Папа был тихим, бессловесным. Голос его был хриплый, пробивался, цепляясь, через перемычки голосовых связок.
Мне казалось, каждое слово причиняет ему невероятную боль. Вообще, это была ходячая рана.
К 25 годам к моему безответно злостному отношению к отцу добавились примеси отчаяния, стыда,
грусти и понимание того, что иначе и не могло быть. Мутный, в общем, коктейль. Никому не рекомендую к употреблению.
Мама говорит, были и другие времена. Я их не застал, но вроде бы папа умел говорить и даже был неплох в компании.
Познакомились они странно, в какой-то степени это было неким предначертанием.
Мама с подружкой пошли на пляж, и к ним пристали какие-то подонки, папа с компанией
(а общался он тогда с «крутыми») оказался поблизости, защитили девчонок. Ну и пошло поехало…
В молодости любил Битлз, Шокинг Блю, Высоцкого и бас-гитару (в общем-то, стандартный набор для тех времён).
Сейчас я понимаю, откуда такая любовь к именно такому инструменту. Он был сродни ей:
такой же глухой минорный звук, туго натянутые струны, стёсывающие кожу на пальцах.
Сейчас я понимаю, его сердце – по сути – было зашито этими струнами. Иногда оно могло выдавать
хоть и не выразительные по звуковому диапазону, но неплохие басовые партии.
Моё первое воспоминание: я с мамой в больнице, папу к нам не пускают почему-то, но разрешают говорить через окно,
мы смотрим на него, он улыбается и передаёт нам пакет, из которого видны разноцветные кубики.
Потом сразу память перебрасывает на момент, когда я пошёл в первый класс, и папа уже не добрый,
ну, с точки зрения не понимающего математику 7-летнего ребёнка. Проверяя домашнее задание, он орёт:
«Дурак, как этого можно не понимать, КАК?!». Бросает тетрадки, разлетаются по столу листы, падают на пол.
Он не любил выгуливать меня. В летний знойный день маме скалкой буквально приходилось заставлять его
сходить на речку покупаться со мной. Я хорошо учился, и когда хорошо заканчивал четверть, он даже не спрашивал, ну как там.
Молчание.
Всё началось в 90-е. Тогда папа работал на хорошей должности, но не разрешал разворовывать материалы со склада всяким сукам, и его попёрли.
После этого у него уже не было хорошей работы. Однажды от отчаяния, или ради эксперимента,
он своровал в магазине буханку хлеба и жвачку – мне. Я помню, с каким чёрным лицом он тогда пришёл домой.
И больше недели не разговаривал не только со мной, но и с мамой. Мне до сих пор почему-то стыдно.
Как будто это сделал я.
Потом память швыряет меня во время, когда брат ушёл из дома. Надо пойти было найти его, набить хорошо морду (он ещё был подросток).
Это должен был сделать отец, но отец забил на это, сказал: «Идите сами». И это трудно простить.
В тот вечер брат всё-таки пришёл домой. Пьяный, сидел на балконе 5 этажа, свисая, орал что-то и вполне мог выброситься.
Папа и тогда забил на всё.
Но в то же время, я помню, что однажды брат так его достал, что он не выдержал и ударил его.
И я никогда не забуду, как он переживал, что ударил его.
А потом брат умер. В тот момент, когда мама пришла из больницы и сказала: «Больше нет», папа обрезал ветки малины
на садовом участке. Так и упал в неё. Так и остался в ней, в колючей недозрелой малине.
Потом была болезнь, он и без того худой, высокий - по каплям высыхал. Продолжал пить и курить.
Это был марш смерти. Самоуверенной и неотвратимой.
В свой последний день он просил грушу. Дай грушу. Дай грушу. А врачи, везя его, похудевшего до 40 кг., говорили – нельзя.
Сейчас операция, нельзя. Но маме – дай грушу.
Они вливали физраствор, а он выливался, потому что организм ничего уже не принимал. А он, наивный,
думал, что это врачи не могут попасть в вену. А потом он орал за дверями реанимации.
Мама говорила, что за всю жизнь не слышала такого истошного крика. У него была 3 отрицательная, редкая.
Её в больнице не было. Да и зачем. Было поздно…
Это случилось в пятницу, 10 апреля, за 2 дня до моего дня рождения. Я спускался в метро на Чистых прудах.
Позвонила мама. Я помню только, что остановился. Меня толкали чужие плечи, все спешили с работы, пятница.
И я не смог идти дальше. Меня сталкивали с ступенек.
И до сих пор не знаю, куда идти дальше.