«Ты ждёшь, Лизавета.
От друга привета
И не спишь до рассвета:
Всё грустишь обо мне.
Одержим победу —
К тебе я приеду
На горячем боевом коне...»
Каждому человеку моего поколения знакомы слова этой песни. Я же услышала её в декабре грозного 1941 года, когда создавался Калининский фронт. В то время мы жили в избе бабушки, в деревне, из которой совсем недавно выгнали гитлеровцев. Однако враг упорно сопротивлялся и почти каждый день пытался бомбить расположенный недалеко от нас военный аэродром и полуразрушенный вагоностроительный завод. До нас доносились взрывы фугасных бомб, громкий гул артиллерийских орудий, треск автоматных очередей —фронт был совсем рядом.
Мы жили в тревоге и всеми силами старались помочь нашим войскам, проходившим через деревню, кто чем мог: выносили солдатам молоко от уцелевших чудом коровёнок, вареную картошку, пареную репу. Женщины желали бойцам остаться в живых, а старушки, осеняя крестом, шептали: «Помоги им, господи! Сохрани их, господи!»
Каждая семья деревни отправила на фронт либо мужа-кормильца, либо брата, иль сына, либо дочь иль сестру. Многие из них воевали, но многих уже не было в живых. Но этих, погибших на кровавых полях сражений, всё равно ждали, надеясь увидеть целыми и невредимыми.
Однажды морозным декабрьским днем к нам в деревню прибыло танковое подразделение: на следующее утро должен был состояться бой за село Никольское, где сгруппировались внушительные силы противника. Всех танкистов расквартировали по избам. Появились трое из них и у нас: командир танка, старший лейтенант Сергей Белов, водитель — старшина Николай Смелый и стрелок Андрей Воеводин. Все трое были молодые, весёлые и ладные ребята. Они все время подтрунивали друг над другом, шутили и смеялись. И по их виду нельзя было даже подумать, что через несколько часов они пойдут в бой.
Вечером повар полевой кухни накормил танкистов наваристым борщом со свиной тушёнкой и пшённой кашей с салом. И танкисты щедро поделились своей пищей с нами. Мне тогда, голодной и измученной, показалось, что лучше этого борща не бывает ничего на свете.
Потом бабушка вскипятила самовар. И за чаем Сергей Белов рассказал, что в городе Орске, откуда он сам родом, осталась у него любимая — Лиза, Лизавета. Он извлёк из кармана гимнастёрки небольшую фотокарточку круглолицей девушки со светлыми глазами и толстой косой, переброшенной через плечо. «Красивая!» — восхищенно промолвил Андрей. — Да и имя у неё самое, что ни на есть подходящее. На мою девушку чем-то похожа. Только мою зовут Тамара». Николай же, подержав фотокарточку в руках, с грустью добавил: «Завидую тебе, Серёга! Стыдно признаться: а у меня ведь девушки ещё никогда не было. Это только фамилия у меня — Смелый, а с девчатами я очень робок был. И ни с одной из них даже не поцеловался. Не успел...» «Ничего! —подбодрил товарища Сергей.— Как говорится, самое лучшее у тебя впереди! Так что не горюй!»
Андрей же. поблагодарив бабушку за чай, поднялся из-за стола: «Айда на свежий воздух, ребята!» И танкисты вышли на крыльцо. И там, усевшись на перилах, Сергей чистым высоким голосом запел: «Ты ждёшь, Лизавета, от друга привета...», а остальные двое подтянули ему. До чего же красиво они пели!
Я никогда не забуду вдохновенного лица Сергея и уверенную выразительность произносимых им слов: «Одержим победу —к тебе я приеду!..»
Но увы! Этому не суждено было сбыться... Рано утром, когда я ещё спала, танкисты ушли в бой. Никольское было освобождено, враг и его бронетехника разбиты. Узнав об этом, жители деревни обрадованно сообщали друг другу: «А ведь какие молодцы танкисты! Мы были уверены, что они победят. Спасибо ребятам!»
Однако вечером нас ожидала уже печальная весть. Председатель домового комитета тётя Нюра Егоркина стучалась в окна ещё не успевших уснуть изб: «Бабоньки! Выходите!» И немного тише добавляла: «Танкистов надо похоронить, пока светло». У многих женщин от такой вести холодела душа и падало вниз камнем сердце. Но, несмотря на это, каждая поспешно одевалась и выходила на улицу.
Километрах в трёх за деревней, возле некогда большой берёзовой рощи, дымилось поле боя. Пахло гарью, кругом чернели воронки изрытой снарядами земли. Длинными дулами орудий пугали подбитые, продолжавшие гореть танки. И среди них были не только со свастикой, но и наши...
Санитары вытаскивали из люков обуглившиеся тела совсем недавно таких молодых и здоровых парней и бережно складывали один к другому под соснами со срезанными снарядами верхушками и обгоревшими стволами. Три старика со скорбными лицами и восемь женщин с красными заплаканными глазами копали братскую могилу. Мы, дети, помогали им...
Когда все было кончено, я подошла отдохнуть к соснам и вдруг увидела что-то белеющее на земле. Это. была наполовину обгоревшая фотокарточка с сохранившейся надписью: «Серёже от Лизы. Люблю сердечно. Дарю навечно. Серёженька, возвращайся с победой, я жду!» Повернув фотокарточку лицевой стороной, я вздрогнула от неожиданности: на меня строго смотрели светлые глаза Лизы. Зажав фотокарточку, в руке, я заплакала навзрыд. Я рыдала не только о Серёже, но и о тех, других парнях, которые отдали за нас самое дорогое, что у них было, —жизнь! А ещё я плакала о девушке Лизе из далекого Орска, которой уже никогда не дождаться своего суженого.
Я принесла фото домой и отдала его бабушке. Она, с трудом взобравшись на шаткий табурет, спрятала его за божницу как одну из самых ценных реликвий. И через день вся деревня уже знала, что в нашей избе хранится фотография девушки погибшего танкиста.
Прошли годы. Однажды вечером бабушка сидела на крыльце, отдыхая от забот дня. К калитке подошла скромно одетая женщина с небольшим чемоданчиком руке. «Здравствуйте!— поприветствовала она бабушку. — К вам можно?» «Заходи! — ответила бабушка. Женщина робко подошла к крыльцу. «Вы будете Анна Егоровна Агапова?» И, получив утвердительный ответ, сказала: «Говорят, у вас в войну стояли танкисты, и вы храните фото девушки одной из них. Это правда?» «Правда!—ответила бабушка. —Я и танкиста этого хорошо запомнила. Серёжей его звали А фамилия —Белов. У него ещё девушка где-то на Урале была — Лиза. А вы-то кто ему будете?» Женщина, охваченная волнением, ответила: «Я и есть та Лиза. О Серёже узнала от его товарища Николая Смелого: случайно встретились с ним поезде...» «Милая ты моя!— сказала бабушка. — Серёжа-то твой вон там, за деревней, похоронен. Сгорел он в танке, сердечный...»
Женщина заплакала, а бабушка, взяв её за руку, повела в избу. Пошарив рукой за божницей, она достала долго хранимую, завёрнутую в обложку от ученической тетради фотокарточку. Посмотрев на неё, она перевела взгляд на женщину и увидела светлые, полные слёз глаза. Потом, обняв женщину, проговорила: «А может, и не сгорел в танке Серёжа-то твой.. Ведь когда их вытаскивали, трудно было сказать, кто был кто: уж очень они обгорели. Может, он ранен и лечится в госпитале: ожоги ведь медленно заживают. А знать о себе не дает потому, что стесняется показаться тебе на глаза обгоревшим. Ты уж потерпи, Лизавета, подожди!»
Вытирая мокрым платком лицо, женщина ответила: «Да я ведь тоже надеюсь: вдруг он жив? И жду, сколько лет жду...»
(Впервые опубликовано в газете «Вести Каракалпакстана», г.Нукус 20 июня 1995 г.)