БУКЕТ ДЛЯ СОПРАНО
Сколько я помнила Марго, она всегда и везде опаздывала. Вот и сейчас, у нее в запасе оставалось не более пятнадцати минут, чтобы добраться до музея Глинки, а троллейбус все никак не мог отъехать от Новослободской. Конечно, можно было бы выйти и пойти пешком, но на улице моросил дождь. Мокнуть она не хотела, не хотела и портить прическу, сделанную в дорогом салоне, но, положа руку на сердце, ей просто было лень вставать с нагретого сиденья. Она периодически косилась на часы, морщила нос, наблюдая за бегом минутной стрелки, даже в разумных пределах поругивала себя, но ничего не предпринимала.
Конечно, настроение у Марго портилось, когда она представляла выражение лица, которое скроит Ларка, поэтому усиленно стирала его в мыслях словно мел со школьной доски. Вот Натуся на нее не обидится, Натусе будет не до нее. Сегодня ее день, ее триумф, ее творческий вечер, на котором она будет представлять свою новую книгу. Правда, если спросить прохожих на улице, знают ли они такую современную писательницу Наталью Родниковскую и какое из ее произведений предпочитают в это время года, то, за исключением ее близких и нескольких десятков почитателей, остальные сто пятьдесят миллионов россиян недоуменно пожали бы плечами. Хотя, к этому времени она уже опубликовала несколько рассказов в женских журналах, написала три романа. Но кто запоминает авторов журнальных публикаций? Кто будет отваливать немалые деньги за книгу неизвестного автора? Но, сегодня - Натусин день. Она будет читать со сцены свои рассказы, а ведущей на этом литературно-музыкальном вечере будет сама Элеонора Червинская, потом что-то сыграют музыканты, что-то споют певцы, но, героиней праздника все равно будет она, наша Натуся.
Наконец, троллейбус вырулил на Садовое кольцо, поскрипел, проискрил рогами… К полному удивлению Марго, дождь почти перестал, только отдельные крупные капли с шумом плюхались на мостовую. Ускорив шаг, она подошла ко входу в фойе. Там, сверкая глазами, ее ожидала Лариса с пригласительными билетами. Они обменялись символическими поцелуями и поднялись наверх.
Перед входом в зал шла вялая продажа Натусиных творений. Она подписывала книги и, казалось, совсем не замечала подруг. Когда очередь из почитателей иссякла окончательно, она вскинула глаза на подруг и защебетала:
- Девочки, хорошо, что пришли! Вы очень вовремя! Сейчас будете мне помогать! – с этими словами она вытащила из-под стола два букета. Один - отдала Ларке, а второй - протянула Марго.
- Подруга, ты это что? Праздник-то у тебя, а не у нас! – недоуменно вскрикнула Марго. – Или ты так всех своих слушателей завлекаешь?
- А это и не вам! Лара, ты вручишь букет ведущей, а ты, - прошипела она в сторону Марго, - свой букет отдашь сопрано.
«Ларке повезло, - думала Марго, – ведущая-то одна, а вдруг поющих теток будет две или больше, кто же тогда из них будет сопрано?» Марго дернула Ларку за рукав:
- А сопрано-то кто?
- Сама разберешься, - продолжала она дуться. – Идем в зал, нужно занять хорошие места.
- Давай сядем сзади, - взмолилась Марго.
- Ты что! Мы сядем в первый ряд. Мы же самые главные гости! – отрезала Ларка тоном, не терпящим возражений, задвигая мужа и прочих членов Натусиного семейства подальше.
Марго безропотно поплелась за ней, поскольку последние полчаса чувствовала себя виноватой. Первый ряд она ненавидела и предчувствовала нечто ужасное в виде трех теток, поющих на сцене разными голосами, из которых как на тестовом экзамене придется выбрать одну.
Они разместились по самому центру от сцены. На коленях у них было по сумке и по букету в хрустящей обертке. Лариса сидела как сфинкс. Она не шевелилась, неотрывно смотря на сцену своими огромными глазами. Марго же никак не могла решить в какой последовательности ей лучше распределить на коленях цветы и сумку: сначала сумка, а потом букет или, наоборот, а, может быть, одно поверх другого. Если сумку прижать к груди, то из-за скользкой обертки букет было трудно удержать, и он все время наровил упасть на пол. Когда же она начинала прижимать цветы к себе, то жесткий целлофановый край начинал резать шею и все время пытался покалечить ей глаз, а сумка соскальзывала на пол. Конечно, можно было бы поставить сумку на пол под ноги и даже снять неудобные туфли, но сделать это не позволял этикет, распространяющийся исключительно на зрителей первого ряда. Кроме того, статус близких подруг царицы бала не позволял опуститься до таких плебейских маневров. Вот если бы они сели назад, тогда и сумки можно было бы поставить на пол, и туфли снять, и вытянуть гудящие ноги, и удобно развалиться в кресле, не заботясь о хороших манерах…
Проклятый первый ряд уже принес Марго тысячу неудобств, а концерт еще и не начался. Марго покосилась на Ларису. Казалось, что ей ничего не мешало, сумка не падала, цветы не щекотали шею и не выпрыгивали из рук, туфли не жали, ноги не затекали и не требовали изменить положение, поясница не ныла, и шею не крючило. Позы она не меняла, сидела спокойно и величественно, словно греческая статуя.
Марго продолжала мужественно бороться со своими проблемами, чем, по всей видимости, уже стала изрядно Ларису раздражать. Та медленно повернула голову ровно на девяносто градусов как на древнегреческой фреске, направила свой усталый взгляд на Марго и надменно проговорила своим мягким низким голосом, словно имела дело с неразумным ребенком:
- Да, угомонись ты…
С перепугу, букет выпал из Маргошиных рук прямо на пол, вслед за ним соскользнула и сумка. Марго попыталась ухватить ее в полете, но, та резко подпрыгнула и угодила прямо под сиденье. Марго вскочила, пытаясь поднять цветы, но сиденье со страшным грохотом сложилось, защемив подол платья. Она наклонилась, пытаясь его высвободить, но подол не поддавался, рука, просунутая под сиденье, никак не могла нащупать сумку, а целлофан громко хрустел под ногами. В это самое время поднялся занавес. Прищемленная Марго стоя встретила ведущую вечера, причем стоя к ней не передом, а задом. Более того, ведущая в полной мере смогла рассмотреть не только Маргошину спину, но и то, что располагается ниже.
Ларка снова повернулась к Марго и прошипела:
- О, Господи… - и вернулась в прежнюю позу.
Сопрано нигде не было… После вступительного слова ведущей на сцену вышел смешной толстый человечек с непокорными седыми вихрами. В руках у него ничего не было. Марго передернуло: «Это что? Вернее, кто? Неужели сопрано?». Словно в ответ на недоумение Марго, он хитро улыбнулся, сделал глубокий поклон под жидкие аплодисменты, потом посмотрел налево. Видно, он тоже задавался вопросом: не выйдет ли из левых кулис сопрано? Сопрано не вышла. Потом он повернулся направо и стал вглядываться в правую кулису. Сопрано по-прежнему не было… Тогда он сделал неопределенный жест руками, как бы говоря : «Ну, и фиг с ней». После затянувшейся паузы он в одиночестве побрел к роялю. Там он уселся на табурет, расправил фалды фрака и, вытянув шею, продолжал напряженно всматриваться в то, что происходило за правой кулисой…
- Видишь, сопрано тоже опаздывает, - прошептала Марго.
Наконец, на сцену потянулись остальные музыканты. Ведущая перечислила их множественные заслуги в мире музыки, потом назвала фамилию композитора, известного, по-видимому, всем присутствующим, за исключением Марго, потому что зал разразился аплодисментами, в которых потонула и сама фамилия и название опуса. Спустя пару секунд, Марго даже под угрозой расстрела уже не смогла бы вспомнить ни то, ни другое.
Сопрано не было… Все музыканты сосредоточенно терзали свои инструменты. Петь не пытался никто…
Натуся расположилась в удобном кресле в углу сцены. Перед ней на журнальном столике лежали ее книги и стопка листов. Судя по румянцу на щеках, она сильно волновалась, периодически пыталась дрожащими пальцами придать стопке форму идеального параллелепипеда, но листки упрямо не желали складываться в штабеля, и рвались на свободу.
Марго жалела Натусю. Ей было интересно, слышала ли та хоть одну ноту из сыгранного или повторяла про себя заученный дома текст выступления. Марго и сама уже выучила его наизусть, поскольку Натуся неоднократно тренировалась на них с Ларкой, отрабатывая свою речь.
Наконец, музыка закончилась. Музыканты с чувством глубокого самоуважения раскланивались. Смешной толстяк вскочил с табурета и помчался к краю сцены, чтобы получить свою долю аплодисментов. Кланяясь, он перекатывался с пятки на носок. «Это от того, что при поклоне у него смещается центр тяжести, - подумала Марго. – То зад перевешивает, то живот». Его полноватые бедра были плотно обтянуты изрядно залоснившимися брюками, фрак сильно жал и собирался складками под мышками, а лаковые ботинки были покрыты густой сетью мелких трещинок. «Ох, уж эти условности сцены, - вздохнула она. – Этим ботинкам уже лет двадцать, не меньше, – но, увидев небольшую кожаную заплатку напротив выступающей косточки большого пальца, поправилась, - нет, пожалуй, уже все двадцать пять. Эх, нужно было сесть в последний ряд, не пришлось бы отвлекаться на всякую ерунду».
Поскольку глаза всех сидящих в первом ряду находились как раз на уровне края сцены, то удобнее всего было не поднимать голову вверх, чтобы рассмотреть все, происходящее там, а смотреть нормально, прямо, не выворачивая шею. Минус был только один: при естественном направлении взгляда, он захватывал только ноги артистов, находящихся на сцене. Почувствовав первые признаки дискомфорта от шейного остеохондроза, Марго слегка опустила голову… Естественно, что ее взгляд вновь уперся в старые ботинки пианиста. Теперь она не могла от них оторваться, она следила, как ботинки прошлись налево, потом направо, потоптались на месте и снова направились к роялю. Пятки, как заметила Марго, были скошены во внутрь, что говорило о прогрессирующем плоскостопии их владельца. Брючины оказались одна короче другой. «Да, у него еще и ноги разной длинны, - подумала Марго, - и носки сильно загнуты вверх, словно у сказочного гнома».
Потом Марго перевела взгляд на ноги виолончелиста. Ноги у него были худые, бледные, поросшие редкими длинными волосками, аристократически тонкими в щиколотках. Он расставил их как в третьей позиции и смешно притопывал длинными узкими туфлями. Марго начала получать удовольствие от сидения в первом ряду… Но вдруг в глазах у нее потемнело. Набрав в грудь воздуха, она подняла голову и обомлела: чернота оказалась двумя длинными юбками… «Я так и знала, - прошептала она, - мой ужасный сон начинает сбываться». Окончательно Марго добила появившаяся следом третья юбка. «Все как у Гоголя: пришли три большие черные крысы, понюхали и ушли», - решила она. Кто их них сопрано было не ясно…
Увидев, что одна их девушек в черном взяла в руки скрипку, я вторая приникла губами к флейте, Марго испустила громкий вздох облегчения.
- Ну, что еще? – проворчала Лариса, не поворачивая головы.
- Слава Богу, сопрано нашлась, - радостно прошептала Марго.
Она расслабилась, словно дело всей жизни уже было сделано, даже немного развалилась в кресле. Ведущая объявила следующий номер, заиграла музыка, но третья дама упорно молчала. Даже хуже, она откуда-то извлекла маленькие колокольчики и стала звонить в такт мелодии. У Марго похолодела спина, и свело скулы. Она не могла вспомнить, испытывала ли когда-нибудь подобное напряжение раньше, находясь на обыкновенном концерте, в первом ряду, да еще и бесплатно. Слово «бесплатно» вдруг острой стрелой вонзилась в мозг. Тут же пролетела мысль о том, что за удовольствия надо платить. «Да я еще и удовольствия не начала получать, чтобы уже расплачиваться», - подумала она.
Следующим номером Червинская объявила Натусю, прошлась по ее биографии, зачитала восторженные отзывы почитателей. Натуся, покраснев так, что видно стало через толстый слой грима, поднялась, раскланялась, поблагодарила за теплые слова. Потом она подошла к самому краю сцены, вытянулась напряженной струной и тонким, дрожащим от волнения голосом начала читать отрывки из своего романа о врачах. Натуся к этому вечеру подготовилась основательно. Платье было элегантным, но строгим, его подол доходил до нижней трети икры. Стройные ноги были обуты в новые туфли фирмы «Gabor», делая стильной, но, не выставляя напоказ. Они были светло-коричневого цвета в тон платью. Но, вот, шея у Марго начала затекать, взгляд непроизвольно упал на ноги подруги… И, о, ужас! Когда Натуся, подавшись навстречу залу, читала заключительные строки, она от волнения слегка покачнулась, и Марго увидела этикетку, приклеенную на подметку. Теперь она уже не могла оторвать глаз от двух белых бумажек перед каблуками фирменных туфель. Сами фирмачи такого бы не сделали никогда, до этого додумались уже в нашем бутике…
Наконец, чтение закончилось. Счастливая и смущенная вниманием, Натуся раскланивалась и принимала цветы. Червинская терпеливо выжидала свою очередь, чтобы объявить следующий музыкальный номер. Когда аплодисменты стали совсем жидкими, она объявила «Аве Марию» Шуберта. У Марго опять участился пульс, она надеялась, наконец-то, увидеть долгожданную сопрано.
На сцену выкатилась тетка совершенно квадратных форм. Огромная грудь была разрезана пополам тесным вырезом платья. На могучей шее поблескивали дешевые украшения. Голос, однако, оказался глубоким и красивым. Марго закрыла глаза, попыталась стереть из памяти образ певицы и представить прекрасную Марию, нежную и тонкую как тростинка, грустную, волоокую, прижимающую к груди божественное дитя… И вот, Мария нарисовалась на фоне неба пронзительной голубизны, легкое покрывало струилось сзади в потоке воздуха. Она неслышно ступала по облакам и смотрела прямо на Марго. Вдруг, она протянула к Маргоше руку и заговорщески улыбнулась. Марго всем телом потянулась к ней, вздрогнула… И тут, злосчастный букет издал громкий хруст и с силой шлепнулся на пол… От неожиданности сопрано дала петуха и громко закашлялась… Марго оставалось только наложить на себя руки…
Красная как рак Марго по красноте своих щек могла бы сравниться только с давшей петуха певицей. Та медленно прошла к Натусиному столику, налила в стакан воды и сделала несколько глотков. Чтобы развеять возникшую неловкость, Червинская, не теряя хладнокровия, снова перешла к восхвалению Натусиного творчества. Тем временем, сопрано медленно, с достоинством удалилась за кулисы. «Теперь, ведь, зараза не выйдет», - зло подумала про сопрано Марго.- «А куда мне букет-то девать?».
После ответов на записки, Натуся прочла свой рассказ, опубликованный в журнале «Я - женщина». Это был рассказ о материнской любви, гордости своим сыном, готовности к полному самоотречению и даже самоуничтожению. Когда основное действие подходило к концу, женщины в зале плакали. Марго знала рассказ наизусть, но от напряжения в зале, ком подкатил к горлу и глаза оказались на мокром месте. Натуся звенящим в тишине голосом зачитывала последние строки. У нее на щеках выступили красные пятна, а голос звенел, готовый в любой момент сорваться…
После того, как Натуся закончила читать, в зале воцарилась мертвая тишина… Марго перестала дышать. Ей казалось, что, если она вздохнет, то это будет настолько оглушительно, словно звук кузнечных мехов. Она слегка покосилась на Ларку. По ее щеке катилась крупная слеза, оставляя на макияже неровный водянистый след…
Марго снова посмотрела на сцену. Натуся не шевелилась. Казалось, что она находится в глубоком трансе. Воздух в легких Марго постепенно заканчивался, она стала беззвучно открывать рот, потом глотнула немного воздуха и постаралась выдохнуть его как можно тише.
В дальнем конце сцены стояла Элеонора Червинская. Она прошла хорошую школу и знала наперед все возможные варианты реакции публики, поэтому сейчас она стояла, красивая и прямая, и терпеливо молчала, тянув паузу, и давая возможность автору сполна искупаться в признании публики.
Наконец, зал начал приходить в себя. Раздались сначала робкие, а потом уже настоящие громкие аплодисменты, послышались крики «Браво!». Натуся скромно поклонилась и, немного смущаясь, стала принимать букеты. Она трогательно улыбалась поклонникам, благодаря за цветы и пожелания успеха. Наконец, букеты закончились… Она положила их на рояль.
Червинская вышла на середину сцены и объявила о завершении концерта. Все его участники вышли для заключительного поклона… Сопрано среди них не было…
Тогда Марго, не успев еще полностью отойти от наркоза, полученного в финале, медленно поднялась, боязливо косясь на Ларису, а потом быстро-быстро подошла к сцене напротив стоявшей там Натуси и вручила ей букет, предназначавшийся для сопрано… Пока та не успела ничего сообразить, а, главное, сделать, Марго быстро вернулась на свое место. Лариса наблюдала за всем этим со слегка приоткрытым ртом. Открыла она его потом еще шире или закрыла совсем, Марго не видела. Она низко наклонила голову и закрыла глаза. Еще ей очень хотелось заткнуть уши, но это было бы уже слишком… Она не видела, как опустился занавес, и как публика двинулась к выходу.
Когда она все-таки решила открыть глаза, Ларисы рядом уже не было… Марго встала и пошла за кулисы, словно там находился эшафот, на котором сейчас прервется ее молодая бестолковая жизнь…Там она увидела двух подруг, обменивающихся поцелуями. Натуся держала букет... тот самый.
Марго казалось, что она не идет, а ползет, словно побитая собака… Подойдя к подругам ближе, она увидела суровое лицо Ларки. «Сейчас как даст по лбу», - подумала Марго. У Натуси вид был тоже суровым, но не настолько. Она была более расслаблена после испытанного напряжения.
Марго на минуту показалось, что Натуся сейчас отхлещет ее злополучным букетом. Она уже ощущала на своей щеке до боли знакомый жесткий целлофан, и даже сжалась, готовясь к этому страшному, но вполне заслуженному наказанию. Но, глаза у Натуси потеплели. Она как-то вся обмякла, потом на губах заиграла сначала едва уловимая улыбка, потом она расхохоталась, обняла растерявшуюся Маргошу, вслед за ней заливисто рассмеялась Лариса… Через мгновение уже все трое, обнявшись, хохотали, целуя друг друга. Они хохотали до слез, их слезы перемешивались и были одинаково солеными на вкус.
Потом троица стала успокаиваться, обмахивать друг друга уже изрядно потрепанным букетом, приводя в чувство. Первой смогла заговорить Натуся:
- Уф! Давно так не смеялась. Ну, ты, Марго, даешь, - задыхаясь от смеха, сказала она, а потом, помолчав, добавила, - а, ведь, это – сюжет для очередного рассказа».
Марго снова кинулась к ней на грудь и скороговоркой прошептала:
- Натуся, милая, ты во всем видишь идею для творчества. Теперь я верю, что ты обязательно станешь настоящим писателем. А букет что? Ты его больше заслужила, чем эта самая сопрано. Считай, что это – метла, которая расчистила тебе путь из графоманов в писатели.