите в трубку, вы мешаете разговаривать». Информаторы были у них среди всех категорий личного состава. Особенно противно было то, что в их составе были офицеры: командиры  артдивизионов Иванников и Куконков, строившие свою карьеру и относительное служебное благополучие на доносах на сослуживцев. Вот, походя, и вспомнил  четырёх подлецов,  хотя и не собирался.«Кутузов» был местом ссылки для снятых с должностей офицеров. В экипаже были назначенные с понижением: флагманский артиллерист дивизии кораблей ОВРа, флагманский специалист РТС бригады кораблей, начальник учебного центра флота, я, ПНШ дивизии противолодочных кораблей, заместитель командира  корабля по политической части. В то время и сейчас смело могу сказать, что были они людьми достойными и порядочными, исполняли свои  обязанности легко и красиво.«Кутузов» находился в консервации, личного состава на нём был минимум,  задач перед экипажем был минимум. Дом отдыха – служи – не хочу. Одних «ссылали» сюда в наказание, а иванниковых и куконковых назначали с перспективой роста, т.к. этим стукачам на корабле первой линии справиться со своими обязанностями было бы невозможно. При назначении и тех и других принимался  во внимание минимум стоящих задач: снятые с должностей легко справлялись со своими обязанностямио, а назначенные с повышением недоумки ж - - у рвали в рвении исполнения вышеупомянутых, да ещё и несли «информацию снизу.»Я с приходом на корабль сразу же подал по команде рапорт об увольнении в запас. Спустя какое-то время вызвал меня командир корабля. Стучу в дверь его каюты, захожу, докладываю о прбытии. Сан Саныч сидит в кресле в одних трусах, положив по-американски ноги на стол. « Стас, до меня дошёл твой рапорт – забери!». Берёт со стола  рапорт, комкает его в ладонях и, размахнувшись, бросает мне его в лицо. Увернувшись, ловлю бумажный комок и, спросив разрешения, покидаю эту свинью. Свинье процеду ра понравилась, потому что с несколькими очередными моими рапортами при схожих обстоятельствах повторялось нечто подобное.                                Вспоминается «Кутузов» замечательной традицией. Вопреки уставу заступающему в суточный наряд дежурному по кораблю было запрещено выдавать табельное оружие. Говорили, что в анналах истории был случай, когда замполит допёк кого-то из дежурных и тот гонялся за ним с пистолетом в руках. Все мы смеялись: теперь с таким контингентом дежурному по кораблю пистолета не видать.                .                Увольнение в запас, цель стоявшая передо мной, в те советские времена выглядела экзотически. Никогда, нигде и никто не обсуждал со мной, как и со всеми остальными, сколько лет должен служить офицер. Никогда и никто не устанавливал срок, который я должен отслужить, никаких документов по этому поводу я не подписывал. Никаких контрактов не существовало. Как - то само собой подразумевалось, что срок службы офицера составляет двадцать пять лет. Уволиться раньше этого срока можно бы лишь по дискредитирующим обстоятельствам, по решению суда чести офицерского состава. Чтобы этот суд состоялся, необходимо было иметь в «активе» все виды взысканий, предусмотренных дисциплинарным уставом вооружённых сил, Сегодня я уже не смогу их перечислить, но чётко помню, что всего для офицеров существовало  десять видов взысканий и нужно было иметь их все, чтобы быть осуждённым судом чести. Короче говоря, у меня этот список начинался снятием с должности с понижением, и заканчивался арестом на гарнизонной гауптвахте. Последнее взыскание было особенно трудно получить, т.к. в то время меня мог арестовать лишь начальник гарнизона (1-й зам. Командующего флотом). Но и это препятствие я научился преодолевать, выходя на флотский уровень. Кроме того, коммунистов не судили. Нужно было быть исключённым из КПСС. Записи  в моей служебной карточке  пришлось взять под личный контроль, т.к. я был самым заинтересованным лицом в правильном оформлении документов, а доверять столь серьёзное дело начальникам было несерьёзно.
   Выбранный мною путь был ох как тернист. Сказать, что он был связан с неприятностями и унижениями -  ничего не сказать. Как –то  секретчик сообщил, что теперь у меня допуск к работе с секретными документами снижен с формы 1 до формы 2.  Так, делаю вывод, уровень доверия ко мне снижен. Наверное, кому- то  в особом отделе пришла мысль, что после пятнадцати лет службы из-за моего желания уйти с флота  я стану или шпионить, или торговать известными мне секретными сведениями. Правильнее тогда было бы вообще отстранить меня от работы с ними, но тогда меня нужно было бы сразу увольнять в запас – кому нужен офицер без допуска к работе с секретными документами? Это в планы командования не входило. Поэтому смешно и подленько укусили, снизив форму допуска. Приблизительно что-то похожее получилось с моим исключением из КПСС. К этому времени я уже снова служил на «Жданове». Взял меня , проявив милость к падшим , мой бывший старпом, теперь командир «Жданова» благороднейший Анатолий Моисеевич Шакун. Он был уверен и говорил, что нам стоит только выйти в море и у Стаса всё наладится. Командир ошибался. Точка невозврата  была мною уже пройдена. Служил я на «автомате», все мои действия были направлены на достижение поставленной цели- увольнение в запас. Кстати, я не питал иллюзий в том, что в запасе меня ждёт райская  жизнь, что я там  буду  как сыр в масле кататься. Я надеялся, что там не будет столько идиотов-начальников, никто небудет управлять моей судьбой, кроме меня самого, что своим трудом спокойно проживу.     На одном из партсобраний я выложил на стол свой партбилет и заявил, что выхожу из партии.Сколько до этого у меня было партийных взысканий, я не помню, да и в то время я их особо и не  считал, т.к. каждое из них, безразлично, снятое или действующее, было несмываемым пятном на биографии. Мои «товарищи по партии» офигинели от моего заявления и впали в ступор. Воспользовавшись этим их неординарным состоянием, я покинул моё последнее, как мне казалось, партсобрание. Но, не тут-то было… Через какое –то время партбилет принесли ко мне в каюту и попытались всучить мне его обратно. Несмотря на мой отказ, партбилет был оставлен в каюте, а представитель парторганизации исчез за дверью.
Буквально на следующий день было назначено партсобрание. На повестке дня был один вопрос: исключение меня из славных рядов славной партии коммунистов. Ребята обос----сь: как так, человек добровольно вышел из партии! Такого ещё не было! Да за это можно получить по шапке или как это у них называлось, за потерю бдительности!
Ведение собрания я упростил до безобразия: выложил вновь на стол партбилет и сказал, что в их  напутствиях не нуждаюсь. « Товарищи по партии «   выступили с несколькими обличительными речами, проголосовали почти единогласно за моё исключение.. Против исключения голосовал один человек – командир БЧ-2 капитан 2 ранга Чегринец Виктор Прокофьевич. Мотивы его поступка мне до сих  пор неизвестны и непонятны. Наши с ним отношения редко были безоблачны, часто мы с ним конфликтовали, но из песни слова не выкинешь, его голос против моего исключения запомнился мне, как видите, на всю жизнь. .
Последним партийным приветом оказалось для меня заседание партийной комиссии, на котором утверждалось решение собрания. Подход к этому был поистине иезуитским. Заседание назначили на 22 апреля. Если ещё кто-то помнит, это был «всенародный» праздник, день рождения В.И.Ленина. В 1970 году его вообще отмечали в обстановке особой торжественности. К этой дате я был награждён медалью «За воинскую доблесть». И вот, прошло  десять лет… Корабли у причала украшены флагами расцвечивания, где-то вдалеке играет музыка. Я стою в ожидании, когда соберётся партийный ареопаг  и  изволит исключить меня из своих семнадцатимиллионных рядов. К тому времени я, конечно, диссидентом не был, но сомнения в голове зародились, на многие вещи я стал смотреть иначе. Желание партийного руководства уколоть меня побольней,  унизить на меня не подействовало. Мне даже стало интересно: с какими чувствами вы,  в столь для вас святой праздник, занимаетесь уничтожением своего бывшего товарища по партии? В те времена быть исключенным из партии было хуже, чем проказа, этот индивид терял всё, перед ним закрывались все двери. Про парткомиссию  ничего вспомнить не могу, не помню. Короче, меня исключили. И правильно сделали ха-ха-ха., со мной им было не по пути.
Время шло. Жена со мной развелась, проявив настойчивую инициативу, из квартиры я выписался, забрав при уходе чемодан с личными вещами. Наконец-то все необходимые документы были собраны и состоялся суд офицерской чести. Суд проводился как показательное мероприятие, собрали младших офицеров с кораблей бригады. Сам суд мне не запомнился, но был момент в заседании, заставивший меня внутренне похолодеть. Наш замполит во время заседания заявил: « Змачинский – мой классовый враг». Если я классовый враг замполита, то что надо со мной сделать в соответствии с коммунистической классовой теорией? Правильно – уничтожить!  Такой вариант в мои планы не входил. Что имел ввиду замполит, отдавал ли себе отчёт в том, что кладёт мою голову на плаху или действительно так считал, не знаю и даже теперь, по прошествии стольких лет, меня это не интересует. В то время нужно было защищаться, иначе из-за этого дурака получил бы кучу незапланированных крупных неприятностей, тем более, что он уже пытался обрабатывать мою бывшую жену на дачу показаний против меня.
Был это человечек невзрачный и недалёкий. Запомнился он тем, что большей частью у него постоянно был открыт рот, в поведении чувствовалась какая-то тупая заторможенность. Одновременно он сам себя очень высоко ценил и, чувствовалось, уважал. Ведь его имя и отчество были как у Ленина – ВЛАДИМИР  ИЛЬИЧ . Пришлось ответить Владимиру Ильичу.
«Владимир Ильич, давайте разберёмся» -сказал я – « Какой я для вас классовый враг. Моя мать – из крестьян, всю блокаду прослужила в Ленинграде в госпитале. После снятия блокады с госпиталем была на фронте, дошла до Варшавы, сейчас работает медсестрой, член КПСС.
Мой отец – из рабочих. В шестнадцать лет пошёл добровольцем на фронт. Служит и сейчас, полковник Советской Армии, наград у него больше, чем вам лет. Он тоже член КПСС.
А вы к какому, вражескому мне классу принадлежите? К буржуазии или к другому эксплуататорскому? Нет, скорее всего, вы – из служителей культа!».
 Тут испугался наш «вождёнок», потому что присутствующие откровенно начали смеяться Ну да и хрен с этой гнидой, он ведь был таким. как все из этого сучьего племени политбездельников.Все они, за редким исключением, были похожи как монеты. Редкое исключение заключалось в том, что определённого сорта г—на в каждом из них было больше или меньше. Вообще-то у меня было правило – как можно реже контактировать с этой п----братией. Случались, правда, не зависящие от меня исключения. Так было, когда советские войска вошли в Афганистан. Политработники, как сумасшедшие, начали собирать со всех рапорта, в которых содержалось требование послать нас туда добровольцами. Я такой рапорт писать отказался. Недоумок с открытым ртом вызвал меня к себе и начал приставать, чтобы я написал эту филькину грамоту ( ему же надо отчитаться по патриотизму личного состава). Пришлось ему в доходчивой форме объяснять, что я – моряк, что в Афганистане, кроме горных речек, никаких водоёмов не существует, а бегать по горам я не умею, т.к. никто меня этому не учил. Но, успокоил я его, как только в афганских горах будет установлена первая корабельная 152-мм башня МК-5бис, я готов быть её первым командиром., . Он выслушал мою тираду ,как всегда, с открытым ртом, но больше со своими патриотическими позывами не приставал .               
  Суд постановил ходатайствовать перед командованием об увольнении меня в запас. Каково же было моё  разочарование, когда через некоторое время мне показали резолюцию первого заместителя Командующего ЧФ вице-адмирала Самойлова на моём деле: « ВОСПИТЫВАТЬ». Старичку  было невдомёк и никто ему не разъяснил, что меня не то, что воспитывать, перевоспитывать уже поздно. Своей резолюцией он отправил меня на второй круг. Заканчивался 1980 год. Обстановка в Польше накалялась, народ бастовал ( наша пресса называла это перерывами в работе). Мне перестала приходить по подписке польская пресса, даже деньги вернули. Я по определённым мелким признакам понял, что особисты стали проявлять ко мне неподдельный интерес .Одним из этих признаков было то ,что начальник политотдела бригады капитан 2 ранга Черепок у нас на корабле появлялся лишь в сопровождении начальника особого отдела. Черепок был выдающимся подлецом и по жизни и по отношению ко мне .Господь побрезговал даже дать ему нормальную фамилию, например – Череп. Вместо этого он презрительно сплюнул -Черепок. 
   Кем себя чувствовал и представлял Черепок, меня не интересовало, кроме омерзения  и  чувства  брезгливости  этот деятель у меня ничего не вызывал. На моём рапорте командиру бригады  Черепок  наложил резолюцию: « Направить капитан-лейтенанта Змачинского С.Э. на лечение в 6-е отделение КВМГ. Если он болен,- то лечить его. Если выяснится, что он здоров, то предать его суду Военного трибунала  за уклонение от воинской службы».КВМГ – краснознамённый военно-морской
Госпиталь, а 6-е отделение – психиатрия.Напрашиваются примечания в связи с этим:
 Первое: комбриг безвольное ……..  На адресованном ему рапорте всякую бредятину пишет начпо.
Второе :  Черепок вопреки здравому смыслу. подчинённости, элементарной вежливости, на рапорте, адресованном его начальнику накладывает резолюцию, перечёркивающую судьбу, да и жизнь человека.
«Засадить Змачинского в сумасшедший дом или в тюрягу».
Черепок – официально проводник линии партии в жизнь. Фактически – моральный урод и садист, для которого живой человек – ничто, пустое место. Такие уроды проводили эту человеконенавистническую линию в жизнь. Где теперь эта партия, где уроды? Партии нет, а уроды … Не хочу больше о них, противно.
   Свой второй круг ада я начал активней первого. Обстановка накалялась: неизвестно было, чем обернутся для меня события в Польше (особисты меня с ними стали явно связывать). По приказанию Черепка ко мне явился флагманский врач бригады и пытался тащить меня на « обследование»  в госпиталь Эскулап оказался весьма настойчивым в своём стремлении выполнить полученное от Черепка приказание. Пришлось встряхнуть его, пообещав одновременно выбросить  за борт и посоветовать
отвести в госпиталь Черепка.С наступлением 1981 года моя деятельность по увольнению в запас  вступила в заключительную фазу, правда, я ещё  этого не знал. Вновь пришлось взять под контроль свою служебную карточку и начать сбор новых взысканий.
   Доходило до смешного. Смотрю – давно меня не наказывали. Перед подъёмом флага
опрокидываю пол - стакана, выжидаю пятнадцать минут, чтобы появился запах,подхожу к старпому  и спрашиваю его: « Ну, что стоишь, пёс рыжий, делать нечего?». Демченко пунцовеет и бежит жаловаться командиру. После подъёма флага – собрание офицеров,  можно записывать очередное взыскание. Так я по второму кругу подошёл к суду чести, помнится, к маю. В его решении значилось: «ходатайствовать об увольнении в запас». Документы ушли  и всё затихло, никто меня не беспокоил, для начальников я был как прокажённый.
  В сентябре меня перевели с крейсера на корабль второго ранга, название которого память не сохранила, кажется «Бедовый». стоявший на ремонте в тринадцатом заводе. Смешно, командир корабля по возрасту был младше меня. «Прослужил» я там буквально два-три дня и пришёл приказ о моём увольнении в запас.
     P.S.  С 1981 года нахожусь на «гражданке», доволен, что у меня хватило сил и смелости преодолеть кошмарные испытания и резко, потеряв многое, изменить свою жизнь. Никто меня с распростёртыми объятиями на гражданке не ждал. Пришлось поработать докером-механизатором, автоэлектриком, водителем грузовика, учеником матроса, матросом 2 и1 класса, боцманом на буксире, водителем автобуса 1 класса ( около двадцати пяти лет ). Мне очень повезло в жизни – я встретил женщину, настоящую подругу, недавно мы с ней отпраздновали серебряную годовщину нашей свадьбы, моему сыну двадцать четыре года, он закончил институт, работает самостоятельно, дружит с братом, сыном от первого брака. Я – на пенсии. Пенсия не самая маленькая, не работаю.