ТАМ, ГДЕ НАС НЕТ

    
                По абсолютному количеству
                суицидальных актов среди подростков
                Россия занимает первое место в мире.
                За 2007 год в России молодыми людьми
                не старше 19 лет было совершено около
                трех тысяч самоубийств. Существенно         
                увеличился процент случаев               
                совместных добровольных уходов из      
                жизни, совершенных  юными парами   
                влюбленных.
                Возможно, поступая таким
                образом, они сочли, что выбирают
                меньшее из множества иных зол.

   
Весь день собиралась летняя гроза. Белые пушистые отары бродили по небесному простору. Тучи, иногда сбиваясь в плотную массу, закрывали солнце, натужно пучились. Синея по краям, начинали угрожающе погромыхивать и тогда на пыльную дорогу падали редкие капли. Так и не решившись на действо, они разбегались к горизонту и где-то там, далеко, сбрасывали на заброшенные, поросшие высоким сорняком поля, прохладную водицу.

Верка, напряженно изогнувшись, тащила домой тяжелую кошелку. Хлеб и дешевые рыбные консервы она купила в коммерческом магазине, а картошки отсыпала из последнего мешка, что остался от прошлогодних запасов и хранился в подвале у знакомой тетки. Магазин был в центре, частный дом тетки на окраине городка и пришлось Верке сделать изрядный крюк, отчего она, порядочно устав, влачилась из последних сил, часто перекладывая угловатую кошелку из одной руки в другую.

Тяжелая капля ударила в макушку. Верка, прикрыв голову ладошкой, предприняла безуспешную попытку ускориться. Сзади послышался шорох шин, коротко гавкнул клаксон, Верка судорожно вздрогнула и неуклюже, цепляясь ногами за кошелку, отпрыгнула на обочину.

– Эй, селянка, хочешь покататься на шарабане, получить пакетик чипсов и поучаствовать в выездной фотосессии?

Черный джип, похожий на гигантского, сжавшегося перед броском тарантула,  остро посверкивал на нее многочисленными глазками-фарами. Физиономию незнакомого парня, высунувшегося из открытого окна, можно было бы назвать симпатичной, но небрежное самоуверенное выражение и развязный тон, с которым он цедил пустые слова, делали его лицо отталкивающим и для общения неинтересным. В глубине салона маячила голова второго искателя приключений, который, сидя за баранкой, с любопытством тянул короткую шею, непременно желая принять участие в знакомстве. 

Разговора не получалось. Верка, игнорируя предложение, развернулась и потащилась дальше по обочине, стараясь, впрочем, держаться гордо и независимо.

Глухо рыкнул мощный двигатель, и джип пополз вровень с ней, мягко переваливаясь на неровностях разбитой дороги.

– Нет, ты только посмотри, какие нимфетки еще водятся в русской глубинке, – восторженно верещал парень, колотя ладонью по борту машины, с вожделением оглядывая Веркину ладную фигурку, плотно обтянутую потертыми джинсиками и выцветшей китайской кофточкой. – Я-то думал, они все уже у нас под крылом, охваченные, а тут такая приятная неожиданность. Не зря говорится – ищите и обрящете. Заблудшая овца привела к ничего себе козочке, – добавил он не совсем понятную Верке фразу.

Парень скрылся в салоне, вынырнул с зажженной сигаретой, швырнул на дорогу смятую пустую пачку, и уже более доверительным тоном продолжил:

– А скажи нам, прелестная пастушка, где тут у вас находится улица Советская, дом двенадцать.

Верка остановилась. Элементарная вежливость, присущая любому воспитанному человеку, обязывала отреагировать на заданный конкретный вопрос.

– Это вам нужно обратно, до перекрестка, а там…

Парень некоторое время внимательно прислушивался, следя за ее быстрой жестикуляцией, затем, видимо запутавшись в хитросплетениях местных переулков, прервал объяснения:

– Слушай, я ничего не понял. Есть конкретное предложение. Давай, прокатимся на Советскую, а потом ты нам покажешь местные достопримечательности. Погуляем, отдохнем. Пивка попьем. Шампанского. Чего обсудим.

– Придем к консенсусу, – хрипло квакнуло из глубины джипа.

Верка внимательно посмотрела в горящие от предвкушения неожиданного приключения похотливые глазки, и насмешливо сказала:

– У тебя глаза, как наши яблочки.

– Такие же сладкие? – парень довольно осклабился.

– Да нет, сладких у нас сроду не водилось, а вот кислых да червивых – каждый год невпроворот.

Она делано, во весь рот, улыбнулась прямо в лицо оторопевшему соискателю «клубнички» и, подхватив кошелку, двинулась дальше.

– Эй, постой! Ты что, никак обидеть нас норовишь? – в его раздраженном голосе прорезались опасные нотки.

– Да вы сами себя обидели, когда на свет народились, – бесстрашно бросила Верка через плечо.

Призрачная вспышка осветила притихший городок. Резко протрещал короткий залп и плотные капли, как пули, с глухим стуком начали ложиться в дорожную пыль, звонко молотить по крыше джипа.

«Ах ты, сучка!» – донеслось до Верки сквозь дробь начинающегося ливня. Мимо промелькнул черный борт, распахнулась дверь, и она почувствовала, как цепкие пальцы клещами впились в ее плечо. Верка дернулась, пытаясь освободиться, но парень держал ее мертвой хваткой. Мокрые волосы облепили его голову, сделав лицо маленьким и отвратительным, похожим на головку богомола. С таким же неодолимым упорством, как хищное безжалостное насекомое, он тащил ее внутрь машины, уставившись безумным взглядом на ставшую прозрачной от дождя тонкую кофточку. Грязные отвратительные слова вырывались из его оскаленного рта.

Верка словно онемела. Сжав зубы, она молча выдиралась из жестких, причиняющих боль, рук. Тонкая пыль быстро пропиталась водой, превратившись в жидкую маслянистую грязь. Джип медленно двигался вперед, а она не отпуская кошелки, оскальзываясь и неуклюже подпрыгивая, волочилась следом. Силы начали оставлять ее, как вдруг раздался короткий удар и машина, клюнув мордастым передком, резко остановилась.

– …ать! – сказал парень, врезаясь лбом в переднюю стойку. От внезапного потрясения он выпустил Верку. Она проехалась по грязи вперед и, чтобы не упасть, ухватилась за угол двери, с изумлением глядя внутрь просторного салона на водителя, который, упершись в руль крепкими руками, испуганно вжался в спинку кресла. Густая сетка ломаных трещин разбежалась по лобовому стеклу. Дождевая вода тонкой струйкой стекала с острой грани угловатого булыжника на засыпанную мелкой стеклянной крошкой панель.

– Что?.. – выдавил, наконец, приходя в себя, парень. Он осторожно потрогал лоб, пересеченный вздувшейся красной полосой. – Какого?..

Верка поняла, что если сейчас немедленно не уберется отсюда, то потом, возможно, будет сожалеть об этом всю оставшуюся жизнь. Она часто заерзала по грязи разбухшими кроссовками, но ноги не находили опоры и Верка, млея от ужаса, беспомощно скользила на месте.

А гроза, как перебравшая заряда лейденская банка, уже грянула во всю мощь, избавляясь от накопленного за день потенциала. Казалось, небо, превратившись в огромный синий пузырь заполненный водой, неожиданно прорвалось, и бурлящий поток обрушился на землю. Все вокруг исчезло за плотным сизым струящимся занавесом, подсвеченным нескончаемыми вспышками сиреневых молний. Гром рокотал не переставая, изредка оглушительно разряжаясь над самой головой раскатистым взрывом праздничной петарды.

 Верка зачарованно смотрела в расширяющиеся белесые шальные глаза, когда темная фигура вынырнула из фиолетового сумрака, быстро наклонилась, и комок жирной грязи с сочным шлепком вмазался в омерзительную физиономию. Неподъемная кошелка неожиданно потеряла вес, твердая рука подхватила ее под локоть, дернула, и Верка, захлебываясь тяжелыми струями дождя, на разъезжающихся ногах понеслась прочь от дороги. Темный силуэт машины мгновенно исчез в мерцающей мгле, но она, влекомая незнакомцем, еще долго бежала по задворкам, пересекала улицы, пока, наконец, окончательно потеряв дыхание, не остановилась, тяжело повиснув на руке неожиданного спасителя в какой-то ей ранее неизвестной подворотне.

Она стояла, судорожно всхлипывая, прижав к груди стиснутые кулачки, сквозь пелену слез и дождя, недоверчиво глядя снизу вверх на высокого молодого человека.

– Привет! Может, зайдем? – он качнул кошелкой в сторону зияющего подъездного провала.

В подъезде было темно и сухо. Из пустых проемов дверей брошенных квартир тянул легкий сквознячок, несущий запах прелого дерева. Верку начала колотить крупная дрожь. Она крепко обхватила себя мокрыми руками, как вдруг почувствовала на плечах теплое прикосновение.

– Спа-а-асибо-о-о, – простучала Верка зубами, поправляя влажную куртку. – Ты кто? – она повернулась и пошарила глазами в бархатном полумраке.

– Я Юрка, – застенчиво признался незнакомец, старательно отирая о косяк грязную ладонь.

– А я Верка, – ответила Верка.

Они немного постояли молча. Верке стало неловко. Нужно было что-то сказать, поблагодарить, но она застеснялась и стояла, переминаясь с ноги на ногу. Серая драпировка у выхода начала понемногу светлеть, затем и вовсе исчезла. Последние стремительные капли ударили в прозрачную лужицу, собравшуюся на выщербленном каменном крыльце. Взлетели и опали короткие фонтанчики, дверной проем подъезда, как будто сдвинули ручку реостата, плавно обозначился ровным сиянием…

                *  *  *

– Доча, попить…

Точно из другого мира донесся до Верки слабый и какой-то бесплотный голос матери. Она привычно дернулась, но экран старенького телевизора не отпускал. Богатый, молодой и бесконечно обаятельный продюсер, практически созрев, неустойчиво качаясь на грани принятия судьбоносного решения, вот-вот должен был упасть к ногам и предложить руку, сердце и все свое немалое достояние прекрасной домработнице. Упустить кульминационный момент Верка никак не могла.

Трубка «РУБИНА», изготовленного еще в советские времена, изрядно подсела, краски богатых интерьеров на экране выглядели несколько бледновато, но Верке было все равно – недостаток цветности картинки компенсировался богатством ее воображения.

Серия подходила к концу. Состоятельный герой, уже в который раз, так и не отважившись на матримониальный подвиг, сконфуженно одернув безукоризненно сидящий пиджак, поспешно ретировался в кабинет, а смазливая девица, расстроено изрекши малороссийское «Га…», принялась задумчиво крутить на пальце подаренное, в качестве отступного, колечко с бриллиантами. Непоколебимая решимость загнать-таки, в конце концов, «благородного зверя» была написана на ее лице. Все было очень забавно и, по Веркиному разумению, крайне трогательно.

Она глубоко вздохнула, расслабив судорожно сжатые кулачки. Живут же люди. И это ведь не какой-то там бразильский сериал. Все свое, отечественное. Потрястись три часа на попутке, сесть вечером в поезд и утром ты уже в Москве, а там этих продюсеров, как блох на собаке. Вот только… 

В телевизионном трансе она еще некоторое время следила за бесконечно долго опадающим экзотическим орехом, без которого, судя по рекламе, никак не обрести истинно райское наслаждение в бирюзовых водах далекой лагуны Баунти, затем тряхнула головой, приходя в себя.

Неясное тревожащее ощущение поднялось из глубины сознания. Что-то произошло совсем недавно. Она покопалась в памяти и, наконец, идентифицировала два коротких слова. Мать что-то просила? Или показалось?

Под просевшим потрескавшимся потолком раздался легкий шелест. Угол выцветших, в сырых разводах обоев отошел от стены и широкое полотно, завернувшись на сторону, плавно опустилось, прикрыв старые, засиженные мухами ходики.

Часы, игнорируя обязывающее наименование, уже много лет, как не ходили. Кукушка, свесившись из проема приоткрытой дверки, печально смотрела потухшими бусинками глаз. Их уже давно нужно было выкинуть, но у Верки не поднималась рука. Она осторожно взобралась на колченогий шатающийся стул и, расправив ветхую, пахнущую влажной пылью, обойную бумагу, пришпилила ее к стене тремя ржавыми булавками.

Китайский будильник, стоящий на тумбочке под часами, таращился электронным табло. Верка, шлепая босыми ногами по дощатому в глубоких оспинах облупившейся краски полу, поспешно выскочила в соседнюю комнату.

Мать, полулежа на подушках, смотрела на улицу. Старый  дуб, шелестя резными листьями, тянул ей навстречу в раскрытое окно нервно подрагивающие корявые ветки. Рассохшаяся рама перекосилась, стекло треснуло, но сейчас, летом, это было уже не страшно. Густую зелень теребил легкий ветерок, и июньское утреннее солнце, просеиваясь сквозь нее, металось по комнате причудливыми золотыми бликами.

– Ма, ты что-то хотела? 

Мать повернула к ней бледное истомленное лицо. Тонкие худые пальцы теребили край простыни.

– Надоела я тебе, доча, – невероятная усталость слышалась в ее голосе. – И сама не живу, и тебе не даю, – она немного помолчала колеблясь, и, наконец, решилась. – Сдала бы ты меня в богадельню. Сама бы освободилась, да и мне, глядишь, веселее стало.   

 Колыхнулись ветки. Солнечный зайчик, спрыгнув с никелированного шарика кровати, жестко уколол Верку в зрачок. Она зажмурилась, попятилась и неловко уселась на табуретку, стоящую у изголовья. Пустая чашка коротко тренькнула об пол, расколовшись на три части.

– В какую богадельню? – растерянно спросила Верка, не понимая незнакомого слова, но уже догадываясь о его значении.

– Ну, в дом инвалидов. Это теперь, кажется, так называется.

Верка посидела некоторое время, собираясь с мыслями, затем беспечно засмеялась, вскочила, поправила подушку и, бросив: – Ма, не говори глупости, сейчас завтракать будем, – побежала в кухню за совком и веником.


Первые годы познания жизни, как правило, текут светло и беззаботно. Веркино миростановление не являлось исключением до тех пор, пока однажды чужие люди, вторгшись в дом с носилками, не положили мать на кровать, с которой она уже больше никогда самостоятельно не поднималась. Трехлетняя Верка, по малолетству, конечно, не могла тогда понять из обрывков чужого разговора, что произошло: как на проезжающем лесовозе кто-то не закрепил трос, что при повороте тяжелые хлысты понесло на сторону, и мать, случайно оказавшуюся рядом, крепко привалило, и, это, в общем-то, чудо, что она осталась жива, хотя, какая это теперь, к черту, жизнь. Она молча рвалась к кровати, а когда ее ласково, но твердо не допустили, забилась в угол дивана и заревела из него в интуитивном детском сопереживании случившейся беде. 

Прибежал отец, долго стоял у постели, глядя на разом осунувшееся, словно неживое лицо. Только едва заметно подрагивающие синеватые веки, говорили, что в ее поломанном теле еще теплится жизнь. Врач, придерживая за рукав, что-то настоятельно втолковывал ему, отец механически кивал головой в ответ, не понимая смысла услышанного.

Мать тогда все же выздоровела. И, хотя с кровати уже не вставала, старалась принимать посильное участие в семейной жизни. Чистила картошку, штопала Веркины колготки, готовила с ней уроки. Веселый и жизнерадостный отец как-то в одночасье помрачнел и словно потух. Оставался ласков с Веркой, но начал все позднее приходить с работы, и все чаще стало разить от него незнакомым сладковатым запахом.

Верка только-только пошла в школу, когда в стране наступила эпоха великих перемен. Собственно говоря, понятие перемена, как-то само собой предполагает изменения к лучшему, пусть не сразу, но хотя бы со временем. Возможно, и даже наверняка, кому-то социальные метаморфозы и пошли на пользу, что же касается провинциального городка, в котором жила Верка, то, когда его тряхнуло в затяжной судороге экономического шока, все хорошее, нажитое осыпалось, а лучшее так и не наросло.

Однажды отец, пьяно икая и смеясь, втащил в квартиру глухо звякающий мешок, и объяснил испуганной матери, что зарплату в леспромхозе выдали «Роялем». Любопытствующая Верка сразу озадачилась вопросом, как это можно выдать зарплату музыкальным инструментом, и что они с ним будут делать, но спросить так и не успела.

Отец три дня пил – падал в кухне у стола, пьяно храпел, немного проспавшись, наливал снова чистого, мотался по квартире, обвиняюще орал на мать. Та, вжавшись в подушки, молча отворачивалась. Он, нависая над ней, требовал ответа на извечные вопросы – «кто виноват?» и «что делать?». Тогда Верка хватала его за сзади за грязную рубаху, пытаясь оттянуть от кровати. Отец, не глядя, махал у нее над головой огромными кулачищами, но до него, к счастью, быстро доходило, что это дочка, он сразу сникал и снова брел на кухню.

Верка в эти дни не ходила в школу. Она все время сидела в углу дивана, настороженно глядя в проем кухонной двери, прислушиваясь к глухому бульканью и звяканью бутылки о край стакана.

На четвертые сутки, поздно ночью, задремавшая на диване Верка проснулась от грохота. Отец стоял посреди комнаты, сжимая в руке обломок табуретки, невидящими белыми глазами шаря по комнате. Из приоткрытой двери послышалось приглушенное «ку-ку». Уронив расщепленную ножку, отец, пошатываясь, шагнул вперед, толкнув дверь, ввалился в Веркину комнату. Верка, немедленно соскочив с дивана, боязливо последовала за ним. Отец стоял перед ходиками, слезы текли по заросшим седой щетиной щекам.  «Кукушка, кукушка! Сколько мне жить?» – медленно, растягивая слова, произнес он, затем, покачнувшись, стал оседать, цепляясь за резные шишки. С легким шорохом посыпались оборванные цепочки, глухо стукнули об пол гирьки, а он упал на бок, перевернулся почерневшим лицом вниз, страшно захрипел и вытянулся.

Что было после, Верка помнила очень плохо. Приходили какие-то люди, снова гладили ее по голове и опять жалостно вздыхали. В квартире вершилась похоронная суета, кто-то что-то говорил, о чем-то спорили и даже дрались, а потом все кончилось, и они остались вдвоем с растерянной беспомощной матерью наедине со своей бедой.

А великий передел продолжался. Комбинат, от которого зависело существование большинства жителей, сокращал производство и, в конце концов, окончательно прекратил работать. Население растекалось по городам и весям в поисках «где лучше». Но, несмотря на стремительное разрушение экономической системы, городок по житейской инерции продолжал существовать, и Верка успела подрасти. Мать получала хоть и мизерную, но все же индексируемую пенсию по инвалидности, иногда, в силу имевшихся возможностей, помогали знакомые и соседи. Верка продолжала бегать в школу, которая, как это ни странно, работала, и изо всех своих детских сил поддерживала их убогое хозяйство. Труднее всего было зимой, когда батареи в квартире, расположенной на первом этаже двухэтажного дома, едва грели. Тогда Верка наваливала на мать всю одежду, которая имелась в доме, и сидела рядом с ней в валенках и отцовском полушубке, с неослабным интересом глядя на экран телевизора, представляющий в ярких красках такой далекий и манящий незнакомый мир.


Осколки чашки, глухо брякнув, канули в мусорном ведре. Верка, бросив в угол совок и веник, крутанула керамический потрескавшийся вентиль. Большой кран, сверкая красноватым  блеском, содрогнулся, зашипел, будто живой и, наконец, выдал тоненькую струйку, которая, завиваясь прозрачной косичкой, неспешно побежала вниз, с тихим бульканьем наполняя мятый чайник.

Верке нравился медный кран. Что-то основательное виделось ей в его округлых плотных очертаниях. Она специально толкла обломки кирпича и полировала мелкой крошкой кривую загогулину, доводя ее до блеска, и теперь неподвижно стояла, задумчиво глядя в завораживающее сияние. Осыпавшиеся, зиявшие голой дранкой стены поплыли куда-то вдаль, покрытый синеватыми разводами грибка потолок плавно выгнулся высоким куполом, газовая плита, используемая по причине отсутствия газа в качестве столика для посуды, превратилась в широкую стойку, а единственная табуретка, размножившись, обернулась рядом кожаных сидений. Старая развалина кухонного стола исчезла. Вместо нее у огромного «французского» окна стояло сооружение, которое и столом назвать-то было нельзя. Изящные никелированные ножки, надменно изгибаясь под прозрачной столешницей, уверенно опирались о зеркальный паркет. Искрящаяся в лучах солнца хрустальная ваза, наполненная бордовыми розами, томно возвышалась в центре. Угол голубой визитки, укрывшейся меж толстых колючих стеблей, суля негаданный сюрприз, манил к прочтению. Россыпь снежно-белых шариков возлежала у основания вазы. «Рафаэло» – узнала Верка сказочную конфету, о которой круглые сутки грезили, если верить телерекламе, все прекрасные женщины мира и его окрестностей.

За окном сварливо каркнула ворона. Чудная картинка заколебалась, поехала и быстро схлопнулась, как на экране только что выключенного телевизора, в сверкающую точку.

Возвращение в реальность было несколько болезненным. Хотя суровая действительность на сегодняшний момент была не так уж и строга: за окном лучилось июньское утро, и всего месяц прошел, как исполнилось Верке лишь шестнадцать лет, а в таком возрасте оптимизм и неуемное любопытство юности нивелируют любые житейские невзгоды.

                *  *  *

Юрка проснулся от неприятного ощущения, что на него кто-то смотрит. Во взгляде не чувствовалось ни враждебности, ни любопытства: просто назойливое давление чужого примитивного сознания, которое раздражало и тревожило.

Коричневая курица, подергивая желтым клювом, косила на него круглым глазом. «Кыш, пернатая!» – Юрка махнул рукой. Курица в истерической птичьей панике, квохча и хлопая короткими крыльями, слетела с сеновала и выскочила в приоткрытую дверь сарая. Он снова смежил веки. Раздражение исчезло, не оставив и следа, осталось только ликующее настроение и предвкушение неминуемого счастья. Лишь бы дотянуть до вечера. Юрка представил Веркины зеленые глаза, опушенные длинными ресницами; еле заметную темную полоску над губой; невеликие, но вполне оформившиеся холмики под тонкой кофточкой. Припомнил, как она, потряхивая гривкой спутанных волос, беззаботно смеется, блестя ровными зубами; то, как трогательно подрагивал кончик ее носа, когда она, притоптывая ногой, торопясь и жестикулируя тонкими, сильными руками, делилась с ним вчера своими злоключениями. «Неужели это случилось только вчера» – с удивлением подумал он, впервые ощущая прерывистость течения его такой недолгой бесконечной жизни.   

Вера, Верка, Верочка, верная. Юрка смаковал ее имя, интерпретируя произношение, выговаривая его про себя с различными интонациями, чувствуя, как томительно щемит душа и, чего уж греха таить, сладко ноет и подрагивает в паху.   

«Ко-ко-ко», – послышалось снизу.

Юрка открыл глаза и приподнялся. В проеме двери показался разноцветный, в каштановых тонах петух, неодобрительно посмотрел на Юрку и, шаркая по земляному полу когтистыми лапами, степенно удалился.

Пора было вставать.

Мать, как большая серая кочка под голубым промытым небом, выбирая колорадских жуков, торчала посреди огорода в зеленой поросли картошки. Юрка сбросил майку, повертел тощими руками, сделал несколько боевых выпадов в воображаемого противника. Удары получились неубедительными, совсем не то, что у киногероев. Юрка дрыгнул ногой, но вышло еще смешнее. Презрительно сплюнув, он подошел к покосившемуся турнику, который давно, еще когда учился в школе, поставил его старший брат. Брату он теперь был ни к чему, да и Юрке, в общем, тоже, но сегодня ему почему-то захотелось позаниматься, чтобы стать хоть чуточку сильнее. Он подпрыгнул и, зацепившись за ржавую перекладину, попытался подтянуться. Острая боль корявой металлической занозой ударила в искривленный позвоночник, заставила разжаться ослабевшие пальцы. Юрка, как куль свалился на траву. Немного полежав, пережидая, пока затихнут последние отголоски болезненной судороги, осторожно поднялся, самокритично посмотрел на свою впалую грудь и беспечно засмеялся: «Ну и хрен с вами, суперменами, зато у меня есть Верка».

Мать распрямившись, затенив ладонью глаза, смотрела в его сторону. Он махнул ей рукой. «Словно пугало, – непроизвольно всплыла некрасивая мысль. – Мать пониже и пошире, а одеты одинаково». Юрка отогнал противное сравнение, потому что мать любил и обижать ее, даже в мыслях не хотел, плеснул себе в лицо воды из бочки, натянул майку и пошел в избу.

Брат, запрокинув через край голову, лежал навзничь на голой лавке. Жирные мухи густо обсели почерневшее лицо, безбоязненно ползали по губам, забирались в рот и, не обращая внимания на тяжелый храп, копошились там отвратительной темной массой. Внезапно стало тихо. Юрка  затаил дыхание, со страхом глядя на неподвижную волосатую грудь брата, видневшуюся из-под расхристанной рубахи. Какой-то тонкий детский всхлип едва слышно донесся из его нутра, он страшно зарычал, отчего насекомые испуганно взметнулись темным облачком, тревожно зашевелился, и, повернувшись на бок, задышал хрипло и часто. Мухи моментально пали вниз, тут же привычно, по-хозяйски полезли в оттопыренное ухо, стали клевать хоботками желтоватую слизь, сочащуюся из уголка закрытого глаза.

Года три назад, некие предприимчивые люди, пользуясь полной бесхозяйственностью и попустительством со стороны местной администрации, а, скорее всего, с его молчаливого разрешения и при непосредственном интересе, начали браконьерскую вырубку реликтового леса, окружавшего провинциальный городок. Лес сводили гектарами, работа шла круглый год в любую погоду. Тяжелые лесовозы с набитыми бревнами прицепами, шли мимо городка огромными караванами, разбивая дороги, оставляя после себя засыпанные корой и ветками обочины. Масштабы порубок возрастали, браконьерам постоянно требовались дешевые рабочие руки.

Брат уходил в лес на неделю, а то и на две, возвращался похудевший, ослабев от изнурительной работы. Половину из небольших заработанных денег пропивал сразу, остальное в течение короткого времени. Когда напивался, тянул тревожные баллады Высоцкого, плакал. Обессилев, падал где попало, а проспавшись, ходил угрюмый, ища, чем бы опохмелиться. Одновременно с дешевой водкой, или местным самогоном, покупал кое-какие продукты, чем, вкупе с тем, что давало личное хозяйство, и жили. Пропив все, пару дней отходил, затем снова исчезал на неделю. Однажды зимой притащился домой, тяжело приволакивая обмороженную ногу. Месяц пролежал в местной холодной больнице. Потерял на ступне все пальцы, но как только немного оправился, снова отправился в лес. Через полгода, падающим хлыстом, ему повредило руку. В этот раз, к счастью, отделался трещиной в предплечье и продолжал ходить на лесосеку даже с загипсованной рукой.

Он лежал, свернувшись калачиком, подтянув под себя согнутые босые ноги, улегшись небритой щекой на сложенные вместе исцарапанные грязные ладони. Брат выглядел сейчас таким ничтожным, что у Юрки неудержимо защипало в глазах. Будучи старше на пятнадцать лет, он всегда казался ему отцом, которого Юрка никогда не видел. И теперь, глядя на вымотанное, ставшее таким неожиданно старым и слабым тело, он почувствовал незнакомое ему ранее чувство жалости.

Юрка поморгал, отгоняя непрошенную влагу. Было как-то не по-мужски точить сентиментальную слезу. Он несколько секунд задумчиво смотрел на него, затем подошел к лавке и махнул рукой. Недовольные насекомые, жужжа, поднялись с насиженного места. «Вот же набрался, и не разбудишь» – подумал Юрка, тряся безвольное плечо. Брат болтался тряпичной куклой под его руками, мычал, сучил руками и ногами, но в сознание никак не приходил. Наконец слипшиеся веки дрогнули и приоткрылись. Животный страх промелькнул в глазах. Он резко сбросил ноги с лавки и, отпрыгнув на дальний конец, сжавшись в комок, прижимая к груди стиснутые кулаки, уперся в Юрку диким незнакомым взглядом.

– Не подходи! Убью! – вырвался из его рта отрывистый выкрик. Затем в мутных, окаймленных красными ободками воспаленных глазах появилась искра разума, изрытое глубокими морщинами лицо расслабилось, и он, откинувшись на бревенчатую стену, с облегчением выдохнул. – А, это ты.

– Да, я уж было подумал, ты помер, – криво улыбаясь, промямлил Юрка.

– Не боись, поживу еще, – пробормотал брат, окидывая залитую клеенку разоренного стола лихорадочным взглядом. Вожделенная початая бутылка спряталась за ножкой. Горлышко мелко застучало о граненое стекло стакана.

Самогонка, гулко булькнув, упала в пустой желудок. Брат, хрустнув огрызком соленого огурца, повернулся к Юрке. Его глаза немного прояснились, лицо разгладилось, похмельная трясучка поутихла.

– Мать где? – спросил он, скребя заросшую щетиной щеку.

– Где же ей быть, в огороде ковыряется, – Юрка присел на лавку. Он помолчал, и, решившись, глядя снизу на брата, сказал. – Слушай, а можно мне с тобой пойти?

– Куда пойти?

– В лес, на вырубку.

– А… – до брата стало доходить, что от него добивается Юрка.

Мутный туман похмелья начал понемногу рассеиваться. Под действием самогонки наступил краткий период некоторого просветления.

– Не глупи, – сказал брат. – Не с твоим здоровьем в лес ходить. Там и останешься, – он пожевал потрескавшимися губами. – В армию не взяли, а туда же, в лес. В город, в город уезжай. В Москву. А тут гибель. Может быть, повезет, за что-нибудь зацепишься. Хотя кому ты нужен, со своим горбом. Там и здоровых пруд пруди. Но все же лучше, чем здесь пропадать.

                * * *

Верка выкатила велосипед на лестничную площадку. Стекла в подъезде давно выставили предприимчивые соседи. Фанера, которой забили окна, была в дырках от гвоздей. Тонкие яркие лучики, прошивали сырую бархатную темноту. В подвале постоянно стояла вода и комары, наполняя воздух тугим непрерывным звоном, неутомимо барражировали по всему подъезду. Словно крошечные самолеты они влетали в слепящие лучи миниатюрных прожекторов, на мгновение вспыхивали и снова исчезали в темноте. Казалось, на лестничной площадке крутится густая солнечная метель. Было красиво. Верка приостановилась посмотреть. Тональность гуденья немедленно повысилась, светящаяся круговерть ускорила вращение и Верка, спасаясь от атаки голодных насекомых, поспешила к выходу.

После темного подъезда Верке показалось, что она попала в зеркальную шкатулку. Она быстро прищурила глаза, и радужные сполохи заплясали на густых ресницах. Металлический одр наскочил на кирпич, вырвался из ее ослабевших рук и, прокатившись пару метров, завалился набок, подняв облако тончайшей серой пыли.

 Верка несколько секунд стояла, привыкая к сверкающей полуденности, затем осторожно, осмотрелась по сторонам – не видел ли кто- нибудь ее позорного явления. Улица была пуста. Все немногие соседи, пользуясь погожим днем, переместились на огороды. Только старая ничейная собака по кличке Собака, лежала под скамейкой на противоположной стороне неширокой улицы. Несмотря на тень, ей было жарко, и она, вывалив красную тряпку языка, часто дышала, глядя на Верку черными слезящимися глазами.

– Никому не говори, – попросила Верка, погрозив собаке пальцем. – Я тебе вечером чего-нибудь вынесу.

Собака тяжело вздохнула и негромко, без выражения, словно соглашаясь хранить Веркину тайну, гавкнула.

Велосипед лежал посреди дороги, вращая задним колесом.   

– Чтоб тебя! – выругалась Верка, подняла машину и ласково погладила потрескавшееся кожаное сиденье.

Улица, густо обсаженная по обочинам тополями и березами, ровным коридором уходила в сторону окраины.  Обшарпанные, разваливающиеся двухэтажки стыдливо прятали свои неприглядные фасады за раскидистыми кронами. Большинство проемов зияли черной пустотой, но отдельные окна все еще живо поблескивали целыми стеклами.

Верка посмотрела немного вверх, в голубую перспективу, над серой пыльной лентой разбитого асфальтового полотна.  Ей представилась бесконечно длинная изумрудная дорога, по которой если ехать, непременно приедешь к чему-нибудь хорошему. «Ехать вот только придется, наверное, очень долго», засомневалась она.

Рядок белых облачков, словно аппликации, выстроился над зеленым зубчатым обрезом кромки леса. «Мраморные слоники. Один, два, три, четыре, пять, шесть… – пересчитала Верка. – А где же седьмой? – Охлопок белой ваты завис немного в стороне, зацепившись за верхушку геодезической вышки, вымахнувшую вдалеке за городом свое ажурное охвостье. – А, вот ты где. Отстал маленький».

   
В такой же жаркий летний день, казалось, целую вечность тому назад, Верка, будучи предоставленная самой себе, занимаясь самостоятельным освоением соседнего подъезда, ненароком забрела в чужую квартиру. Дверь была открыта, и она свободно проникла в незнакомый и поэтому бесконечно привлекательный мирок. Мимоходом заглянув в кухню, и не найдя там ничего интересного, Верка толкнула дверь в комнату. Шторы были задернуты, в помещении стоял прохладный полумрак. Белое пятно на комоде сразу привлекло ее внимание. Тяжелый стул стоял в углу, и загрохотал ножками по полу, когда Верка потянула его.

Миниатюрный караван бледных, словно светящихся изнутри фигурок поразил ее. Она долго смотрела на слоников, не дерзая прикоснуться. Наконец, детское любопытство пересилило, и Верка положила на ладонь самую маленькую статуэтку. Прошло много лет, но она до сих пор помнит необыкновенное ощущение, от прикосновения прохладной, уверенно тяжелой, флуоресцирующей фигурки.

– А кто это к нам пришел?!

Верка вздрогнула, и чуть было не свалилась со стула. Сжимая в потной ладошке слоника, она нерешительно обернулась.

– Я не хотела! Я только посмотреть, – прошептала она.

– Смотри, смотри, – соседка подошла к Верке, и сняла ее со стула. – Слонами, значит, интересуемся? – сказала она.

– Ну, да, – с энтузиазмом ответила оправившаяся от испуга Верка. – Они такие, такие… – она не находила слов, чтобы выразить свое восхищение, и, в конце концов, выпалила. – А почему они разного роста?

– Ты понимаешь, – женщина села на стул и посадила Верку к себе на колени. – Это ведь не просто игрушки, эти слоны приносят счастье. А разного роста они, потому что это семья – дедушка, бабушка, папа, мама, и дети. Ты считать умеешь?

– Умею. До пяти, – Верка гордо подняла свободную руку с растопыренными пальцами.

– Ну, вот и хорошо. А если к пяти прибавить еще два пальчика, то будет семь. Вот как раз семь слонов и приносят в дом счастье, во всяком случае, так считается, – соседка погладила Верку по голове.

– Понятно, – протянула Верка. – А счастье, это как?

– Счастье? – соседка задумалась, тихонько покачивая Верку на коленях. – Ну, счастье бывает разное. У тебя одно счастье, у другого другое. Вообще счастье, когда тебе хорошо и вокруг всем хорошо. И еще, я полагаю, счастье – это когда ты кому-нибудь очень нужен.

Верка понимающе кивнула, с завистью констатируя:

– Тебе везет, ты счастливая. У тебя есть семь слонов.

– А ты разве несчастная? – с улыбкой озадачилась соседка.

– Я несчастная, – Верка скорбно надула губы, разжав потную ладошку.

– Понятно, – сказала женщина. – Ну, тогда возьми его себе.

– Не могу, – трагизм в голосе Верки был неподдельным. – Тогда у тебя останется шесть, и ты тоже станешь несчастной.

Соседка внимательно посмотрела в лицо Верки.

– Дай Бог, девочка, на всю жизнь сохранить в себе то, что есть в тебе сейчас. – Она опустила Верку на пол и продолжила. – А ты будешь приводить его к нам в гости, и играть сколько захочешь. Так даже интереснее.

И Верка играла со счастливыми слонами, которых, не в пример птичке-невеличке из часов, можно было держать в руках и двигать, пока однажды не обнаружила, что соседи съехали, и их квартира стала пуста и неприветлива.

 
Верка крутила скрипучие педали, старательно объезжая широкие колдобины, выбитые в потрескавшемся асфальте. Было бы верхом неблагодарности по отношению к престарелому железному коню, въехать прослабленным колесом в острый край глубокой выбоины. Тишина висела над городком, только звенел летний полдень, да на пределе слышимости доносился рев перегруженного лесовоза.

Новое, незнакомое прежде чувство переполняло Верку. Конечно, ей случалось по-детски влюбляться и ранее, но такого фейерверка радости она никогда не испытывала. А вот вчера, совершенно неожиданно…

– Вера Николаевна, очнись, человека же задавишь!

Верка живо передернула педали, возвращаясь в полуденную действительность. Велосипед, скрипнув сочленениями, остановился.

– Ирка! Вот это, да! – вскрикнула она, глядя на подружку.

С Иркой они дружили с первого класса. Сидели за одной партой, в начальных сообща отбивались сумками со «сменкой» от назойливых хулиганистых мальчишек. Соревнуясь в гостеприимстве, поочередно устраивали чаепития, рядили кукол, вместе готовили уроки. Повзрослев, несмотря на постоянную Веркину озадаченность домашними заботами, ходили в кино, а потом и на танцы. Ирка, в отличие от подружки до десятого класса остававшейся неприметным голенастым подростком, рано развилась, по-женски оформилась, уже в пятнадцать лет начав пользоваться повышенным вниманием со стороны старшеклассников и даже у немногих оставшихся в городке молодых мужчин. К тому же, сильно смахивала она большеглазым личиком на Мадонну, что также подливало масла в чувственный огонь не избалованных изящной женской красотой местных ловеласов. Впрочем, сама она на предложения близко пообщаться всерьез не реагировала, лишь хохотала и цитировала в ответ, невесть когда усвоенную, соответствующую моменту статью Уголовного Кодекса.

Все же, видимо, постоянное давление незамысловатых комплиментов оказало свое действие, так как в девятом классе стала она длинно задумчива, невпопад отвечая на вопросы учителей и игнорируя скабрезные подначки опостылевших одноклассников, сменив учебное содержимое ранца на обширную дешевую косметику и глянцевое разнообразие модных журналов. Наивная Верка сначала отчаянно мучилась, огорченная столь резкой переменой, но ухудшение здоровья матери отодвинули на второй план все иные проблемы. Она перестала интересоваться Иркиной жизнью, погрузившись в мир собственных насущных забот, чего подружка даже не заметила. В десятом классе она не появилась. Ходили слухи, что живет Ирка теперь в Москве и работает моделью, чуть ли не у самого Юдашкина.

– Какая ты красивая стала! – восхитилась Верка, разглядывая Иркины бедра, едва прикрытые узкой полосой кожаной юбки, открытую розовую блузку, вызывающе яркий, изрядно поплывший макияж. Ирка, тряхнув огненно-рыжими волосами, извернулась, словно на подиуме, переступая длинными ногами. Тяжелая волна сладковатого парфюма распространилась в воздухе.

– Да и ты тоже ничего, созрела ягодка, – засмеялась она, добавив. – Вполне товарный вид приобрела. Хоть сейчас на рынок.

Что-то странное, незнакомое, послышалось Верке в ее хрипловатом смехе. Как будто чужой циничный человек, дурно иронизируя, приценивался, желая совершить выгодную сделку. Но радость от встречи перекрыла мимолетное неприятное ощущение. Она лишь смущенно повела плечиками, поправляя под кофточкой съехавшую бретельку бюстгальтера.   
               
– Ты откуда? – спросила она, лучась приветливой улыбкой.

– Оттуда! – небрежно мотнула головой Ирка, лаконичностью ответа пресекая дальнейшие расспросы.               

Верка, будучи человеком понятливым, не стала настаивать на подробностях, хотя любопытство распирало ее, как газ раздувает праздничный воздушный шарик. Захочет, сама расскажет.

– Когда приехала? – все же задала она естественный вопрос. Ведь нельзя же после года разлуки с лучшей подругой не поинтересоваться элементарными вещами.

– Да вот, только что с попутки соскочила.

Верка недоверчиво посмотрела на Иркину невеликую сумочку, больше похожую на косметичку.

– А вещи?

– Какие вещи? – усмехнулась Ирка. – Много ли нам надо – холостым, да незамужним.   

Щелкнув зажигалкой, она глубоко затянулась ароматным дымом.  Изящную тонкую сигарету Ирка держала профессионально небрежно, бессознательно демонстрируя укоренившуюся привычку.

– Будешь?

Верка с сомнением глянула на  длинную узкую пачку. Она никогда не курила, но сейчас, в руке подруги детства дымящаяся сигарета выглядела так соблазнительно…  В конце концов, во всех сериалах сигарета являлась непременным атрибутом красивых успешных барышень, не говоря уже о гламурных обитателях модных тусовок, представляемых в телевизионных передачах.

Она положила велосипед на дорогу, вытянула из пачки коричневый цилиндрик, мимолетом подумав о странных метаморфозах некоторых предметов, когда их строгое материальное изящество так просто превращается в легковесное ничто, и крутанула колесико зажигалки, стараясь держаться, как Ирка – спокойно и независимо.

Кончик сигареты зарделся, источая аппетитное благовоние. Верка еще секунду колебалась, но, взглянув на вздернутые в гримасе любопытства брови подружки, глубоко затянулась. Легкий дымок беспрепятственно проник в легкие, она вольно выдохнула и, победно глядя на Ирку, небрежно стряхнула пальцем нагоревший столбик пепла. Дескать, мы тоже здесь не просто так. Она снова поднесла к губам сигарету, намереваясь повторить затяжку, но, стоящая напротив Ирка, стремительно обращаясь в бесплотную фигуру, странно заколыхалась, Верку повело в сторону и ей пришлось переступить вдруг ослабевшими ногами, чтобы не упасть. Голова наполнилась тонким звоном, к горлу подступил удушливый противный ком. Окурок выпал из ее безвольных пальцев. Она стояла, покачиваясь, широко расставив ноги, прижимая к груди ладошки, как будто стараясь удержать рвущийся из горла пульсирующий комок, но повторный позыв сложил ее пополам, она жалобно застонала и, едва успев отскочить, длинно содрогнулась, исторгая на обочину содержимое своего желудка.

– Эх, ты, фефёла! – Ирка протянула ей платок и покровительственно потрепала по спине. – Первый раз, что ли? Ну, потерпи, это тебе не водка, сейчас выветрится.

Она оказалась права. Тошнота постепенно отступала, тем не менее, оставляя противное чувство слабости. Приходя в себя, Верка, часто дыша, сидела на корточках, держась руками за горло.

«Никогда! Никогда больше!», поклялась она себе, глядя на маячившие перед ней Иркины коленки. Коленки были покрыты широкими ссадинами. «Она что, на карачках по асфальту ползала?», отстраненно удивилась Верка. Ирка поправила волосы. Свободные рукава блузки завернулись, открывая на локтях аналогичные коричневые потертости. 

– Что это? – Верка ткнула пальцем в подживающие ранки.

– Да так, ничего. Производственная травма, – усмехнулась подруга, поворачиваясь боком. – Вставай, болезная. Покурили.

Она схватила Верку за плечо, помогая подняться, но тут же испуганно отпрянула, реагируя на ее болезненный вскрик.

– Ты чего?!

– Больно! – Верка медленно разогнулась, держась рукой за пораненное плечо. – Вчера уроды какие-то пытались в машину посадить. 
    
– Наши? – коротко осведомилась Ирка.

– Вроде нет. У нас и машин-то таких нет. По-моему, из Москвы, – ответила Верка, внезапно оживляясь. – Слушай, как это я сразу не сообразила. Они ведь дом, в котором ты живешь, искали.

– Ну да!? – подобралась и насторожилась Ирка. Едва заметные тревожные морщинки собрались у нее над переносицей.

Верка не заметила внезапной перемены в настроении подруги и принялась взахлеб рассказывать о своем недавнем приключении.   

– Нашли-таки, сволочи! – пробормотала Ирка, не дослушав подробностей избавления от мерзопакостных насильников. – Черт! Походу, придется возвращаться.

– Ты что, их знаешь? – прервавшись на полуслове, после паузы, удивленно протянула Верка.

Возможность связи появившейся после года отсутствия подруги с какими-то отвратительными пришельцами из далекой таинственной Москвы поразила ее. Она стояла, хлопая ресницами, недоверчиво склонив голову набок, похожая на наивного цыпленка, впервые встретившего на своем пути живого червяка, который глазеет на извивающееся нечто, не зная, то ли клюнуть его, то ли бежать сломя голову от невиданной опасности. 

– Встречались, – Ирка быстро стрельнула глазами в обе стороны дороги.

Тревога повисла в воздухе, словно в минуты предшествующие солнечному затмению. Верка, вслед за подругой, повела головой. Никого, лишь впереди, метрах в ста, рыжеватый клубок перекатился через дорогу. «Кошка, – отметила она про себя. – Хорошо, что не черная».

– Чего им от тебя надо? – искреннее беспокойство человека, уже непосредственно знакомого с предметом обсуждения, звучало в Веркином голосе.

– Мировоззрениями не сошлись,  – исчерпывающе объяснила Ирка. – И денег должна.

– Денег… – протянула Верка. У нее в голове не укладывалась мысль, что Ирка задолжала кому-то столько денег, что за ними можно прикатить аж из самой Москвы.

Ошалевшая случайная пчела налетела сбоку и принялась, назойливо жужжа, выписывать замысловатые фигуры вокруг притихших девчонок.

– Уйди, насекомое! – испуганно всплеснула руками Ирка.

Возбужденная резким запахом Иркиных духов пчела металась между подругами и только, когда Верка вступила в противостояние, не выдержала напора быстрых рук. Они еще несколько секунд стояли, порывисто дыша, испуганно глядя вслед исчезающей в синеве жужжащей точке, затем облегченно рассмеялись. Взрыв эмоций, подкрепленный совместной борьбой с непосредственной опасностью, сбросил напряжение, растопив смятение перед призрачной угрозой.         

– Да брось ты, – Верка успокаивающе прикоснулась к Иркиному плечу. – Они уж, наверное, давно уехали.

– Хотелось бы верить, только вряд ли, – усомнилась Ирка. – А, все равно, повидаю родаков и сразу обратно. Нечего тут у вас делать. Судя по тому, что видела – тоска смертная. Болото.

Верка хотела было возразить, но, не найдя веских аргументов кроме «родного края», только смущенно хмыкнула. 

– Слушай, – сказала она, возвращаясь к животрепещущему вопросу, естественному в свете открывшейся темы,  – а правда, что ты в модельном салоне работаешь?

– В салоне? В общем-то, да. Можно и так сказать, – загадочно усмехнулась Ирка.

– Эх, хорошо, – вздохнула Верка. – Тебе везет, ты красивая. Я бы тоже хотела стать моделью. Хотя, конечно, с тобой мне не сравниться.

Она критически оглядела свою миниатюрную фигурку, втиснутую в поношенные одежки.

– А поехали, – небрежно бросила подруга, осененная какой-то мыслью. – Все вдвоем веселее. Покажу, научу, ознакомлю. Введу в тему, так сказать.

Готовность и доброжелательность, с которой Ирка сделала предложение, оказала на Верку дурманящее действие. Одно дело, самостоятельно явиться во влекущий, но однозначно чуждый незнакомый мир, другое, когда рядом изучившая его, надежная давняя подруга. Она уже собралась заявить свое категорическое согласие, но мысль о матери, всегда незримо присутствующая в подсознании, одернула ее. К тому же, теперь был еще и Юрка. Хотя… Незнакомое до сегодняшнего утра слово «богадельня» выплыло из памяти, но это было так мерзко и подленько, что Верка, почувствовав, как обжигающе вспыхнуло лицо, замотала головой, отгоняя крамольную идею.

– Не, я сейчас не могу. Мать же болеет. Да и школу закончить надо.

– Учись, учись, – безучастно протянула Ирка, копаясь в сумочке. – Учение, как известно, свет. Весьма далекий, правда. Впрочем, вот – захочешь, позвони.    

– Твоя!? – Верка, не веря своим глазам, осторожно взяла протянутую визитку.

На белом прямоугольнике в окаймлении причудливой виньетки, выполненной золотым тиснением, над тонкой строчкой телефонного номера кудрявилась витиеватая надпись «ИРЭН».   

– А что, не видно? – хихикнула подруга. – У тебя тоже такая будет. Если захочешь. Станешь Вероникой.

– Сценический псевдоним, – отвечая на немой вопрос, объяснила она, рассеяно ткнув ногой колесо велосипеда. Мерцание спиц завораживало, напоминая струящуюся в солнечном луче ключевую воду.

– Слушай, дай на «велике» прокатиться. Сто лет педали не крутила.

Не дожидаясь согласия, вернее, уверенная в нем, Ирка, сунув подруге сумочку, ухватила обмотанную синей изоляционной лентой ручку. Верка, держа в руке визитку, стояла, бережно прижимая локтем изящную вещицу. Сумка одуряюще пахла выделанной кожей.

Скрипнула сухая цепь. Ирка, пригнувшись к рулю, налегла на педали. Кромка короткой блузки поехала вверх, открывая разноцветную бабочку, раскинувшую пониже ее поясницы муаровые крылья. Верка, знакомая с татуировками лишь по выколотом на предплечье у отца расплывшемся синем якорьке, немедленно восхитилась. «Красота, – подумала она. – Когда-нибудь я тоже себе такую сделаю. Или даже лучше».

Она смотрела вслед вихляющему по дороге велосипеду, испытывая незнакомое ранее чувство зависти. Впрочем, зависть была исключительно светлая, не имеющая никаких иных оттенков, потому как жизнь у Верки, по ее личному мнению, несмотря ни на что, предполагалась счастливая, и, безусловно, рано или поздно, все присущие ей удовольствия будут востребованы и непременно реализованы.

 – Ладно, пойду я, – вернувшаяся Ирка соскочила с велосипеда. – Держи свою облезлую кобылу. Прикольно, конечно, но лучше уж в телеге, чем верхом.

– А ты куда намылилась? – так, для порядка промямлила она, подмалевывая помадой губы.

Верка могла бы, конечно, напомнить подруге о маленьком огородике, который Ирка собственноручно помогала ей возделывать еще два года назад. О том, с каким удовольствием они хрупали молодую сочную морковку, ополоснув ее в бочке с дождевой водой, и украдкой друг от друга выщипывали из зеленых кустиков первые бледно-розовые ягоды клубники. Рассказать, наконец, о Юрке, завершив историю с избавлением от столичных негодяев. О том, что она, договорившись встретиться с ним сегодня вечером, ужасно волнуется, так как впервые идет на настоящее свидание с молодым человеком. Но радостный запал от нежданной встречи уже иссяк и Верка, чувствуя нарастающую отчужденность, просто ответила:

– Да так, по делам.

– Ну, езжай, колхозница, – стесненно пошутила Ирка. – Увидимся.

Несмотря на благоприобретенный московский цинизм, она сейчас испытывала непривычный душевный дискомфорт. Краткий разговор растревожил в ней некое ностальгическое беспокойство. С одной стороны, Верка была ее сверстницей – незабвенным спутником прошлой жизни, и от этого было никуда не деться. С другой – все это теперь кануло в далекое вчера, возвращаться куда Ирка не могла и не хотела. Она стояла, не решаясь повернуться к Верке спиной, злясь на себя за то, что и сама сейчас не вполне осознавала природу внезапной озабоченности. Впрочем, нужно только сделать первый шаг, чтобы преодолеть неясные колебания. И Ирка решительно шагнула прочь, но, все же, следуя внезапному порыву, быстро обернулась к опечалившейся подруге.   

– Постой! Дай-ка сюда визитку!

Она выдернула из пальцев недоумевающей Верки картонный прямоугольник. Клочки разорванной визитки белыми хлопьями осыпались на дорогу.

– Не звони! – неожиданная злоба зазвучала в ее голосе. – И не приезжай! Ты не понимаешь! Все не так! Ковыряйся лучше здесь, в своем собственном дерьме, наивная дурочка, чем, чем… – она не договорила и, сникнув, тихо повторила. – Все совсем не так. Прости подруга.

Жалко сгорбившись, Ирка зацокала высокими каблуками по асфальту, неровной дергающейся походкой, похожая на раскрашенную куклу-марионетку. От ее недавней бравады и пошловатой привлекательности не осталось и следа. Погрустневшая, ничего не понимающая Верка долго смотрела ей вслед, затем, разворачиваясь на месте, поволочила велосипед по асфальту. Останки визитки прилипли к переднему колесу. Немного поколебавшись, она, положив велосипед на бок, смела ладошкой в кучку картонные обрывки.

                *  *  *

В подъезде стояла кромешная темень. «Сейчас он ко мне полезет, – лихорадочно думала Верка. – А я ему ка-ак врежу, а потом ка-ак скажу. – Ты что это себе вообразил? Я не такая». Она быстро вытерла вспотевшую ладошку о бедро, прекрасно понимая, что никому она не врежет, а вовсе даже наоборот…  В глубине души ей очень хотелось, чтобы Юрка крепко обнял ее, и она стояла бы так всю ночь, прижавшись к нему, ощущая состояние физической защищенности, которое потеряла после смерти отца и, какое так остро почувствовала вчера, после неистовой грозы. Но ее опасения, как и пожелания, были напрасны.

Юрка, будучи нормальным девятнадцатилетним парнем, немного запоздало вступившим на тревожно-томительный путь познания тонкостей интимных отношений между мужчиной и женщиной, был бы, конечно же, отнюдь не против близкого общения с милой девчонкой. Более того, он даже робко представлял, как, осторожно вытянув из Веркиных джинсов низ тонкой кофточки, скользя ладонями по ее нервно-напряженной спинке, добирается до застежки на узкой матерчатой полоске… Правда, что делать дальше, ему было неведомо, так как опыта обращения с подобными хитроумными приспособлениями он доселе не имел. Однако все это гуляло только в его воображении, оставаясь обыкновенными юношескими фантазиями. Посягнуть на Веркин девичий суверенитет, оскорбив ее пошлым лапаньем? Нет, после минувшего вечера это было решительно невозможно.

До темна они бродили по городским закоулкам, наперебой делясь подробностями своего предыдущего существования. Нужно было рассказать друг другу очень многое, потому что все, что было до вчерашнего дня, уже не имело значения, и это все, необходимо было как можно скорее излить, чтобы, обменявшись биографиями, начать свой собственный, совместный отсчет течения новой жизни.

Велосипед, болтался между ними, ведомый за рога руля, дребезжанием крыльев напоминая блеяние упрямого животного. Иногда Юрка, усадив Верку на раму, неистово крутил педали. Они неслись по улицам, с шипением разрывая вечерний воздух, пока Верка, подпрыгивая на колдобинах, не начинала шутливо хныкать, жалуясь на острую жесткость своего сидения. Юрка неохотно тормозил. С сожалением, размыкая тесное кольцо рук, спускал ее на землю. Они опять шли пешком, болтая и смеясь, перебирая нюансы своей первой встречи, которая, теряя драматизм, приобретала новые, уже комические черты. Свобода общения и абсолютное взаимопонимание вызывали ощущение давнего знакомства. Изумленно глядя друг на друга, они поражались единству интересов, бесконечно удивляясь странным стечениям обстоятельств, в силу которых, до сих пор, несмотря на ничтожную малость городка, даже и не подозревали о взаимном существовании.

Было уже далеко за полночь, когда они остановились у Веркиного дома. Единственное светящееся окно бросало желтое пятно на траву рядом с подъездом.

– Ой! – сказала Верка. – Это у меня на кухне. Наверное, утром случайно выключатель задела.

Она придерживала входную дверь, пока Юрка, в темноте спотыкаясь о выщербленные ступеньки, втаскивал велосипед на лестничную площадку первого этажа.

   Интимная замкнутость подъезда наряду с тревожным моментом расставания вызвало у обоих чувство смущения. Они стояли, вслушиваясь в звенящую тишину, не зная, как разорвать неловкое молчание. Два быстрых шлепка, один за другим, эхом отозвались в подъездной пустоте.

– Черт! – испуганно воскликнул Юрка. – Вы что, их тут разводите?

Верка засмеялась. Возникшая неловкость исчезла вместе со звуком, сопровождающим убиение агрессивных насекомых.

– Ладно. Давай прощаться, а то загрызут, – она потерла укушенное место.

Ее пальцы коснулись холодного металла руля, скользнув в сторону, накрыли Юркину руку, держащую велосипед.

– Не хочется, – тихо сказал он, в свою очередь, легко сжимая Веркину ладошку. – Давай еще постоим.

– Надо, – строго отозвалась Верка. – Не навечно же. Вечером увидимся.

Толкнув ногой незапертую дверь, она, пятясь, вкатила велосипед в тесный коридор. Отблеск тусклой лампочки, горящей в кухне, упал на Юркино лицо.

– Пока, – одними губами сказала Верка, махнув ему рукой.

Юрка, сложив ладони, изображая молитвенную просьбу, скорчил горестную гримасу и исчез за притворившейся дверью.

Приткнув у стенки велосипед, она подошла к двери в комнату матери. Встревоженной мышью, пискнули несмазанные истертые петли. Узкая полоска света, раздвинув плотный мрак, коснулась белой простыни. Верка прислушалась. Мать всегда спала спокойно и неслышно. Удовлетворенно кивнув, она, вернувшись в кухню, напилась прямо из-под  урчащего, словно надменный сытый кот, медного крана. Сейчас, ночью, когда водоразбор был незначительный, струя воды туго била в потрескавшуюся эмаль раковины.

Коротко звякнуло оконное стекло. Верка, щелкнув выключателем, толкнула створку. Нынче случилось новолуние, однако свечения Млечного Пути было достаточно, чтобы разглядеть маячившую под окном темную фигуру.

– Как дела? – прошептал Юрка, точно они и не прощались.

– Хорошо, – перегнувшись через подоконник, не в силах согнать с лица счастливую улыбку, ответила она.

– Здорово, что мы встретились?

– Здорово.

Юрка нерешительно переступил с ноги на ногу.

– Ну, я пойду?

– Иди, уже поздно, – ласковая озабоченность звучала в ее голосе. – Тебе еще столько топать.

Разогретый дом, потрескивая, отдавал в ночную тишь накопленное за день тепло. Стоять рядом со стеной было хорошо и уютно. «Как будто у прогоревшего костра, – подумал Юрка. – Со спины тянет прохладой, а в лицо дышат легким жаром уже подернутые пеплом, но все еще живые уголья». Он повернулся. Гипнотическое тепло отпустило, в кроне дуба  коротко шумнул случайный ветерок.

– Постой! Не уходи! – прошелестели вслед бесценные слова, испокон веков свидетельствующие о нежной взаимности.

Верка, свесилась из оконного проема.

– Вот, возьми.

Небо на востоке уже начало светлеть. Лучи далекого, еще невидимого солнца, неудержимо размывая ночную звездчатую чернь, проявили очертания белой фигурки слоника, тяжело упавшей на Юркину ладонь. Он хотел что-то сказать, произнести слова благодарности, не способные, впрочем, передать и малой толики переживаемых им чувств, но Верка красноречивым жестом прижала к губам палец и замахала обеими руками, окончательно прощаясь.   

                *  *  *

Мать похоронили быстро. Уже на следующий день Верка стояла перед длинным холмиком сырой земли в окружении немногих родительских знакомых и парочки покачивающихся, уцепившихся за всаженные в землю лопаты, опухших от профессионального пьянства могильщиков. Рыжеватые глинистые комья, осыпаясь, скатывались к надгробию могилы отца. Юрка держался неподалеку, не осмеливаясь подойти к незнакомым людям.

   
Пока взрослые решали похоронные формальности, она совсем не спала. Когда переутомленные тяжелые веки начинали сами собой опускаться, перед ее мысленным взором тотчас возникало видение сверкающего в луче утреннего солнца пузырька из-под снотворного, стоящего на табуретке у кровати. Только теперь, взамен таблеток, он был наполнен убийственной пустотой, и синяя пластмассовая крышка с белоснежной ваткой лежали рядом на треснутом сидении, как напоминание о последнем волеизъявлении матери. Верка таращила сухие безумные глаза и, раскачиваясь, колотила себя ладонями по щекам, тонко подвывая: – Это я! Я виновата! Если бы я вернулась раньше…

Кто-то, прихватывая ее за руки, подносил к губам стакан с валерианкой. Она, давясь, выхлебывала половину, затихала, размазывая по лицу начинающие струиться слезы. Через некоторое время слезы просыхали, и все начиналось заново.

Однако у внешних проявлений любого, даже самого безутешного горя, имеется свой ограниченный ресурс. Скорбь не исчезает: перегорев бурным пламенем, она уходит внутрь души, продолжая тлеть, тем дольше, чем ближе и роднее был ушедший человек.

Завершились короткие поминки. Она послушно кивала, прощаясь с уходящими, обещая заходить, если что. Хотя, что еще могло быть «если что».       Прибранная материнская постель; зеркало, завешанное черным платком; белеющее на столе свидетельство о смерти, безмолвно кричащее о том, что вот уже в третий раз ее недолгая жизнь столь радикально изменилась. Скоротечная контрастная последовательность событий повергли Верку в состояние эмоциональной стагнации.

Обеспокоенный Юрка скребся в запертую дверь, но она, бессознательно ассоциируя его с произошедшей трагедией, просила уйти. Он, ничего не понимая, выходил на улицу и часами торчал под окнами, беседуя с Собакой, пятерней почесывая ее за дряблым ухом.

Единственной отдушиной, поддерживающей какой-то интерес к постылому бытию, или просто завесой цветной картинки прикрывающей накатившее несчастье, оставался неизменный телевизор. Верка безотрывно всматривалась в выпуклый экран, однозначно игнорируя международные новости и политические передачи, выбирая исключительно сериалы и развлекательные шоу, навязчиво демонстрирующие красивую беззаботную жизнь. Ее совершенно не интересовало, каким образом было достигнуто благосостояние, обеспечивающее безоблачное существование прекрасных героинь. Основным завораживающим моментом был факт – где-то же идет такая жизнь. И пусть богатые тоже огорчаются. Чего стоят слезы, льющиеся в подобных роскошных интерьерах?

Через несколько дней Юркина настойчивость принесла-таки свои  плоды. Верке было всего лишь шестнадцать лет, а в таком возрасте перспектива жизни, вкупе с терапией временем вытаскивают человека почти из любых душевных передряг. Почти…

Они опять начали бродить по пыльным улочкам городка, частенько выбираясь на окраины. Юрка болтал за двоих, стараясь рассмешить потухшую Верку. Она только печально улыбалась в ответ на его незамысловатые шутки. И зарастающий огородик не вызвал у нее былого энтузиазма. Вяло выдернув с краю пару сорняков, она потянула Юрку дальше по меже, отделяющей ее сельскохозяйственную вотчину от таких же чужих лоскутов возделанной земли.

Прощаясь у подъезда, Юрка не решался даже прикоснуться к Веркиной  руке, опасаясь оскорбить ее траурные чувства. Она скрывалась в подъезде, а он еще долго стоял, глядя на малиновый закат, прислушиваясь к гомону телевизора, доносящемуся из ее окна, хотя и ему нужно было бежать домой, чтобы помочь матери по хозяйству. Брат снова исчез, уйдя на лесосеку.

                *  *  *

Геодезическая вышка возвышалась на пригорке посреди лесной поляны, окруженной плотным частоколом белых, перечеркнутых черными мазками, величественных стволов. Мелкая березовая поросль, будто стайка шаловливых детишек, разбежавшихся по поляне и застывших по команде водящего, едва заметно трепетала в неподвижном воздухе зелеными полупрозрачными ветвями.

– Прямо как в Париже, – невнятно пробормотала Верка, задирая голову.

Солнце, просеиваясь через решетчатое оголовье, теряло свою слепящую силу, и на него можно было смотреть, практически не щурясь.   Казалось, что верхушка вышки охвачена желтым пламенем – доброжелательным и манящим. 

– А еще там есть площадка, с которой видно весь город. Была бы я в Париже, обязательно поднялась бы и посмотрела.

– Ну, да. А еще бы хорошо оттуда плюнуть, – ревниво отозвался Юрка, четко понимая, что никогда ему не посетить столицу Франции и не глазеть на архитектурные достопримечательности с высоты знаменитой башни. К тому же определенные личные ассоциации, связанные с горбатым звонарем местного собора, именем которого его иногда дразнили в школе, вызвали вполне понятную неприязнь к предмету Веркиного интереса.

– Грубый ты, Юрка, – констатировала Верка, – неромантичный. Нельзя плевать на людей, только за то, что им повезло больше, чем тебе.

– Подумаешь, – продолжал упрямо ерепениться Юрка, – видали мы этот Париж…

– Ни фига мы не видали, – раздумчиво ответила Верка, покусывая сорванную травинку. – И нечего корчить из себя всезнайку, надо просто забраться повыше и посмотреть.

Ее ровные зубки влажно поблескивали над вздернутой губой, глаза из-под густых бровей, впервые после похорон, оживившись, смотрели дерзко и насмешливо. Она стала похожа на любопытного зверька – милого, обаятельного хищника, способного, впрочем, в пылу охоты, передавить совсем ему не потребное число домашнего птичьего поголовья. Юрка, удивленный столь неожиданной метаморфозой, поперхнулся, затем перевел взгляд на грандиозную конструкцию, оценивая ажурное переплетение соединительных ребер и уходящий от широкого основания в далекое ничто бесконечный пересчет поперечин металлической лестницы.

– Высоковато будет, – с сомнением отметил он.

– Понятное дело, что не по колено.

Неожиданный сарказм в голосе Верки привел его в замешательство. Никогда еще Юрка не чувствовал себя столь убогим и бессильным. Если в любых других обстоятельствах можно было пренебречь прозрачным намеком, сделав вид, что не расслышал, то сейчас…  Вообще-то он, конечно, понимал, что Верка, обронив провокационные слова, совершенно не имела ввиду его физическую неполноценность, тем более, что он и не делился с ней своими ортопедическими проблемами, но очевидный вызов его мужскому самолюбию заставил Юрку сделать то, на что он никогда не решился бы ранее.

– А полезли!

– Да брось, я же пошутила, – пошла на попятный Верка. – Действительно ведь, высоко.

– Нет уж! До Парижу, так до Парижу.

Он положил руку на перекладину. Старая краска лупилась острой шелухой, но металл, нагретый солнцем, источал приятное тепло. Юрка оглянулся. В траве заходились стрекотом праздные кузнечики; тонкая ромашка качалась под тяжестью упитанного черного шмеля, а он, срываясь, негодующе вибрируя, снова и снова пытался воспользоваться ее желтоглазым гостеприимством; едва слышно шелестела березовая поросль. Все было близко и по-родственному знакомо. И Верка стояла рядом, и настоятельно требовалось совершить что-то героическое, из ряда вон выходящее.

– Чур, я первая! – отталкивая его, по-детски вдруг вскрикнула она и, часто мельтеша руками и ногами, легко, как белка полетела вверх по лестнице. Юрка рванулся следом. Однако его азарта хватило не надолго. Уже через несколько секунд знакомая острая боль, зародившись где-то в основании шеи, заставила снизить темп. Пальцы стали вялыми, как переваренные макаронины, холодная испарина выступила на лбу. Он остановился, и, зацепившись согнутой рукой за ступеньку, запрокинул голову. Верка, подбрасывая коленками короткий подол цветастого сарафана, топотала кроссовками по железным прутьям уже метрах в пяти над ним. Его взгляд скользнул по безукоризненной линии голени, прикоснулся к округлому бедру, беспрепятственно следуя далее…

Стиснув зубы, забыв про режущую боль, Юрка ухватился за следующую перекладину. Вид белой полоски, мелькающей в глубине купола сарафана, тащил его за собой не хуже мощного подъемника.

Когда он добрался до промежуточной площадки, прилепившейся посередине вышки, Верка уже стояла на подгнивших досках.

– Ну, как? – просипел Юрка, выползая на узкую платформу. – Не видать знакомых улиц?

– Красота, – выдохнула она, игнорируя неуклюжую Юркину иронию.

Ухватившись за перекладину, Верка вывесилась с козырька. Юрка замер, глядя, как она безбоязненно раскачивается над тридцатиметровой пустотой. Вытянутая в струнку тонкая рука казалась слабой и ненадежной.
 
– Осторожно! – почти прошептал он, опасаясь неосторожным движением спровоцировать несчастный случай.

Легко подтянувшись, Верка вернулась на площадку и, стукнув кулачком по загудевшей растяжке, заявила:

– Полезли дальше?!

В вопросе, собственно, не звучало какого-либо сомнения в том, что восхождение необходимо продолжать, ее слова имели чисто риторический характер. Она ухватилась за ржавые прутья лестницы и была несколько удивлена, когда Юрка, подходя к данному процессу с более практичной точки зрения, попытался возразить:

– Не забывай, нам еще потом и спускаться придется. И это будет сильно потрудней.

– Да ладно, – беспечно махнула рукой Верка. – Главное поставить цель. И добраться до нее. А потом, будет потом. Дорогу осилит идущий, вернее ползущий. Нет, – она непринужденно засмеялась, – скорее лезу’щий.

Юрка колебался несколько секунд, стыдливо поглядывая вслед мельтешащим Веркиным кроссовкам, вполне осознавая, что ему, непривычному к подобным гимнастическим упражнениям, несмотря даже на эротический допинг, силенок на следующий пролет может и не хватить. Однако остаться было тоже невозможно и он, ощущая, как щемит под ложечкой, поставил ногу на перекладину.

Городок лежал перед ними, будто макет на столе архитектора. Ни Верке, ни Юрке никогда не приходилось летать на самолете, и сейчас, столкнувшись со строгими картографическими очертаниями строений, которые вблизи, в их повседневной жизни, выглядели весьма тривиально, они потрясенно рассматривали раскинувшуюся перед ними перспективу.   

Игрушечные коробочки домов, уложенные в геометрическое пересечение улиц, опушенных похожими на крошечные мотки зеленой шерсти кронами деревьев; тонкая сверкающая лента излучины реки, огибающей окраину; далекая нитка дороги, посеченная пунктиром пылящих лесовозов – все, отсюда, с шестидесятиметровой высоты, казалось невиданной картинкой, панорамой некоего благодатного места, и можно было даже представить, что и люди, проживающие здесь, наверняка успешны и уж, без всякого сомнения, счастливы.

– Ой, смотри! – воскликнула Верка, теребя Юрку за рукав. – Вон моя улица и дом. Какой смешной. Будто кукольный.

Она вертела головой, стараясь обнаружить знакомые места, и, когда находила их, снова дергала его за футболку и восторженно хлопала в ладоши.

Следуя ее примеру, Юрка попытался отыскать свое жилище, но его хата находилась на противоположной окраине городка и отсюда была глазу недоступна.

– А вон кла…

Его рука застыла на мгновение, он надрывно закашлялся, скрывая неосторожно вырвавшееся восклицание, одновременно отворачиваясь от едва видимых издали мелких черточек кладбищенских крестов.

Впрочем, Верка не подала виду, что заметила Юркину неловкую обмолвку, лишь на мгновение крепко стиснув кулачки, горестно дрогнула уголками рта.   

Они стояли внутри шестигранной беседки, венчающей вышку. Многометровая металлическая конструкция, словно являясь средоточием раскинувшегося вокруг безграничного простора, подпирающая лазурный купол неба, заметно гудела и вибрировала. Солнце, по пологой горке постепенно съезжая к западу, несколько умерило свой пыл. И хотя ветра не было, свежий высотный воздух быстро охладил их разгоряченные подъемом тела.

Верка поежилась. Кожа на руках покрылась мелкими пупырышками. Юрка робко наклонился к ее тонкому предплечью.  Поднявшиеся от холода волоски защекотали нос и губы. Он чуть было не чихнул, но, удержавшись, часто задышал, стараясь согреть озябшую кожу. Верка благодарно коснулась кончиками пальцев его щеки. Взаимная ласка придала ему храбрости. Распрямившись, он тихонько потянул ее за плечи и Верка послушно, как будто только и ждала этого, прильнула к его груди.

Несколько мгновений Юрка стоял неподвижно, ошеломленный неизведанным ранее ощущением близости девичьего тела. Его начало мелко трясти. Пытаясь скрыть в движении предательский трепет, он, переступив с ноги на ногу, уткнулся лицом в волну ее спутанных волос. Густые пряди едва заметно отдавали лавандой и еще той особой исключительной свежестью, присущей только чистым женским волосам. Верка в ответ закопошилась, словно стараясь устроиться поудобнее в его объятиях. Юрка почувствовал, как маленькие упругие груди упираются в его грудь, двигаются по ней, заставляя голову кружиться.

В панике он неуклюже дернулся, отодвигаясь, но Верка, тоже внезапно задрожав, плотно прижалась к нему, обхватив сильными руками.
Она клюнула его в щеку, короткими поцелуями быстро пробежалась по всему лицу.   

– Люби меня, – едва слышно прошептала она.

Юрка хотел что-то сказать, но ее проворный влажный язык тронул его губы, раздвинул их, пробираясь внутрь, заверяя об откровенном желании и безоговорочном доверии.

Затем было стремительное биение двух пар рук, пытающихся избавиться от ставшей вдруг лишнею одеждой; надвигающиеся жесткие, вымытые дождями доски узкого сегмента пола, окаймляющие треугольный технологический провал посреди беседки; лихорадочное сплетение неискушенных юных тел, и, наконец, ее негромкий вскрик и его короткая судорога плотского экстаза.

Юрка лежал, уткнувшись в сгиб своей руки, подложив под Веркину голову ладонь. Толчки ее стесненного дыхания коротко торкали в грудь. Ему было непереносимо стыдно и за причиненную ей боль и за свой неумелый быстрый финал.

Рыжий муравей, выбравшись из щели между досками, повел усиками-антеннами, сканируя пространство. С расстояния нескольких сантиметров, он выглядел, как огромное, неведомое чудовище.

«Чего он здесь забыл, на такой-то высоте? – отстраненно озадачился Юрка, памятуя детский рассказ о запоздавшем муравьишке. – И листка-то не найдет, чтобы вовремя вернуться». Дунув на муравья, он медленно, оттягивая момент, приподнялся на локтях. Веркины глаза были закрыты. Ее лицо выражало совершенную безмятежность. Алая капелька крови нестрашно блестела на искривленной легкой улыбкой прикушенной нижней губе.

– Вера! – несмело выдохнул он. – Что с тобой?

Пугающе резко взметнулись черные занавеси ресниц.

– Любимый! – громко сказала Верка, зарываясь пальцами обеих рук в Юркину шевелюру.

Она потянула его голову к себе, и ему показалось, что он утопает в искрящейся зелени ее, как будто удивленных расширившихся глаз.

Потом они стояли у края беседки. Лесное поле бархатным ковром раскатилось назад и в стороны, на далеком горизонте растворяясь в глубокой синеве. Городок осталась за спиной – невидимый, как-то сразу выпавший из реальности. Юрка охватил Верку обеими руками, и она доверчиво прижалась к нему спиной, откинув голову на плечо. Его стыд бесследно испарился. На ум почему-то пришли уличные скабрезные шутки на тему апатии и досужие рассуждения подростков о пренебрежительном отношении к женщине сразу после интимной близости.

«Какие идиоты, – усмехнулся он, крепче прижимая к себе Верку, – Видно никто из тех, кто придумывает такие паскудные истории, понятия не имеют, о чем говорят». Глубокая нежность переполняла его, однако, наряду с ощущением полного обладания этим совершенным хрупким телом, пришло отдаленное чувство болезненного страха перед возможностью, когда-либо потерять ее.   

Где-то в вышине над головой раздалась короткая звонкая трель и, сразу же вслед, переливчатые рулады, журчащими потоками сбегая по куполу неба, объемным звуком заполнили, казалось, все окружающее пространство.

– Юла, – сказал Юрка, тщетно шаря взглядом по небосводу.

– Какая юла? – округлила глаза Верка.

– Лесной жаворонок, в отличие от полевого, зовется «Юла», – назидательно пояснил он и сейчас же вскрикнул, тыча пальцем в зенит. – Вот он! Гляди сюда, пока я его не потерял.

Едва различимая черная точка пульсировала в вышине. Маленький солист самозабвенно заходился пением, точно стараясь поделиться со всем миром  восторженным восприятием своего незамысловатого бытия, неся в обертонах бьющегося голоска убеждение в постижении абсолютного счастья и неограниченной свободы.

– Такая кроха, а как заворачивает! – с завистью вздохнула Верка, следя за жаворонком.       

Внезапно, будто нажали кнопку, пение смолкло. Точка, стремительно превращаясь в пятнышко, обернулась серым комочком, который, трепеща крыльями, промелькнув мимо беседки, исчез в березовой поросли у подножия вышки.

– Ой! – Верка испуганно перегнулась через ограждение. – Он, наверное, убился?

– Глупая, – Юрка покровительственно погладил ее по голове. – Ничего с ним не случилось. У него там гнездо и самочка. Да и птенцы, поди, уже оперились. Скоро вылетать начнут.

Верка немедленно успокоилась, и, выпростав из его объятий руки, широко развела их словно крылья.

– Эх, так бы и полетела, – потянулась она навстречу позолоченной лучами низкого солнца малахитовой равнине.

 – Надо спускаться, – прагматично напомнил Юрка, тем не менее, все еще держа ее за талию.

– Надо, – отстраненно кивнула Верка, опуская руки. – Или не надо?!

Она разочарованно передернула плечами и повернулась к нему лицом.

– Ты меня любишь? – жесткие требовательные нотки зазвучали в ее голосе.

– Конечно, люблю!

Никогда в жизни Юрка не говорил никому этого таинственного слова, но сейчас оно вырвалось у него так естественно, что он даже и не задумался о своей инициации.   

– И мы всегда будем вместе?

– Всегда! – эхом отозвался он.

– И будем счастливы, несмотря ни на что?! – продолжала допытываться Верка.

Юрка немного растерялся, чувствуя в ее напористости какой-то подвох.

– Само собой, – неуверенно промямлил он.

– Где? Там, что ли? – резко поменяв тон, она презрительно ткнула пальцем через его плечо. – В нашем «славном» городишке?

– Почему бы и нет. И вообще, всегда хорошо там, где нас нет, – Юрка попытался притянуть ее к себе. – Главное, что мы будем вместе.

– Ну, да! – упираясь в его грудь ладошкой, горько усмехнулась Верка. – Ты будешь «пахать», я «сеять», а по вечерам мы будем на лавочке лузгать семечки и кормить наших придворных комаров?! Вот это жизнь! А жить мы будем очень долго, – с иронией добавила она.

Юрка не совсем понимал, какого ответа требует от него подруга. Вернее догадывался, но ничего конкретного предложить был не в состоянии.  Одно Юрка знал совершенно точно: что бы ни случилось, с Веркой он не расстанется никогда…


Металлический уголок шириной не более ладони, опоясывал основание беседки. Юрка, вслед за Веркой, перебрался через ограждение. Она уже стояла там, зацепившись за растяжку. Стараясь не смотреть вниз, в засасывающую зеленую глубину, Юрка, осторожно перетаптываясь пятками по узкой полосе, придвинулся вплотную. Ее худенькое плечо слегка подрагивало, а пальцы были горячими и влажными.

– Свобода! – закричала Верка навстречу бирюзовой бесконечности. – Полная свобода! И никаких тебе печалей! Вместе и навсегда!

Маленькая серая птичка, часто трепеща косыми треугольниками крыльев, поднялась из пустоты и, оставив внизу вышку, ушла вертикально в зенит. Они некоторое время внимательно следили за исчезающей точкой. Когда первые трели звенящими изменчивыми струями потекли по небосклону, Юрка и Верка одновременно опустив головы, посмотрели друг другу в глаза… 

                *  *  *

Декабрьский морозец был, ничего себе, градусов под двадцать. После влажного подземного тепла кожу на лице сразу стянуло, будто подсыхающую бумагу. Студеный ветер легко, холодя колени, пробивал ткань джинсов, забирался в рукава куртки, превращал пальцы в одеревеневшие крючья. Юрка умудрился сегодня где-то в метро потерять перчатки и теперь влачился, напоминая пресловутую корову, по обледеневшему тротуару, часто перекладывая угловатую термосумку из одной руки в другую. Сумка была квадратной, плоской и неудобно колотила по ногам, когда он пытался идти быстрее. Конечно, можно было, приоткрыв клапан, погреть руки о горячие коробки, однако тогда появлялась опасность, что мороз быстро высосет из сумки духмяный жар, а за простывшую пиццу клиент не только не пожалует его хорошими чаевыми, но может и вовсе отказаться от заказа.

Юрка, сунув закоченевшую кисть в карман куртки, сразу же охватил непослушными пальцами тяжелую округлую фигурку. Мраморный слоник, накопив телесного тепла, немного согрел его иззябшую ладонь.

«Верка, где ты?», тоскливо подумал он. Тоска стала уже привычной: она тлела словно фитиль, иногда взрывая заряд воспоминаний, поднимающих вал непознанных прежде противоречивых чувств, какие обрушились на него тогда, в конце августа, когда Верка, накануне учебного года, неожиданно, как и появилась, исчезла из его жизни, не оставив даже прощальной записки.

Юрка, не отходя, в каком-то безумном трансе, проторчал у нее под дверью двое суток, донимая недоумевающих соседей тщетными расспросами. Никто ничего не ведал: уже зная его, отвечали сочувственно, строя глупые неправдоподобные предположения.

Лупоглазый, похожий на корявого бульдога, майор в городском ОВД, вздернув бровь, долго слушал сбивчивые Юркины объяснения и, наконец, спросив, кем он является пропавшей, резко оборвал его, заявив, что не намерен заниматься всякой чушью, тем более что ничего оригинального в данном случае не наблюдает. «Бежали, бегут, и будут бежать», сообщил он с открытым на полуслове ртом Юрке, взмахом руки давая понять, что аудиенция закончена.

Делать в родном городе Юрке больше было нечего…


Металлическая дверь более напоминала дверцу банковского сейфа, нежели вход в обычную городскую квартиру. Юрка, еще раз сверившись с адресом, записанном в бланке заказа, притопил кнопку звонка.

– Ну?! – голос, раздавшийся из-за решетки переговорного устройства, был угрюмо-подозрителен и неприятен.

– Пиццу заказывали? – озвучил Юрка универсальный пароль, открывающий любые городские запоры во всякое время дня и ночи.   

Устройство коротко пискнуло, отключаясь, но Юрка еще простоял некоторое время на площадке, испытывая неприятное ощущение, оттого что его, как он прекрасно понимал, внимательно разглядывают через широкий смотровой глазок. Хотя он уже и попривык к специфике московского «гостеприимства», но, все равно, каждый раз, скрытый сверлящий взгляд вызывал у него неконструктивное желание размазать жевательную резинку по выпуклой стекляшке, повернуться и уйти.

Наконец замок щелкнул, и дверь слегка приотворилась. Музыкальная ритмичная долбежка колотила в глубине квартиры.

– Чего стал? Заходи! – дыхнув живым алкогольным запашком, открывший дверь парень быстро обежал цепким взглядом пустоту лестничной площадки.

У Юрки немедленно по краю сознания скользнула досужая мысль, что где-то, когда-то он уже видел эту настороженно сверкавшую непропорционально широко посажеными глазками, мелкими чертами похожую на насекомое, физиономию.

Он боком просочился в тесную прихожую. На стене у зеркала горело бра, красноватым тусклым светом освещая небрежно валяющиеся на столике две кожаные куртки. В нос ударил застарелый дух, состоящий из крепкого замеса женского парфюма, табачного дыма, алкоголя, «фаст фуда» и того специфического фрагмента прокисшего человеческого пота, способного превратить, казалось бы, самые приятные по отдельности запахи в отвратительные миазмы.

– Эй! – развязно заорал хозяин в сторону внутренней двери, ведущей, по всей видимости, в основные апартаменты.  – Чел пришел, пожрать принес! Готовьтесь к приему пиццы!

Настроение его заметно улучшилось. Он нетерпеливо притоптывал ногой, пока Юрка возился с сумкой.

– Горячие, – удовлетворенно отметил парень, принимая цветные картонные коробки, и Юрка сразу же подумал, что не зря морозил пальцы, самоотверженно пробиваясь сквозь стылый зимний вечер.

Чаевые вообще, и хорошие чаевые, в частности, были существенным дополнением к невеликой зарплате разносчика пиццы. Он проводил взглядом худосочную фигуру и слегка вздрогнул, заметив характерную прямоугольную рукоятку пистолета, торчащую из-за ремня на пояснице. «ТТ», – автоматически отметил Юрка, памятуя комментарии, сопровождающие сводки телевизионных криминальных сообщений. Конечно, он прекрасно понимал, что лично ему в данном случае ничего не угрожает, однако вид настоящего оружия все же вызвал у него легкое смятение.

– Сдача будет? – коротко бросил вернувшийся хозяин.

Юрка озадаченно уставился на розовую бумажку. Купюра, несмотря на номинал в пятьсот единиц, выглядела как-то несерьезно, словно выцветший железнодорожный билет.

– Ты что, евриков не видел? – пренебрежительно усмехнулся парень. – Так как, будем считать?

– Да нет, не получится, – протянул Юрка, лихорадочно вспоминая светящиеся цифры, бегущие по табло обменного пункта у станции метро. При всех раскладах, сдача получалась столь значительной, что даже и близко не соответствовала имеющейся у него сумме. – А мельче не найдется? – автоматически поинтересовался он, понимая, что ввязался в какую-то неудобную историю. Ему уже было не до излишков, хотелось поскорее, получив хотя бы чистую оплату, свалить из подозрительной квартиры.

Проигнорировав риторический вопрос, парень некоторое время стоял в раздумье, помаргивая белесыми ресницами, и Юрке снова показалось, что он его где-то видел.

– Ну, что с тобой делать? – оживившись, наконец, решился хозяин. – Конечно, можно было бы и реквизировать, так ты к ментам помчишься, а мы люди законопослушные, нам беспокойство ни к чему. Короче, считай тебе сегодня крупно повезло. За две итальянские лепешки обретешь кучу плотских удовольствий, – он смерил взглядом несуразную Юркину фигуру, и со снисходительным смешком добавил. – Каких, судя по всему, и в жизни-то не видал.   

– Мне бы все же лучше эквивалент труда, – попытался слабо воспротивиться Юрка.

– С этим вышла незадача, сам видишь. Надеюсь, ты не ждешь, что я буду сопли морозить, бегая к обменнику. В общем, так, вариантов нет, топай вперед, получишь все по бартеру.

Понимая, что спорить бесполезно, Юрка, поставив сумку на пол, начал расшнуровывать кроссовки. В конце концов, было даже интересно, чего такого предлагает хозяин квартиры в счет стоимости пиццы. Может действительно сгодится.

В просторной комнате стоял интимный полумрак. Спрятанный за декоративной панелью светильник, бросал на стену колеблющийся красный язык. Казалось, что в углу полощется костер. Слои сигаретного дыма, пронизанные переливами вспышек гирлянд нарядной елочки, развесившей густые лапы у плотно зашторенного окна, чуть колыхались в неподвижном спертом воздухе.

Рыжая девица на низком столике, уставленном бутылками, распаковав коробку, уже кромсала пиццу большим кухонным ножом. Разноцветные блики играли на широком лезвии. Обстановка комнаты, несмотря на достаточно респектабельную меблировку и праздничную иллюминацию, вызывала ощущение гостиничного номера: некоего места, предназначенного для краткого проживания, или проведения каких-то скоротечных мероприятий.

– Ну, ты понял? – стараясь перекрыть отрывистые очереди электронных выстрелов, летящих из колонок музыкального центра, завопил парень Юрке прямо в ухо. – Возьмешь натурой. У девочек все равно нынче субботник. Бесплатно работают.

Он закурил сигарету и, шлепнув по заду девицу, упал в стоящее у столика кресло.

Юрка стоял, прислонившись к косяку, с трудом осмысливая неожиданное предложение. За три месяца пребывания в столице он, конечно, уже понял, и где-то даже принял, ту примитивную меркантильность нравов, что определяет современные взаимоотношения между людьми, но чтобы вот так, небрежным жестом… 

Дверь, ведущая во вторую комнату, отворилась. Довольная ухмылка, в полутьме больше похожая на скабрезную гримасу похотливого сатира, висела на физиономии второго любителя горячей пиццы.

– А чё это у нас тут происходит?! – завопил он, демонстративным жестом застегивая ширинку. – Никак пожрать прибыло?! Эт-т-то хорошо!

– Во, как раз и тело освободилось, – хозяин простер из кресла указующую длань. – Действуй, коммивояжер. Но, только не наглей. Все надо сделать скоренько. Сунул, вынул и свободен.

И голосом и широким жестом он был сейчас похож на добросердечного барина, от щедрот своей хмельной души оделяющего конфеткой крестьянского оборвыша, встреченного им на проселке по дороге домой после посещения хлебосольного соседа. Он дернул девицу за рукав и та, жеманно хихикая, плюхнулась ему на колени.

Тонкий женский силуэт возник на пороге комнаты.

«Офигеть!», подумал Юрка, и уже собрался, наплевав на деньги, гордо удалиться, но, отвернувшись было, снова быстро дернулся назад. Что-то странно-знакомое почудилось ему в закамуфлированных мерцающим сумраком чертах. 

С самого начала своего прибытия в Москву Юрка таскался по улицам, лихорадочно вглядываясь в лица встречных прохожих. Понимание того, что Верка, вполне возможно, находится где-то рядом в пределах гигантского мегаполиса, бередило его душу. Не раз у него екало в груди, и он бросался через улицу наперерез девичьей фигурке под визг тормозов и истерические вопли автомобильных сигналов, но всегда оказывалось, что обознался.

Он часто вживую представлял себе, что вот прямо сейчас она едет в соседнем вагоне метро; стоит в очереди в ближайшем магазине; может быть свернула за угол за секунду до того, как он вынырнул из подземного перехода, и это было более болезненно, нежели осознанное приятие окончательной потери, как если бы она просто умерла.

Юрка стоял, пытаясь справиться с мелкой противной дрожью, не веря своим глазам, чувствуя, как мучительно тянет и сжимается у него в груди.

Пицца, деньги, прокуренная хата, самодовольные жлобы, предложение скорой случки…  Все смешалось в невообразимый эмоциональный ком. «Не может быть! Не может быть!», твердил он про себя, тщетно стараясь изгнать из сознания то, что уже обернулось явью.

Неожиданно смолкла музыкальная долбежка, и стало слышно, как сопит и чавкает дружок хозяина, поглощая пиццу, да шипит шампанское, которое льет в бокал рыжая девица.

– Вероника, обслужи человека по быстрому, – голос в звенящей тишине звучал как-то по особому цинично. – Видишь ему некогда. Он на работе.

– Вера!?..

Юрка наугад зашарил ладонью по стене. Мягко щелкнул выключатель.

Верка стояла, покачиваясь, подслеповато щуря в ярком свете пьяные, густо подведенные тушью глаза, глубоко и часто затягиваясь тонкой сигаретой. Короткая расхристанная блузка едва прикрывала трусики. Она зябко, чуть косолапя, похожая на малолетнюю девчонку, переступила босыми ступнями по холодному паркету.   

– Юрка, ты что ли? – в ее хрипловатом голосе не было особого удивления, только констатация факта, как если бы они, расставшись накануне, сейчас случайно столкнулись на знакомой улице родного городка. 

– Ты что здесь делаешь!? Ты! Ты!.. С этими… – Юрка не находил слов. Осознание того, что ЕГО, единственно его Верка минуту назад стонала, извиваясь в объятиях мерзкого похотливого урода, взметнуло в нем чувство дикой ревности.

– А че? – Верка попыталась скорчить забавную гримаску. Гримаса вышла кривоватой и неубедительной. – Вот такая жизнь. Се ля ви. Очень даже ничего. Мне нравится. По крайней мере, не надо надрываться и думать о том, что будешь завтра жрать. Да и вообще, не скучно.

Под нарочито развязными словами она пыталась скрыть легкое смущение, вызванное все же неожиданным Юркиным появлением.

Хозяева притона, слегка опешив, прислушивались к разговору. Девица, тиская в руке бокал, будто кукла хлопала наклеенными ресницами.

– Это еще что за вечер встреч? – наконец, удивленно вздернул бровь, сидящий в кресле. – Малый, ты что, ее знаешь?

Юрка, обведя комнату отсутствующим взглядом, молча оттолкнулся от стены. Коробка с остатками пиццы лежала на краю столика, и ручка широкого ножа, под углом торчащая из нее, удобно встроилась в ладонь. Дернув шеей, словно подавившийся гусак, стремительно порскнул в сторону, выронив изо рта надкушенный кусок, второй парень. С грохотом упали музыкальные колонки, коротко в разнобой тренькнули, сталкиваясь, елочные игрушки. Испуганно взвизгнула рыжая девица, проливая вино на голову хозяина. Он лихорадочно шарил у себя за спиной, отталкивая свободной рукой ее дергающееся тело. Юрка сразу же, походя, вспомнил далекую июньскую грозу и искаженное злобой мокрое личико, мечущееся в салоне черного джипа. Впрочем, сейчас это не имело особого значения. Скотами он, если успеет, займется позже. Прежде всего, нужно было сделать так, чтобы никакая в мире сила не смогла бы больше никогда, ни при каких обстоятельствах, отобрать у него Верку…

– Н-ну, что? Так и будем статуй изображать?

Насмешливо-издевательский вопрос, оборвав лихорадочный мысленный сумбур, вернул Юрку в гнусную реальность. Сердце короткими частыми взрывами гулко бухало в груди. Ноги, неожиданно ослабев, мелко и противно дрожали. Воображаемый порыв словно высосал из него всю жизненную энергию, породив чувство глубокой опустошенности. Все было совсем не так, как прошедшим летом. Вокруг теснились чужые стены, и никто более не нуждался в немедленном спасении.

– Нет, вы только посмотрите! Как трогательно. Я сейчас заплачу, – продолжал ерничать хозяин. – Вероника, обними же земляка.

И Верка, это было невероятно, послушно двинулась вперед, театральным жестом простирая к нему руки.

Скользя носками по паркету, Юрка бросился к выходу.

– Не обессудь, милейший, – донеслось ему вслед, – сам от бонуса отрекся.

Пронизывающий ветер стих. Сверху, как будто кто-то раздербанил пуховую перину, посыпались потоки белых хлопьев, которые, медленно кружась в воронке света подъездного фонаря, укладывались на голый серый асфальт мягким рассыпчатым ковром. Казалось, и мороз пошел на попятный: во всяком случае, он уже не ощущался столь жгучим, как это было получасом раньше.

Пронзительно ярко, или напротив, уютно приглушенные шторами, светились прямоугольники окон. Другие, темные, кое-где перемигивались цветными сполохами елочных гирлянд. Юрка повернулся и посмотрел наверх, туда, где сейчас, несмотря на то, что это было недоступно его восприятию, тем не менее, что-то вершилось: кто-то говорил какие-то слова и что-то делал с Веркой. Он злобно оскалился. На другом конце двора коротко и оглушительно грохнул залп, а затем затрещало вразнобой, вынося в заснеженное белесое небо тысячерублевые огненные брызги праздничного фейерверка. Сытые москвичи уже начали загодя справлять Новый Год, беззастенчиво демонстрируя материальный достаток и душевное благополучие.

– Сволочи! – потрясая кулаками, сдавленно выкрикнул Юрка в мерцающий радужными зарницами снегопад. – Чтоб вы все сдохли!

Очередная серия выстрелов, сопровождающая запущенные шутихи, перекрыла его беспомощный протест. В кармане куртки тяжело мотнулось. Металлическая подъездная дверь серым уверенным щитом стояла в трех метрах от него, и мелкое мраморное крошево с коротким резким щелчком разлетелось в стороны, тотчас затерявшись в снежной толще.

Эмоциональный выплеск немного отрезвил Юрку. Он постоял, уронив руки, вытаптывая круглую проплешину посреди нетронутого белого ковра, чувствуя как мокнут, подтаивая снег, подошвы разутых ног и мороз начинает жечь ступни, свободно пробираясь сквозь редкую марлю выношенных носков. Нужно было, несмотря на все личные перипетии, что-то делать – добираться до офиса, объяснять потерю заказа и термосумки, стоимость которых, само собой, придется отрабатывать. Мысль о том чтобы вернуться в мерзкую квартиру даже не пришла ему в голову. Глубоко засунув в пустые карманы окоченевшие кулаки, он, неуклюже косолапя, стараясь идти на ребрах стоп, чтобы хоть как-нибудь ограничить прикосновение вымерзшего асфальта, быстро поскакал в сторону дороги, глухо бурчащей из-за домов оживленным предпраздничным автопотоком.