Первой была Юля, насмешливая девочка, руки вразлёт, готовность всегда лезть в драку. Мы чем-то необъяснимым притянулись, хотя были разного пошиба люди (тогда уже - люди); сейчас это вспоминается фрагментарно и размытой гаммой красок, чувств.
Я и она постоянно соревновались: в денди, в безумии, в своей детской отчаянности и оголтелости.
У нас были одни и те же желания – стать следователями, найти нечаянно клад.
Юля, как и я, придерживалась интересной теории: не мечтай много - не сбудется.
И правда – не сбылось.
А ещё именно с ней мы играли в «доктора», причём были настолько глупы, что делали это на кухне в то время, как её папа в соседней комнате
смотрел футбол и, естественно, зашёл невовремя, до сих пор не понимаю, как мы отвертелись и почему не вышло скандала.
Она ходила в музыкальную школу, и её быстрые пальцы были такие же сноровистые, как и её мальчишеский ум. Как мы разбежались, не помню,
она просто нашла нового друга, вернее – подругу, что вполне понятно, девочки уже в детстве должны найти соперницу или конфидентку,
и она её нашла. Мы слабо, вяло разругались и пошли в разных направлениях, но помня, что между нами было.
Я недолго был один, потому что появилась Надя. Полная девочка с проблемной кожей, проблемной семьёй, проблемной психологией.
Надя была старше меня года на три, а в детстве это невосполнимый пробел и дистанция между людьми. Конечно, я был ведомым,
надо мной издевались, морально унижали, и немудрено: остроумие тогда ещё во мне не проснулось, а решать проблемы силой я уже разучился
(ну и вообще-то бить друзей нехорошо!) Приходилось терпеть и учиться. Да, дети учатся не только у взрослых, но и у других детей тоже.
Раннее утро, я захожу к Наде с целью поваландаться по сонному двору из нескольких пятиэтажек, уже на первом этаже слышу запах
гречневой каши, знаю точно, что это у неё. Действительно, у Надежды нет никого дома, она сидит смотрит «Симпсонов» и говорит мне,
что это самый лучший мультик, что он очень умный, но я, конечно, по её словам ещё не дорос, но скоро смогу понять всю прелесть и
убойную силу желтой семейки. Сейчас я понимаю, что дурдом мультяшной жизни проецировался на жизнь её собственной семьи,
где мама не любила папу, а брат, естественно, ненавидел сестру, где все не любили друг друга и постоянно кололи себя острыми упрёками.
Наши отношения не продлились долго, ей нужен был кто-то из её возрастной категории и такой же силы язвительности,
с таким же объёмом желчного мешочка под сердцем, между лёгких. Да, это вторая история если не предательства, то понимания того,
что я никогда ни с кем не буду.
В общем, через какое-то время мы стали просто здороваться, а Надя отделилась от дворовой компании, стала дружить с школьной знакомой,
стала совсем чужой. И теперь, когда мама встречает Надежду, которая стала медработником, всегда происходит одно и то же,
она говорит, что я был смешным.
Ну что же, не самое плохое качество, думаю. И иду дальше.
Дальше была школа и Оксана. Худенькая девочка, с плохим зрением, почти крот. Рот – две узенькие бледные ленточки, маленькие глаза.
Сначала нас объединяли домашние задания, потом много пустого времени. Оксана была хорошим ребёнком: послушным, тихим, с ясной головой.
К тому же наши мамы были знакомы по прежним работам, то есть дружба была повязана ещё и отношениями родителей. Оксана разонравилась,
когда зимой, катаясь с горки, села мне на спину, и я почувствовал её кости. Что-то неприятное щёлкнуло в голове, и с той поры она стала для
меня набором сухих косточек, к классу 7-му она скатилась окончательно в говно, стала плохо учиться, гулять с какими-то малолетними ****ями.
И вообще, хорошие дети становятся плохими подростками.
И хоть мы не общались толком с класса 6-го, но до 9-го, выпускного, соревновались во всякой ненужной ***те, признаюсь, это было несложно, так как,
ну вы помните, к 7-му она была в говно и в говне.
Сейчас я понимаю, что вся дружба – история про то, как меняются люди. Дружба – пороховая бочка, не знаешь, когда рванёт и от какой искры.
Тогда я не понимал, почему люди перерождаются в чужих людей, когда ты тут, такой же честный, неусидчивый, готовый ввязаться в любую авантюру,
с растрёпанными белыми лёгкими волосами. Хотя, возможно, это искажение зрения, для себя ты остаёшься всегда собой.
Потом меня стали на лето увозить к бабушке в центр города, где не было друзей (надо было уже тогда запомнить это ощущение,
вкус этого незаполненного пространства вокруг, запомнить, что оно навсегда). У бабушки я 3 месяца читал школьную программу,
помогал по мелочам, грелся солнцем на крыше, рассматривал в калейдоскоп цветные дни, был на пуховых перинах лета.
Не сказать чтобы мне это было не по душе, но за 3 месяца социокультурные навыки превращались просто в культурные,
и к себе во двор я уже приезжал тихим дикарём, с чёрными от йода зелёной кожуры грецких орехов пальцами, с чем-то тёмным внутри.
Встраиваться в дворовые традиции, расцветшие за лето, когда все дети во дворе, было невыносимо трудно. Я ломался, становился подростком,
ломался, когда меня звали гулять, мне хотелось читать историю, а не обсуждать кто, с кем и когда, ломался, в конце концов, мой голос.
Видимо, тогда же сломался и я.
Ещё вспоминается Нина – длинноногая, глупая, с большими глазами на тонком благородном (пока не открывала рот) лице,
к 9-му классу вымахавшая до 178 сантиметров без каблуков. С первого класса мы присматривались к друг другу, но так как жили далеко,
то интерес был латентный, он проявился и стал выпуклым примерно в то же время, когда выпуклости стали проявляться и у Нины.
Мне было не о чем с ней говорить, но было что ей рассказать. И она слушала, своими глупыми ушами, своими глупыми глазами.
В ней была деревенская прямота, топорность, и по канонам жанра она должна была бы быть толстой круглолицой тёлкой
с сальными мозгами и волосами. Все эти её шутки на скользкие темы, какое-то презрение к мужскому роду, которому она
нравилась настолько, что представители его не самой лучшей части (но и не худшей) ей чуть все косы не повыдёргивали. И уж не знаю как,
но она выдержала девятиэтажные маты, жесткие побои от близнецов Вани и Вовы, от «Соловья», которого все считали маньяком,
от завистливых мелких и пока непривлекательных девчонок, вообще от всех. Жаль, что к моменту нашей последней встречи,
когда мы не были ни одноклассниками, ни друзьями, она была одна - замотанная, вымученная, одинокая, как я уже тогда предполагал.
Мне до сих пор кажется, что я чего-то ей недодал. По-хорошему, нам надо было бы напиться, поговорить хорошо,
но в 9-м классе девочки не пьют, и Нина не пила, потому что дома её просто убили бы. А так её просто били. Ну не помешает же.
Я помню, как нам дали одно на двоих задание по химии, и мы решили сделать его у меня дома. Нина пришла с огромным крепким
арбузом и сказала: «Ну что, химия или арбуз?!», а я ответил: «Химия в арбузе!» Была яркая, лиственная весна с золотыми,
пронзительными лучами пыльного солнца, впереди были ещё две школы, позади одна, куча проблем, смертей, но такой беспечности и
счастья я больше не испытывал никогда. Она и потом пыталась со мной связаться, когда я уже был в институте, тогда уже мобильные телефоны
были у всех. Но я был в другом городе, она была не той, всё было не то – испорченное блюдо с помятыми увядшими овощами.
А химию, кстати, мы сдали на 4 с +.
Потом была уже какая-то взрослая дружба, если это можно вообще так назвать.
Аня досталась мне случайно, я был новеньким, и когда пришёл в класс, она болела, а когда выздоровела, её посадили со мной.
С ней можно было часами разговаривать по телефону, она была обидчивой, сбивчивой, но я до сих пор помню её номер телефона,
хотя к настоящему моменту целая вселенная за плечами и сотни световых если не лет, то дней перегорели.
С Аней дружила бирюзовая Лера, то есть я вынужден был тоже общаться с ней. Лера болела Бритни Спирс,
и мы именно с ней ходили в компьютерные клубы, чтобы вместо реферата посмотреть на новости из жизни Бритни.
Лера служила хорошим источником информации, я знал, что обо мне думает весь класс. Класс побаивался, но интересовался.
Но мне было похуй. Лера – была единственной, с кем мне было по пути из школы домой. И в трясущейся по разъёбаным дорогам
маршрутке с номером 7 я уже понимал, кем будет она, кем буду я, кем будут все они.
Сейчас помню фамилии одноклассников с 1-го по 9-й класс, помню имена из колледжа в 10-м, но забываю лица тех, кто из 11-го.
Я забываю свою жизнь, зашиваю поглубже чёрными нитками, потому что если помнить всё, все лоскутки, окажется,
не было никакой точки А и движения в Б, была просто точка А.