Если есть что нужное, то пусть и другие знают.
А то ведь никто этого не знает: мучаемся,
мучаемся, страдаем за них, от беременности
и до тех пор, пока они начинают заявлять
свои права, и все эти бессонные ночи, и муки,
и беспокойства, и отчаяние. И всё бы это хорошо,
коли бы была любовь, кабы они были
счастливы. А то и этого нет. Как хотите,
а тут что-то не так.
Л.Н.Толстой. «Мать»
ГЛАВА 27. ПОЛОСА РАЗОЧАРОВАНИЙ
Повесть «Мать» Лев Толстой не окончил. Но и из написанного видны страдание и недоумение женщины – матери восьмерых детей и бабки «чуть не полсотни внучат». Сюжет: Марья Александровна, имея столько родных душ, оказалась одинокой. Она поселилась в домике при мужском монастыре со своей кухаркой Варварой. Почему?
- Когда мы свиделись, - пишет автор, - она, очевидно, избегала разговоров о том, почему избрала такую жизнь. Но я думаю, что я понял. Она была человек сердца, а по уму совершенный скептик. Но без детей, без забот о них после своей сорокалетней трудовой жизни в семье, ей нужно было на что направить своё чувство. В семьях детей она не нашла этого и решила уединиться…».
Написано от первого лица. Был ли это Лев Николаевич, или это лишь такой литературный приём, мне не известно. Автор так характеризует Марью Александровну: «Я не знал женщины, более полно олицетворявшей тип хорошей жены и матери».
После смерти мужа, семейное состояние оказалось в её руках. И тут начались столкновения, борьба с взрослыми детьми (Как и в семье самого писателя, но ещё при его жизни. Так что верно утверждение: ничего нет нового в подлунном мире).
И в девичестве, и в замужестве она вела дневники. Потом был перерыв в записях. А в монастыре она написала ещё несколько тетрадей. Священник – её духовный наставник - уговаривал Марью Александровну их сжечь. Но она не послушалась, а попросила того, кто рассказал историю её жизни, взять их после её смерти и прочитать. А также дать почитать и другим матерям. Она надеялась, что, возможно, кто-то другой сможет ответить на мучившие её вопросы.
Марья Александровна не могла понять причины отчуждения детей и внуков. Готова была бы многое терпеть и ещё работать в семье, если бы было ради чего. « Вот мои дети… - печально рассказывала она. – Я объездила их всех, кроме Пети, прошлого года. Ну, что же? Разве они счастливы?». Она надеялась, что кто-то ответит на вопрос: почему у любящей, заботливой матери нет взаимопонимания с выросшими детьми, и почему у детей её нет счастья?
«Как хотите, - сетовала Марья Александровна, - а тут что-то не так».
А почему Л.Толстой не закончил начатый рассказ о многодетной матери? Время у него было. В «Примечаниях» есть информация о том, что начал работать он над повестью в 1891 году. Размышлял о ней во время прогулок, делал записи в дневнике, какую-то часть текста записывала под его диктовку дочь Татьяна Львовна. Но не дописал.
Можно предположить два варианта, почему ему не писалось.
ПЕРВЫЙ ВАРИАНТ. Очень сложная тема. По тонкости и даже, как я считаю, некой таинственности отношений с родными детьми.
Кто есть наши дети? Покинув женскую матку собственными усилиями, а также усилиями акушера и матери, с первых секунд появления на «белый» свет новорожденные – не чьи-то, не какого-то отдельного государства; они жители планеты Земля.
Дети не такие, как родившие их мать и отец; они – другие. Внешне и внутренне. Условно говоря, дети - соседи родителей на какое-то время.
Да, от плоти родителей, но уже другая плоть. Пока они маленькие – подчиняются, покорны. Их какие-то протесты воспринимаются, как капризы несмышлёнышей. Постепенно - с удлинением костей, наращиванием мускулов, росту грудей и усов – отношения меняются; не всегда, но чаще - обостряются.
Родители считают, что дети – вроде одной из форм частной собственности, которой они законно владеют. А дети этому сопротивляются, так как не хотят быть чьей-то собственностью. «Нас кормить, поить, одевать, обувать, учить (школа, гимназия и т.д.) – пожалуйста, это по закону до определённого возраста. Но не забудьте: надо вам считаться с нашими желаниями, суждениями и планами!»
Таковы аргументы молодой поросли. От первых детей, родившихся у Адама и Евы, и до нынешних.
Есть загадка в том, почему отчуждаются (большинство) сыновья и дочери от родителей; отцы и матери (есть, но не так много) – от детей. Если принять мною же выдвинутую теорию, что родители и их дети – соседи, но какой-то иной категории, чем действительные соседи – по дому, улице, то отчуждение становится понятным.
Только с соседями по улице, если не совпадают взгляды на жизнь, можно раздружиться, не встречаться, не интересоваться их жизнью, победами и проблемами. Другими словами: просто вычеркнуть их из своей жизни.
Разорвать родственные связи труднее. Здесь (у кого-то сильнее, у кого-то слабее) действует то, что называют «зовом крови».
Зов крови! Надо бы поставить памятник тому человеку, кто первым это сказал.
Веская причина разногласий, приведённая литературным персонажем Марьей Александровной, - «они начинают заявлять свои права».
Получается клубок противоречий, непонимания, несогласия. Распутать такой клубок редко кому удаётся. Хоть у тебя семь пядей во лбу, хоть тысяча. Хоть ты Лев Толстой со всеми своими романами, философией, захватившей умы многих его современников; хоть ты Аристотель со своей перипатетической школой, «Первой философией», «Этикой», «Риторикой», «Поэтикой»…
Всё это в один миг разбивается аргументом: «Вам не нравится, как я себя веду, что я хочу? Я не просил вас меня рожать. А мне не нравится, как вы живёте. Мы – разные поколения!».
На сегодняшний день теорема: что лежит во главе угла непонимания отцов (и матерей) и детей - не доказана, она на уровне теоретизирования. И ещё на многих лбах появятся глубокие морщины, прежде чем она будет доказана. Далеко до написания романа Ивана Сергеевича Тургенева «Отцы и дети» появилась эта проблема. Без сомнения: как только стали подрастать первые дети Адама и Евы.
А, возможно, эта теорема никогда не будет доказана, поскольку в ней, что можно воспринимать, как странность, есть некий потенциал движения человечества вперёд, потенциал прогресса. Любое трение обязательно к чему-то приводит: либо вспыхивает огонь, либо появляется дырка. Но что-то всегда происходит. А отношения родителей и детей – один из видов трения. Эдакая своеобразная нанотехнология человеческих чувств!
Правда, надо отдать должное героям романа «Отцы и дети»: они не агрессивны по отношению к своим родителям и родственникам; в спорах «о жизни» проявляют деликатность; их нигилизм – лишь позиция «молодых петушков».
«Нигилизм» - от латин. nihil – «ничего»; отрицает этические и эстетические нормы, принципы, законы; слово «нигилист» в широкое употребление вошло после применения его И.С.Тургеневым в романе «Отцы и дети».
Вот что говорит Василий Иванович, отец «главного» нигилиста в этом произведении Евгения (а для матери он - Енюша, Енюшенька) Базарова:
«… я должен вам сказать, что я…боготворю моего сына; о моей старухе я уже не говорю: известно – мать! но я не смею при нём высказывать свои чувства, потому что он этого не любит. Он враг излияний; многие его даже осуждают за такую твёрдость его нрава и видят в ней признак гордости и бесчувствия; но подобных ему людей не приходится мерить обыкновенным аршином, не правда ли? Да вот, например, другой на его месте тянул бы да тянул с своих родителей; а у нас, поверите ли? он отроду лишней копейки не взял, ей-богу!».
ВТОРОЙ ВАРИАНТ. Предполагаю, что Лев Толстой не смог закончить повесть «Мать», потому что он - мужчина, а мать – женщина. Разный пол, а значит, разные переживания, идеология жизни, другое отношение к детям, иная гамма чувств.
Мать вынашивает, а потому она более милостива к сыновьям и дочерям. Они – часть её, как руки, голова, живот, нервы, кровь… Вынашивая их долгие месяцы, женщина, даже при беременности без осложнений, испытывает разные физические недомогания. Тошнота, рвота, обмороки, нежелание есть или наоборот – объедание, к тому же, подчас пристрастие к экзотическим продуктам; боли в пояснице, связанные с увеличением веса матки с плодом; изменение походки …
Меняются её поведение и привычки. «Я боюсь ( что-то есть, пить, прыгать…), что это может повредить моему ребёнку», - по такому принципу она живёт.
Всего не перечислить. Бесследно подобные изменения в организме и характере беременной исчезнуть не могут.
Есть мнение: тошнота, рвота (не у всех беременных, но такое случается) – будущий ребёнок «отравляет» мать своими отходами; ведь он в матке – живой организм, в его теле идёт тот же обмен веществ, что и у нас, бегающих по земле. И пусть он не писает и какает, как те, кто бегает по земле, но у него тоже есть отходы жизнедеятельности, то есть он «писает» и «катает» по-другому. А куда ему это сбрасывать? Есть только одно место – кровь матери.
Надо ещё подчеркнуть: любой организм (от амёбы до человека) хочет жить. Он наделён природой (или – Создателем) инстинктом самосохранения. Все свои силы он направляет на то, чтобы выжить. Плод тоже хочет жить; в нём уже заложен моторчик эгоизма. Ради этого он будет «травить» и мать, в матке которой он на девять месяцев находит себе пристанище.
Отходы жизнедеятельности плода – чужеродный материал для беременной. А как воспринимает любой живой организм чужеродный материал? Сопротивляется, мучается, болеет.
Не здесь ли начало противоречий «отцов и детей»?
Можно расспросить сотни женщин, что они чувствуют во время беременности и родов, как это делал Л.Толстой, чтобы описать состояние маленькой княгини, жены Андрея Болконского (роман «Война и мир»). И всё-таки это было лишь описание, списывание с чужих слов.
Мужчине не доступна вся гамма физических ощущений и душевного настроения беременной и рожающей женщины. Также не может понять и женщина некоторых ощущений мужчины: например, у него оргазм – то же самое, что и у женщины, или – нечто иное?
Вот понять, как болит зуб, они могут.
Лев Николаевич не дописал «Мать», потому что не мог лгать. Ему хотелось найти ошибки, которые допускают, прежде всего, матери при воспитании детей. Родными сыновьями и дочерьми, особенно сыновьями, он тоже не был доволен. На примере своей большой семьи, писатель предполагал доказать, что виновата их мать - Софья Андреевна – балует, попустительствует… А в результате – «губленье их» (его слова).
Возможно, писатель и затеял написать эту повесть, чтобы Софью Андреевну показать под именем Марьи Александровны. Если не дописал – значит, не был уверен в своей правоте. Применю здесь понятие «литературная нравственность». Скорее, именно она удерживала писателя от необдуманных до конца выводов.
Даже такой талантливый литературный гигант, как Лев Толстой, не смог правильно расставить все знаки препинания в своих рассуждениях о воспитании детей. А потому и нет смысла в этой части его философии.
Кто отстраняется от воспитания детей, тот и пожинает потом плоды своей капитуляции.
Иван Андреевич Крылов в басне «Обоз» сделал такое заключение:
Как в людях многие имеют слабость ту же:
Всё кажется в другом ошибкой нам;
А примешься за дело сам,
Так напроказишь вдвое хуже.
Итак, квартира Яся оказалась переполненной. Первые месяцы все старались быть вежливыми и деликатными. Но Яся, как барометр, чувствовала напряжение в воздухе. Постепенно в атмосфере их жилища стали потрескивать электрические разряды.
Одна кухня - на всех, одна ванная – на всех, один туалет – на всех. Трудно было сохранять спокойствие на кухне, когда там собирались Павел, Мария Сергеевна и обе невестки. Всем хотелось первыми и быстрее что-то приготовить к завтраку. Не хватало газовых конфорок, кастрюль, стульев. Такая же суета была и вечером, когда возвращались все домочадцы, но уже усталыми, с грузом разных проблем, а значит – и раздражёнными.
Стиральной машинки не было. Людей было много, стирать приходилось часто. Балкона не было, всё сушили в квартире. Установили очередь.
Однако пододеяльники, шторы и другие большие вещи Яся по-прежнему относила в прачечную. Рачительный Павел как-то намекнул, что стирать бельё в прачечной – дополнительные расходы.
Но тут Яся проявила настойчивость:
- Как хочешь, папа, можешь стирать свои вещи руками. У меня нет сил. Я за свою жизнь уже настиралась руками.
Большой упрёк коммунистической партии, управляющей в Советском Союзе всеми делами, включая быт людей: не жалела женщин, не облегчала им жизнь! Стиральная машинка чуть ли не все годы советской власти была такой же экзотикой, как бананы, ананасы и прочее другое. Конечно, они были в домах партийных боссов, их детей, тёщ, кумовьёв…
А между тем в других «цивилизованных» (СССР тоже был цивилизованной империей) странах стиральные машинки не были экзотикой (читайте подтверждение в романе досоветского писателя Льва Толстого «Анна Каренина»).
Можно предположить тактику коммунистической партии: «Пусть стирают руками. В стране гегемона-пролетариата все должны трудиться, надрывая пупок. Не княгини. Настираются, умаются, чаю выпьют и спать пойдут. Сил не будет писать жалобы, устраивать демонстрации протеста».
А ещё надо было мыть и чистить то, что в коммунальных квартирах называют «местами общего пользования». Раньше повседневной уборкой квартиры занималась по добровольному желанию Мария Сергеевна, а раз в неделю Яся с её помощью устраивала генеральную уборку. Поэтому в квартире было скромно, но чисто.
Но Мария Сергеевна старела, нередко стонала и охала: «Силы уже не те».
Постепенно выяснилось, что услуги Мисси уже не нужны. Раньше Алексей и Семён с удовольствием ели её котлеты – и горячими, и холодными. «Вёдрами» пили приготовленный ею компот.
Мария Сергеевна изо дня в день много лет готовила котлеты (а ещё, конечно, рыбу и всё прочее, но реже), считая, что они лучше всего насыщают человека. Котлеты ели, хвалили. Никто ни разу не отвернул носа от большой кастрюли, куда она их складывала.
Но вот появился Павел со своими драниками, холодцом, салом, квашеной капустой, голубцами, и, получилось, что он первым потеснил Марию Сергеевну в кухне. Вернее, начал её вытеснять. А вытеснять Павел Мисси начал тем, что, когда он готовил, то задействована была вся посуда, поверхность всего, на что можно было ставить и класть, на чём можно было резать.
На плите, на столе, даже на подоконнике громоздились сковородки, тёрки, кастрюли, тарелки, миски, половники, десятки ложек. Мария Сергеевна этого «бардака» не понимала. Сама она не скапливала столько утвари, умудрялась мыть что-то из использованного в процессе приготовления еды. Правда, Павел не оставлял грязную посуду, тщательно мыл и раскладывал по полкам. Если ему никто не мешал, он делал всё быстро и аккуратно.
Яся давно поняла, что не стоит маячить в кухне, когда там Павел.
Как-то она утром пришла в кухню (это было вскоре после того, как они поженились), в розовом пеньюаре (купила в «Берёзке» на боны, подаренные Марком). Павел там уже гремел кастрюлями. Яся сладко потянулась на середине кухни, подошла к мужу, прижалась к его спине.
Прижиматься к его спине ей нравилось. Она и к Марку так в своё время прижималась.
Если бы у неё спросили, чем ей так нравятся мужские спины, Яся бы ответила так:
«Я прижимаюсь и чувствую своими персями сильное мужское тело. Сосочки моих персей грубеют, утыкаются в спину, просят и обещают. Но я прижимаюсь не только грудями к спине мужа, но и всем своим телом. Влагалищем, клитором чувствую его ягодицы.
Нет, я вовсе не хочу, чтобы мужчина меня схватил и понёс в кровать, или задрал мне юбку в кухне или в коридоре, где я к нему прижалась. Это просто ласка, нежность.
Поцелуи спинами! Кто сказал, что можно целовать только губами? И спинами тоже можно. Так я даю понять, что люблю его».
Она прижалась к спине Павла. Он сделал нетерпеливое движение освободиться.
- Доброе утро, папа, - сказала Яся. – Ты готовишь драники? Хочешь, я почищу картошку?
- Нет, спасибо. Я сам.
- Тогда посуду вымою.
- Нет, спасибо. Я сам. Когда всё будет готово, позову тебя. Иди, отдохни.
- Как знаешь, папа.
Кухонное рвение Павла было Ясе, как говорят, на руку. Если ей приходилось что-то варить или жарить, то делала она это потому, что «надо было». Постепенно Яся уловила суть кухонного рвения второго мужа: он готовил то, что любил есть. Его супы, борщи были жирными и густыми. Жареная картошка плавала в растительном масле. Куда только можно, он добавлял сало.
К тому же, Павел, готовя дома, хорошо экономил. В свой выходной день он с большой тележкой ездил на рынок. Там он покупал мясо, сало, масло, картошку, овощи… Но не по килограмму, как Мария Сергеевна или Яся, а килограммами. Мужиком он был сильным, так что этот груз нисколько его не утомлял. Дома он все эти покупки сортировал, что-то шло в морозильник, что-то – в холодильник.
Павел не переносил чувство голода. Как врач, знал, что весь день не есть, а вечером набить желудок под завязку – вредно для здоровья. А он берёг своё здоровье, так как хотел долго жить. Но не тратил деньги, как коллеги – преподаватели и студенты, на сухие бутерброды в институтском буфете. Брал из дому в банке какой-нибудь еды и съедал её в уголке, когда не было свидетелей. А чай в институте всегда можно было выпить.
Русские гоняют чаи не хуже англичан.
Его не волновало, будут ли есть другие домочадцы то, что он готовил. Яся не любила наваристые первые блюда, она их называла про себя «не эстетическими». К тому же, жирное портило фигуру, а она была склона к полноте.
Сыновья Яси становились старше. Их отношения с Павлом были всё также вежливо-холодными. До ссор не доходило. Ребята были заняты учёбой, где только можно было, совершенствовали свой английский, участвовали в разных конкурсах, немного работали, ходили в гости, и приглашали к себе товарищей… Яся не волновалась, когда их не было дома, как волнуются матери, у которых один сын.
До женитьбы, появляясь дома, Семён и Алексей бежали в кухню и ели с аппетитом всё, что им предлагали, или что находили сами. Им было всё равно, кто еду готовил, и какой наваристой она была. Молодые желудки всё хорошо переваривали.
Чтобы не портить отношения с Павлом из-за пустяков, Яся ела всё, что он готовил, если нельзя было от этого увильнуть. А если увильнуть можно было, то предпочитала привычные блюда Мисси: малосолёные, не жирные, не приторно сладкие. Или баловала себя бутербродом с сёмгой.
А вот Мария Сергеевна обижалась, что стала не первой персоной в кухне. Но своих обид Павлу не высказывала, так как всё же отстояла право находиться в кухне тогда, когда хотела. Павел с этим смирился.
И они вели беседы на разные темы. Так как в магазинах в то время были очереди за продуктами, стиральным порошком, туалетной бумагой и прочим, что требовалось для жизни, Мария Сергеевна возвращалась из магазинов, наполненная информацией, как её сумка - продуктами.
Всё услышанное – сплетни о партийных руководителях (в очередях не церемонились, говорить, что хотели и о ком хотели, не боялись, на дворе были уже восьмидесятые годы), о повышении цен на продукты, о военных угрозах… - это Мисси приносила в квартиру и рассказывала.
Павел был совершенно безразличен к тому, что его не касалось. Конечно, он не был настолько глупым, чтобы не понимать, что всё происходящее в мире, даже на другом конце полушария, может каким-то путём коснуться и его. Но придерживался тактики: коснётся, тогда и будем думать.
С Марией Сергеевной он был нейтрален, она ему ничем не угрожала, ничего отнять у него не могла, он её считал в семье жены «приживалкой». А потому всегда вежливо слушал и поддерживал разговор. Это было нетрудно, так как больше говорила Мария Сергеевна. Конечно, говорили они и о «болячках». Павел купил аппарат для измерения кровяного давления, и Мисси, как домашняя пациентка, была у него первой.
Быт разбил не одну семейную лодку. Он особенно яростно разбивает эту лодку там, где собираются несколько поколений домочадцев. Разный режим дня и сна, разные занятия, разные привычки…
А начинаются ссоры из-за пустяков: кто-то не так выдавливает зубную пасту из тюбика; кто-то оставил после себя грязную посуду на столе; кто-то не вымыл после себя туалетный бачок; кто-то включил утром слишком громко музыку; кто-то «на мою жену косо посмотрел»; кто-то ночью ходил по квартире и стучал каблуками; кто-то забрызгал жиром стенку в кухне…
Не так одеваются, не так судят о положении в стране; не так, не так, не так…
А ещё одна из миллионных причин, портящих отношения, - деньги.
Однажды Мария Сергеевна спросила у Яси:
- А где, голубка моя, деньги? Иду в магазин, а в шкатулке пусто.
- Как пусто? – удивилась Яся. – Я положила всю свою зарплату.
- Ты-то положила, - Мария Сергеевна вытерла скептически поджатые губы концом платка, - а больше никто не положил.
Этот разговор случился спустя какое-то время после женитьбы Алексея. Сыновья Яси то, что зарабатывали на почте и работой дворниками, тратили на изучении английского языка и на свои потребности вне дома. Бюджет семьи складывался по-прежнему из зарплаты Яси, Павла и части тех денег, которые присылал Марк. Это были его добровольные пожертвования сыновьям, так как алименты им уже не полагались по возрасту.
Яся пошла в спальню. Павел лёжа читал толстую книгу.
- Папа, ты забыл положить деньги в шкатулку. Мария Сергеевна собирается в магазин…
- Ничего я не забыл, - ответил Павел, не отрываясь от книги. – Это твоя семья. Ты её и корми. Я не обязан. У меня тоже дети есть. Теперь я буду класть в шкатулку деньги только на оплату моей части квартиры, электричества, телефона. А продукты будем покупать порознь. У меня здесь только один рот, у тебя… сама посчитай.
- Но ты мой муж! – наивная Яся думала, что своим восклицанием как-то «проберёт» Павла.
- Сударыня-барыня, я не забываю, что я – твой муж. Для тебя мне ничего не жалко. Ешь, что я покупаю и готовлю. Тебе нужны чулки? Скажи, я дам деньги. Но кормить твоих великовозрастных сыновей я не буду. Раньше кормил, а теперь - хватит.
- Ты их не кормил и не кормишь, - возразила Яся. – Их кормил отец.
- Кормил, не спорю. Но и моих денег уходило немало. Не признать этого ты не можешь. Я – давно не юноша. Не могу теперь жить, не откладывая каждый месяц хоть по чуть-чуть. Мудрые люди правильно говорят: нужно иметь что-то на «чёрный» день.
- Но у нас семья! – Яся всё ещё надеялась, что Павел шутит. – Будут чёрные дни, вместе справимся.
- Да уж, с тобой справишься.
Этот разговор продолжался ещё долго. Павел обвинял, Яся оправдывалась. Никто никого не убедил. Супруги остались при своём мнении.
Яся чувствовала, что по всему её телу разлилась желчь, так ей было горько. Как-то Павел рассказывал ей, почему вся кожа у человека вдруг может стать жёлтой. Яся даже подошла к зеркалу и посмотрела, не покрылась ли и она желтизной, как при болезни Боткина. Её щёки были пунцовыми, в глазах стояли слёзы, а голова начала болеть, что уже нередко случалось, если она нервничала.
В тот день она записала в дневнике стихи Н.А.Некрасова:
« Ключи от счастья женского,
От нашей вольной волюшки,
Заброшены, потеряны
У бога самого!
Какая же я несчастная! Так стараюсь быть хорошей женой и матерью. Но, как радар, чувствую, что назревает буря. Не знаю только, с какой стороны. Павел меня стал допекать разными упрёками: и не хозяйственная я, и жить не умею, и сыновей балую, и подруги у меня не те…
Я совсем не готова к таким отношениям с мужем. Что ему за дело, какие у меня подруги? А у него и вовсе друзей нет. Когда к нам кто-то приходит, он просто расцветает. На стол ставит всё, что в доме есть, женщинам руку целует.
Но теперь я уже изучила выражение его лица. Он жадный, ему жалко, что гости едят его продукты. Может, про себя думает: «Что б вы подавились!» Конечно, я преувеличиваю. Но факты – упрямая вещь. В дом ничего не купил. В театр или в кино, что бывает очень редко, билеты покупаю я. Местком киностудии организовал экскурсию автобусом в Ленинград. Экскурсия бесплатная для сотрудников, а за членов семьи надо было платить.
Павел охотно согласился поехать только после того, когда я сказала, что деньги внесу сама. В Ленинграде не потратил ни копейки, даже мороженое мне не купил. Куркуль!
Как хорошо, что я сделала аборт! Ещё бы сюда маленького ребёнка… Кошмар!».
Но ребёнок и так в их семье появился - невестка Лена родила девочку. Приданое внучке купили бабушки и дедушки (Марк прислал деньги и попросил фото внучки). С появлением ребёнка в квартире стало ещё теснее. В прихожей поставили прогулочную коляску, она потеснила в угол обувь. Памперсов невозможно было достать; тех, что иногда передавала с оказией бабушка из Испании, хватало ненадолго. Поэтому пелёнки, распашонки, чепчики висели на натянутых верёвках в кухне, ванной. Если малышка ночью кричала, то не спали все.
Когда в семье появляется ребёнок, то вся жизнь взрослых начинает крутиться вокруг него. Пожалуй, мало изменился режим мужской части семьи. Утром мужчины разбегались: кто – на работу, кто – на учёбу. Яся старалась быстрее заканчивать свои рабочие дела и торопилась домой, чтобы помочь невестке. Помогала, конечно, и Мисси. Пока няня гуляла с малышкой на улице, молодая мама могла поспать, навести марафет на лице.
Постепенно все (кроме Семёна и Валентины) втянулись в новую жизнь, научились купать, кормить, менять пелёнки… Девочка никогда не оставалась одна. Или кто-то держал её на руках, напевал, носил по квартире, показывая разные предметы и называя их, или сидел возле её кроватки и рассказывал сказку.
А бабушка Яся, несколько сюсюкая, чего не замечала за собой, когда её дети были в таком же возрасте, читала внучке стихи Саши Чёрного (он же – Александр Михайлович Гликберг) «Приставалочка». Переписанные на листок, они ей достались в библиотеке одного из заштатных городков.
От чего у мамочки на щеках две ямочки?
От чего у кошки вместо ручек ножки?
От чего шоколадки не растут на кроватке?
От чего у няни волосы в сметане?
От чего у птичек нет рукавичек?
От чего лягушки спят без подушки?
От того, что у моего сыночка рот без замочка.
Павел держал нейтралитет: ребёнка на руках не носил и сказки не рассказывал. К нему обращались, как к врачу, если девочка плакала, а причины, вроде бы, не было, или повышалась температура. Павел не отказывался осмотреть «внучку», даже если его ночью поднимали с постели, но всегда говорил, что он – не педиатр.
Алексей души не чаял в дочери. Если он был дома, Лена могла даже где-нибудь встретиться с подругами, сходить в кино. Все понимали: молодая мать устаёт больше других, ей нужна разрядка.
Прошло полгода. Уже давно Яся стала замечать, что между её сыном и невесткой не всё гладко. Мало того, нередко, вернувшись домой, Яся заставала в гостях у Лены одного из друзей Семёна. Этот молодой человек и раньше бывал у них. Он играл на гитаре и пел. Лена слушала, смеялась. Яся видела, что при нём невестка, как говорят, расцветала и хорошела даже без косметики. Хотя было видно, что Лена готовилась к его приходу.
Яся рассказывала Полине:
- Представляешь, прихожу домой, слышу: поют. Сидят в комнате Алексея и Лены и поют, гость играет на гитаре. А девочка лежит на мокрых пелёнках. Рубашечка тоже до шеи мокрая, ножки холодные…И голодная.
- Ты внушение делала невестке?
- Возмущалась, конечно, а ей хоть бы хны, она находится в какой-то прострации.
- Если женщина-мать становится невнимательной к своему ребёнку, значит, влюбилась, - вынесла свой обвинительный вердикт Полина.
- Но она замужем!
- Дорогая, любовь – это, как инфекция. Не знаешь, откуда и каким ветром её занесёт.
- Ты шутишь, а мне не до шуток. Она и Алексей совсем недавно поженились. Но хочу тебе сказать, Полина, что я стала замечать у них какую-то отчуждённость, недовольство друг другом. Мой Алёша – весёлый парень, он и дома ходил вьюном, шутил. В последние месяцы заметно переменился, погрустнел. И сразу же появился тот с гитарой. Нет, здесь что-то не то!
- Потолкуй по-нашему, по-девичьи, с невесткой, - советовала Ясе Полина. - Может, это лишь невинный флирт. Когда вы все уходите по делам, ей скучно. Рождение дочери оторвало её от развлечений, заперло в четырёх стенах. Мы все это проходили. Забыла? Ухаживать за ребёнком – тяжёлый труд. Тяжелее, чем в шахте уголь рубить.
Как это там у Герцена: «Ребёнок, не выводя женщины из дома, превращает её в гражданское лицо». Несколько заумно, но правильно, по сути.
- Скучно ей? – возмутилась Яся. - Если на руках маленький ребёнок, где найти место скуке? Когда я растила своих сыновей, весь день крутилась, как юла. Не до гостей было.
- Ой, запела! – смеялась Полина. – Все свекрови такие нравственные, труженицы! А, если без шуток, в самом деле, поговори с Леной. Как женщина с женщиной. А вдруг ей помощь твоя нужна? Не веди себя по трафарету: свекровь невестке – первый враг.
Яся поговорила, но не с Леной, а с Алёшей. Чтобы не было свидетелей, Яся одним утром попросила сына помочь ей донести до троллейбуса сумку, набитую бумагами. Она могла бы справиться и сама, но надо было найти повод, чтобы им вместе выйти из дома.
И по дороге состоялся такой разговор:
- Скажи, Алёша, что происходит?
- Что ты имеешь в виду, мама?
- Ты прекрасно знаешь, о чём я. Что у вас с Леной? Такими счастливыми были женихом и невестой! Дочку родили. А ты ходишь, как в воду опущенный. И этот Кирилл, что он делает в нашей квартире, когда тебя нет?
- Не преувеличивай, мама. Я люблю Ленку. Всё хорошо.
- А она тебя любит? Вы так скоропалительно поженились, что я не знаю, что и думать. Или ты чего-то не договариваешь.
- Как я хочу увидеть отца! Скучаю без него. С ним бы я поговорил…
- Поговори со мной. Вы не ссоритесь, значит, что-то другое. Прости, сын, а как у тебя… Мне неловко задавать этот вопрос… Поступлю, как матери западных стран, они со своими детьми говорят на самые-самые темы. Может, ты, как мужчина, её не удовлетворяешь? Мы – люди взрослые, нечего стесняться.
Покраснела Яся, покраснел и Алексей.
- Да, есть кое-что, - видно было, что сыну нелегко даётся этот разговор. – У меня всё происходит мгновенно. Только дотронусь до Ленки, а уже кончил. До неё у меня были подруги, им тоже это не нравилось, мы быстро расходились. А Ленка – жена.
- Вот в чём дело! – Яся увидела скамейку, подошла, села. – Посидим, сынок, недолго. Что-то сердце у меня заболело.
- Да не переживай, мама. Всё обойдётся.
- Рада буду, если обойдётся. Не всем же быть гигантами секса, как говорят в одном фильме.
- Не рассказывай своему мужу, - попросил Алексей. – И, вообще, никому. Мы сами разберёмся.
- Будь спокоен, сынок, никому не скажу, а, тем более, Павлу. Твой отец скоро приедет в Москву, с ним и поговоришь.
- А ты знаешь, мама, что он разошёлся с женой?
- Да ты что! Кто принёс эту новость?
- Как говорят, настали другие времена. Теперь можно спокойно звонить за границу. Я хожу на почтамт и звоню отцу. Мы уже несколько раз разговаривали. Он о тебе спрашивал: счастлива ли ты с новым мужем?
- Зачем это ему? – искренне удивилась (и обрадовалась!) Яся.
- Не могу ответить, зачем. Я опаздываю, мама. Пойдём, помогу тебе сесть в троллейбус.
- Я сама доберусь. Беги.
Яся ещё какое-то время посидела на скамейке. Ей надо было прийти в себя от двух новостей.
- Как жаль, сынок, - думала она, - что тебе не передались мужские способности твоего отца. Вот он – гигант секса. Бык! Надо же, никогда не думала, да и не знала, что так бывает: чуть притронулся к женщине, и уже кончил. Получается, сколько мужчин – столько и разновидностей полового акта.
Как бы я поступила, если бы у Марка в постели было бы то, что у Алексея? Сразу бы завела себе певца с гитарой, или принимала бы мужа таким, какой он есть? О себе знаю: принимала бы мужа таким, каким он есть.
И Марк, и Павел способны долго … баловаться в постели, и член их стоит. Интересно, а как же Алексей умудрился прорвать девственную плеву у Ленки? Наверное, не была девушкой.
А вот Валентина ходит довольная, глаза блестят. И всё к Семёну льнёт, никого не стесняется. Думаю, что у них всё в порядке на всех фронтах.
Семён жестче, чем Алеша, он бы не допустил, чтобы к его жене ходил кто-то, даже из друзей. Морду бы набил. Он из собственников: что моё – не троньте. Видно, именно ему от отца достался сексуальный талант. Тоже ходит довольный.
Значит, если к другому уходит невеста, то не известно, повезёт ли невесте?
Количество разочарований росло. Невестки были недовольны свекровью, свекровь – невестками. Случалось, что и невестки отпускали колкости друг другу. А это толкало их мужей к выяснению отношений. Сыновья всё валили на мать: она виновата, потому что то-то и то-то. Более яро во всех грехах мать обвинял Семён. Порой Ясе казалось, что старший сын её ненавидит.
А причина стычек – бытовые мелочи, за которые в базарный день никто бы ломаного гроша не дал. Павел ни во что не вмешивался, наевшись, садился на диван в гостиной, окружал себя медицинскими книгами; читал, делал записи в блокноте. Если же кто-то заходил и включал телевизор, Павел, не выражая недовольства, улепётывал в спальню.
Ещё более накалилась атмосфера в семье, когда Валя родила мальчика. Двое маленьких детей и семеро взрослых! Пауки в банке! Все устали, нервы были на пределе.
Трагедия была в том, что напряжённая обстановка в семье испортила отношения Яси и сыновей. До того испортила, что сначала появилось ещё два холодильника, теперь в кухне их было три, благо, что помещение позволяло, а потом сыновья стали претендовать на свою долю наследства.
Всё, как в недописанной повести Л.Толстого «Мать»: выросшие дети начали заявлять о своих правах. В данном случае, на долю в квартире.
Семён, не отведя глаза от глаз матери, подчеркнул:
- Полученную отцом, а не тобой!».
В те годы ещё не было приватизации квартир. Нашли такой выход: разделили лицевой счёт. Был один, стало три. Три счёта – три семьи: коммунальная квартира.
Квартира Яси превратилась в поле мелких боёв. У молодых больше резервов, как телесных, так и душевных; они быстрее восстанавливают силы.
Более старшее поколение – отцы и матери – несут невосполнимые потери здоровья в спорах с детьми. У Яси всё чаще болела голова и «подскакивало» артериальное давление.
На этом неожиданности не кончились. Прошло ещё какое-то время. В тот день Яся раньше возвращалась с работы. Теперь она всегда торопилась домой, чтобы понянчить внучку и внука. Возле этих невинных младенцев её душа оттаивала.
Но была ещё одна причина: ей казалось, что, облегчая своим невесткам труд по уходу за детьми, она сможет сгладить натянутые отношения. Иного от романтической натуры и ждать было нельзя!
Возле подъезда Яся увидела огромный крытый грузовик. Подумала: «Кто-то переезжает». Но, присмотревшись, увидела знакомую мебель: подарок родителей Лены после её замужества.
Дверь квартиры была распахнута настежь. Из кухни выглядывала испуганная Мисси. В коридоре стояла Лена с дочерью. Они были одеты для выхода на улицу. Грузчикам давал указания отец Лены. Увидев Ясю, тихо поздоровался, и больше не проронил ни слова, прятал от неё глаза.
Они забрали всё! Даже те вещи, которые подарили Алексею. Лена и её отец, не простившись, ушли вслед за грузчиками, оставив дверь открытой.
Потом выяснилось, что Лена с дочерью и с вывезенным приданым переселилась к тому другу Семёна, который ублажал её игрой на гитаре. Для всех: Павла, Семёна, Валентины, и даже для Алексея, бегство Лены было сюрпризом. По всему было видно, что Лена и её родители план этот разрабатывали втайне.
Штирлиц за талант конспирироваться мог бы взять их в свою шпионскую сеть!
Алёша вернулся в пустую комнату, осиротевшую без жены и дочери. Позже, когда он смирится с уходом жены, будет шутить: «Из всех подарков тестя и тёщи остался один свитер, он был на мне. Иначе и его бы увезли. Да ещё обручальное кольцо, но я его сам купил».
Яся расценила поведение своей институтской подруги, как вероломство, как недостойное интеллигентного человека. И больше они не виделись. Яся отвергала все попытки подруги объясниться.
Уж если снежная лавина покатилась с горы, то будет катиться до самого низа, подминая всё живое и неживое. Так и неприятности у людей.
Полина и Яся встретились в кафе Дома журналистов. Лицо Яси покрылось красными пятнами, она была взволнована.
- Что с тобой, дорогая? – спросила Полина. – Садись за столик. Я угощу тебя соком и пирожными.
- А кофе?
- Кофе буду пить я, а тебе нельзя. Лицо у тебя покраснело, наверное, опять высокое давление. Сок или некрепкий чай? Выбирай. И успокойся. Мы же оптимисты.
- Тогда и чай, и сок.
Полина расставила на столике всё, что купила в буфете. Села напротив Яси.
- Рассказывай, что ещё произошло? Сбежала невестка, туда ей и дорога.
- Лучше бы сбежала Мисси, - сказала Яся.
- Чем тебе насолила Мисси?
- Она стала доносчицей.
- Очень интересный поворот событий. В фильме «Девушка без адреса» хозяйка квартиры, у которой работает эта «девушка без адреса», задаёт вопрос мужу: «Что такое прислуга?» И отвечает: «Прислуга – это враг в семье». Не ручаюсь за точность, может, не враг, а шпион.
- Вот, вот… Мисси стала за мной шпионить. Представляешь, рассказывает Павлу, кто ко мне приходит, что мы едим и пьём.
- А ей что? Ты же хозяйка квартиры. Угощаешь гостей тем, что покупаешь за свои деньги.
Яся была так взволнована, что у неё дрожали руки.
- Павел называет меня транжирой и мотовкой. А Мисси добавляет ему факты. Приходят гости ко мне редко, сама знаешь, что у нас за обстановка. Забежал как-то оператор, мы на съёмки собираемся, надо было обсудить кое-какие детали. Я ему налила рюмочку водки, бутерброд с колбасой приготовила.
Мисси подсмотрела и Павлу вечером елейным голоском доложила: «А ваша-то пила тут с мужчиной в ваше отсутствие».
Мне кажется, что она подслушивает и мои телефонные разговоры. А мой супруг рад любому поводу, чтобы ко мне придираться, упрекать. Он даже стал устраивать мне сцены ревности.
- Дорогая, а тебе не кажется, что Мария Сергеевна зажилась у тебя? Купи ей билет, дай денег на дорогу и пусть уезжает в свои края. Родственники у неё есть?
- Есть. Давно зовут её к себе.
- Тогда в чём дело? Найди предлог.
- Я уже об этом думала, - призналась Яся. - Мои дети выросли, няня им не нужна. А мне домработница не нужна. На кухне теперь кулинарят Павел и невестка Валентина. Мисси дают понять, что в кухне в её услугах не нуждаются. Она от скуки изнывает. Может, потому и стала сплетницей, шпионкой? Или уже из ума выжила.
Понимаешь, Полина, я не могу категорически заявить Мисси: «Уезжайте, вы у нас зажились». Она мне так помогала, особенно, когда дети были маленькими! Мои сыновья после школы не бегали по улицам с ключом на шее. Мисси всегда была дома. Она добрая, аккуратная, ненавязчивая. А то, что посплетничать любит, так кто из нас без греха!
Буду последней стервой, если не проявлю к ней должного уважения и внимания.
Яся убедила Марию Сергеевну уехать, ссылаясь на то, что она устала от бесконечных дел в такой большой семье. Мария Сергеевна пустила слезу: «Ты меня, голубка, выгоняешь?». И всё же расстались они без обид.
Удивительно, но факт: Яся смогла (а мы говорим о ней: наивная, не от мира сего!) доказать в нужном учреждении, что в Москве Мария Сергеевна не прислуживала кому-то, а работала, и ей записали все годы, прожитые в семье Яси, в трудовую книжку. И потом на законных основаниях Мисси получала пенсию.
Яся взяла денег в долг и накупила Мисси разной одежды, обуви, постельного белья. Её вещи едва поместились в такси. Прощание на вокзале было трогательным.
Больше Яся Мисси не видела. Но она писала Марии Сергеевне письма, поздравляла с праздниками, отправляла посылки. Яся умела быть благодарной.
Алексей и Семён не раз навещали «бабушку», и не с пустыми руками. А когда Мария Сергеевна умерла, они ездили на похороны. Яся и её сыновья взяли на себя все расходы по погребению Мисси.
Пока делили лицевой счёт, переживали бегство Лены и отправляли Марию Сергеевну, сексуальные отношения Яси с мужем сошли на нет. А ей хотелось нежности хотя бы от мужа. Она была в тупике, душа её разрывалась от обид и несправедливых упрёков.
… Как-то Яся вымылась в ванной до блеска, встряхивая флакон с французской туалетной водой (чтобы порадовать представительниц прекрасного пола, местком киностудии накануне 8 Марта умудрился пригласить парфюмерный отдел ГУМа), она пробкой нанесла тонко пахнувшую жидкость на все свои, самые соблазнительные для мужского глаза, части тела. И пошла в спальню.
Павел не спал. Яся сняла пеньюар, села на кровать рядом с мужем. Она положила руки на его грудь и, гладя, стала медленно скользить ниже и ниже. Павел спокойно убрал её руки. И произнёс такую речь:
- Я не хочу этого. Мне уже больше пятидесяти лет. Я ставлю точку в наших… интимных отношениях. Я и так долго держался. В моём возрасте многие мужчины уже давно сошли с дистанции.
Грубо сказал. Но это было ещё не всё. Павел посмотрел на Ясю и добавил:
- Ты толстеешь. И полнота у тебя странная – весь жир на талии. Сходи к диетологу, в Москве сейчас их много, стало модно сидеть на диете.
Повернулся на бок и закрыл глаза.
Яся заплакала. Её ранила неучтивость, критика мужа.
- Папа, нам надо с тобой развестись, - сказала она, рыдая.
- Чего? Что ты сказала, дура? – Павел подскочил, как футбольный мяч, отброшенный бордюром. – Только попробуй. Я тебя убью.
Рыдания не позволили ей сразу осознать то, что сказал муж. Сгоряча она выкрикнула:
- И убей! Я буду только рада. Надоело так жить.
Потом, сообразив, что Павел ей угрожает, добавила:
- Я пожалуюсь на тебя сыновьям, попрошу у них защиты.
- Только попробуй! Я сдержу своё слово.
- Ах, так, мать твою! – Яся сказала слова похлеще; она умела ругаться матом и ругалась, если кто-то из киногруппы во время командировок доводил её «до белого каления». – Как хорошо, что я сделала аборт. Мучилась бы сейчас с нашим ребёнком. Раз я тебе не нужна, то и ребенок не был бы нужен. Своих детей ты когда видел? Уверена, уже забыл, как они выглядят.
- Ты сделала аборт? – Павел схватил Ясю за кисти, тряхнул. – Когда? Ты убила моего ребёнка! Дура! Я тебе этого никогда не прощу!
Павел с подушкой и одеялом перебрался в гостиную. А позже он устроился в том закутке, где раньше жила Мария Сергеевна. И хоть там было мало места, не было окна, а вход закрывался занавеской, Павел радовался этой келье. Больше в одной кровати Яся и Павел не спали.
А как же её размышления до этой угрозы мужа: «Пусть бы только попробовал какой-нибудь мужик наброситься на меня с кулаками, я бы его огрела сковородкой»? Киноролик на такую тему она бы сняла. А смогла бы себя защитить или – стала бы она защищаться, если бы Павел, в самом деле, решил её убить? Большой вопрос.
Так что в жизни Яси была полоса разочарований.
Она, как и Марья Александровна из недописанной повести Л.Толстого «Мать», недоумевала и переживала. Как-то она записала в дневнике:
«Почему у моих детей нет того, что мы называем «счастьем»?
Мои дети здоровы, не инвалиды. У них есть крыша над головой. Они – не сироты; у них есть я – любящая мать, а отец, хоть и не рядом, но от них не отказался, любит их. У них высшее образование, живут в красивейшем городе. Они родили детей. Войны нет.
Получается, что у моих сыновей есть то главное, что и составляет костяк счастья. А они всё равно недовольны всем и всеми; ведут себя так, особенно Семён, словно им кто-то многого не додал.
От Алексея сбежала жена. Чувствую, что он страдает не оттого, что она сбежала, а от уязвлённого самолюбия и оттого, что он теперь редко видит свою дочь.
А мой первенец Семён, которого я так нежила в детстве, так над ним тряслась, сейчас, как ёж. Когда он рядом, мне кажется, что весь он покрыт острыми иголками. Стоит мне что-нибудь сказать, как он тут же затыкает мне рот. Он так ко мне относится, словно, я его враг. И жена его вечно на меня дуется, как мышь - на крупу.
Не понимаю, чем я им не угодила? В их жизнь не лезу, советы не даю. Денег не прошу.
Да, большая загадка, наши детки!».
А тут ещё в конце восьмидесятых годов смена руководства страны, взрыв на Чернобыльской атомной станции, перестройка, которая заморочила головы советским людям, и без того уже изрядно замороченным.
И ещё то, чего Яся совсем не могла перенести и с чем никогда не смирилась: пошла открытая критика коммунистической партии. Яся не вступала в партию, но всю свою жизнь была комсомолкой и коммунисткой.
Впереди были ещё девяностые годы уходящего в историю двадцатого века, названные позже «лихими девяностыми»…
Эти перемены, так или иначе, влияли на всех членов семьи Яси, на их материальное и моральное состояние, на климат внутри семьи.
Яся вычитала у популярного в советское время писателя Юрия Трифонова утверждение, которое полностью разделяла:
«На каждом человеке лежит отблеск истории. Одних он опаляет жарким и грозным светом, на других едва заметен, чуть теплится, но он существует на всех. История полыхает, как громадный костёр, и каждый из нас бросает в него свой хворост».