Генрих и Генриэтта
Генрих Валентинович скучал. То ли депрессия его одолела, то ли кризис среднего возраста замучал. Ничто его не радовало. Ни любимый сериал «Нудные дядьки-3» по НТВ, ни крепчайший сладкий кофе в поллитровой кружке.
Интеллигентный мужчина громко отхлебнул ароматный обжигающий напиток, закусил его мятным пряником и тяжело вздохнул.
- М-дя! Вот оно как! Вот так все сложилось…Судьба-индейка! Или скорее – зебра. Черная полоска – белая полоска. Только черных, почему-то, в два раза больше получается!
Прошло почти полгода с того момента, как он вернулся из кругосветного путешествия в пустую квартиру. Надо сказать, поначалу Кружкин очень обрадовался возвращению домой.
- Дом, милый, дом! Родительские стены! Альма, так сказать, матер! - промолвил Генрих Валентинович, пуская скупую мужскую слезу.
Он без труда открыл, знакомую до боли, обшитую коричневым дерматином, дверь запасным комплектом ключей, пролежавших те два года, что он отсутствовал, у соседки тети Тамары.
Генрих осторожно вошел в прихожую и удивился: все осталось по-прежнему, даже пыли, как ему показалось, было не больше, чем обычно. Мужчина прошел в гостиную и снял огромные, словно байдарки, остроносые ботинки, давая свободу усталым, вспотевшим ступням. Генрих скинул всю одежду – было жарко, и остался лишь в узких обтягивающих плавках. С удовольствием посмотрел на свое отражение в большом старинном зеркале на стене.
- М-дя! Мужчина хоть куда! Даже сам себе завидую. Не берут меня года! Не властно время надо мною! Все такой же стройный и подтянутый, словно шестнадцатилетний юноша, - сказал он вслух, любуясь своим коричневым, иссохшим тельцем, напоминающим египетскую мумию.
Потом он улегся на диван, лицом вниз, в красивую бархатную подушечку, когда-то, в лучшие времена его жизни, сшитую заботливыми Машиными ручками, и крепко уснул.
Первые несколько дней Генрих отдыхал, наслаждаясь покоем и домашним уютом. Он выходил лишь раз в сутки, утром за продуктами, причем покупал в супермаркете «Чунга-Чанга» все самое дорогое и экзотическое. Не отказывал себе ни в чем. Поэтому деньги, которые Демид Уколович выделил Кружкину на первое время, почти сразу закончились.
Нужно было устраиваться на работу. Попытался вернуться в кукольный, но не получилось: на его должность, понятное дело, уже взяли нового бутафора. А все места монтировщиков сцены оказались заняты.
Магазин «Интерьер», за время его отсутствия, окончательно разорился и трагически закончил свое существование.
Помыкавшись около месяца, Кружкин все же сумел устроиться, не без помощи старого приятеля Панаса Жука, в недавно открывшийся магазин хозтоваров и стройматериалов «Еврострой». Генриху Валентиновичу тут же выдали новенький синий комбинезон и бейсболку с фирменными логотипами. Такой наряд ему очень понравился, и первое время, Генрих Кружкин ходил с гордо задранным носом. На расспросы соседей и знакомых отвечал, что работает в «Евроспорте». Поэтому все думали, что Кружкин устроился на телевидение и очень завидовали.
Но эйфория вскоре прошла, и наступили нудные и тяжелые трудовые будни. Работа грузчика в стройтоварах – грязная и трудная, да к тому же малооплачиваемая. Целыми днями Генрих таскал увесистые мешки с цементом, ящики с кафельной плиткой, пачки пластиковых панелей. К вечеру выдыхался и уставал настолько, что едва доползал до дому. Интеллигентный мужчина выпивал свой любимый кофе с пряниками и ложился спасть. Нормально поесть, не всухомятку, удавалось лишь по выходным. Да и то, особого удовольствия от пищи он не получал. Готовить нормально Кружкин не умел даже при помощи кулинарной книги. У него обязательно что-нибудь недоваривалось или подгорало. А сходить в кафе или ресторан пообедать – казалось слишком накладно. Было из-за чего впасть в депрессию.
Так вот, в тот самый судьбоносный вечер, Генрих сидел в мягком кресле. По телевизору шли «Нудные дядьки», в кружке остывал вкуснейший крепкий кофе, но, ни что его не радовало…
Вдруг раздался долгий звонок в дверь.
- Кого еще черти принесли? – Генрих, злобно ругаясь, встал с кресла и попытался нащупать огромными босыми ступнями домашние тапки. Никак не удавалось, а в дверь продолжали тревожно и пронзительно звонить.
- Иду, иду! Уже бегу! Кто ж там нетерпеливый какой!– Кружкин злобно отмахнулся рукой на тапки и побежал открывать, громко стуча босыми черствыми пятками по холодному линолеуму коридора.
Генрих крутанул слегка заедающую вертушку замка и распахнул дверь.
На пороге стояла высокая худая женщина средних лет, в очках и с копной всклокоченных светлых волос, почти как у Пьера Ришара. Она приветливо улыбалась широченным лягушачьим ртом. Генрих был готов поклясться чем угодно, что никогда раньше не видел этой особы, но лицо ее, странным образом, показалось ему знакомым.
- Дама, вам кого? – немного смущаясь, оттого что был в одних трусах, спросил Генрих Валентинович.
- Не узнаешь меня, милый? – неприятным скрипучим голосом радостно спросила женщина и попыталась заключить Генриха в костлявые объятия.
- Извините, что-то не припоминаю! Давайте без фамильярностей! – сухо ответил Кружкин, ловко увернувшись.
- Что так и будешь рОдную сестрицу на пороге держать? В дом не приглОсишь? – с упреком в голосе спросила женщина, пытаясь прорваться в квартиру. Она неправильно, по-деревенски, ставила ударения, что очень раздражало Кружкина.
- Извините, дамочка. Вы, очевидно, ошиблись. У меня никогда не было сестры. Я единственный сын своих родителей, - строго сказал Генрих, выталкивая самозванку обратно на лестничную площадку. Только теперь Генрих Валентинович заметил, что позади гостьи стоят два объемистых чемодана.
- Что? Мамка тебе так и не рассказала? – спросила женщина, подставляя огромную, обутую в красную туфлю-лодочку ступню, дабы попрепятствовать закрытию двери.
- Ну-ну! Дамочка, поосторожнее. Лучше убирайтесь подобру-поздорову! Иначе вы подтолкнете меня к крайним мерам! Я буду вынужден вызвать оперативный отряд сотрудников полиции! – многозначительно заявил гражданин Кружкин.
- Что ты, что ты, братец! Зачем нам полиция? Я же твоя рОдная сестрица, Генриетта Валентиновна Кобеляцкая, в девичестве Кружкина. Могу свидетельство о рождении показать. Специально с собой взяла, так и знала, что ты мне не поверишь! – женщина вынула из внутреннего кармана плаща зеленую книжицу и протянула Генриху Валентиновичу.
Тот принял документ и прочитал вслух:
- Генриетта Валентиновна Кружкина, место рождения – село Большие Бабищи. М-дя! И дата рождения совпадает! День в день! Это какое-то наваждение! Такого просто быть не может, - Кружкин смутился.
Дальше держать за порогом даму ему показалось невежливым, и он пригласил ее в квартиру. Нет, нельзя сказать, что он тут же поверил в их родство, но все же нужно было разобраться.
- Проходите, Генриетточка, в гостиную, располагайтесь. Чемоданчики оставьте в прихожей, так будет удобнее, - натянуто улыбаясь, говорил Генрих, - секундочку, я только оденусь.
Он стыдливо, бочком, как крабик, проследовал в спальню.
«Нужно предложить ей кофе, - подумал интеллигентный мужчина, натягивая заграничные джинсы, - а то как-то неловко! Надо же, откуда-то вдруг сестра объявилась, да еще и двойняшка!»
- Генриетточка, вы пока располагайтесь, присаживайтесь. Я сейчас приготовлю кофе! – вполне прилично одетый, Кружкин побежал на кухню ставить чайник.
«А вдруг – и, правда, сестра? Что тогда? Зачем она явилась через сорок с лишним лет? Где была до этого? А, главное, почему мамочка ничего о ней не говорила?» - целый рой вопросов загудел в его голове.
- Вот, пожалуйста, Генриетточка, угощайтесь. Пейте кофеек, берите прянички, они совсем свежие! – елейным голоском предложил Кружкин и, немного помявшись, спросил. - А надолго ли вы к нам?
- Спасибо, братец, милый! Надолго, знамо дело! Жить тут собираюсь. Ведь теперь это и моя квартира тоже. В тесноте, как говорится, да не в обиде! – радостно объявила Генриетта.
Кружкин громко отхлебнул кофе и притворно закашлялся, пытаясь скрыть свое неудовольствие.
- А почему вы сказали в тесноте? У меня довольно большая квартира – тридцать шесть квадратных метров жилая площадь, - гордо сказал Кружкин. – И с чего вы взяли, что я вас пущу сюда жить?
- А куды ты денешься, милый? Конечно, пустишь! Я же по-свойски, по-родственному к тебе приехала. Мы не чужие люди! А в тесноте – потому как к вечеру мой единоутробный сынок явится, тоже на постой. Не все ж дитятку родному, твоему единственному племяшечке по съемным квартирам, да чужим углам мыкаться? Тем более, что у его дяди такие царские хоромы? А к концу недели, викэнду, значится, и мой бойфренд прибудет, по нашему хахель. Его как раз из зоны выпущают. Отмучался болезный! Ведь ни за что мужика посадили, всего лишь подрался по-пьяни, да соседу Анатолию глаз вышиб. Так ведь не со зла! Случайный случай вышел, - Генриетта так взволновалась собственным рассказом, что пустила слезы. Вынула из кармана измятый надушенный платочек и принялась вытирать узкие карие глазки, размазывая ярко-голубые тени по треугольному коричневому личику.
- Господь Всемогущий! И Святые Угоднички! – возопил неверующий Генрих. - Да что ж такое-то? Да что ж такое-то делается-то, а? Граждане мои дорогие! Как это понимать? Значит, в мою квартиру, частную собственность, так сказать, ни с того, ни с сего, вдруг, целая орда незнакомых людей вселится! М-дя! Ситуация. Я не допущу этого!
- Ну, братюня, успокойся. Мы ж тебе не чужие. Я, да племяш – кровиночки рОдные! И Николай, мой хахель, жених, значит, по-вашему, тоже в доску свой. Обещал со мной расписаться. Все по честному-благородному, чин-чинарем! А добром не пустишь – я на суд подам. Половину квартиры мне приговорят. Мы в своем праве, все по закону! Мне адвокат так и сказал! – Генриетта скроила надменное и важное лицо, сделавшись в этот момент, словно две капли воды, похожей на Генриха. Но тут же подобрела, оттаяла, – Лучше, поглянь: я тебе гостинцев привезла.
Генриетта втащила в комнату чемодан и принялась вынимать из него деревенские вкусности: банки с вареньем и овощными маринадами, большой пакет с рыбкой домашнего копчения, огромный шмат свиного сала, заботливо увернутый в газетную бумагу, и, наконец, трехлитровую банку мутноватой белесой жидкости. - Вот, братюня, угощайся. Сейчас огручиков открою, сальце нарежу, самогонки дернем. Ядреная, чистая, что твоя слеза! Рюмки тащи!
Все эти богатства были выложены на полированный журнальный столик. Новообретенная сестрица с трудом открыла тугую пластмассовую крышку, и комнату наполнил резкий сивушный запах.
- Ой, только вот этого не надо. Я совершенно не употребляю спиртного, по морально-этическим соображениям! – злобно глядя на самогонку, сказал Кружкин.
- Как-как? Морально-этническим? Это ты, что же, больной, выходит? Жалость-то какая! Такой молодой, видный из себя мужчина! Да, с плохим здоровьем долго не протянешь! Ну, тады ладно, - она с трудом натянула крышку на место. – Выпьем, когда Колян с зоны вернется. Отпразднуем, значится, новосельице, по простому, по нашенски!
- Типун вам на язык, Генриетточка! Я еще всех вас переживу, даже не надейтесь! – резко прервал ее Кружкин. – Лучше расскажите мне, как так получилось, что я сорок лет на свете прожил и даже не слыхал, что у меня, оказывается, сестра-двойняшка есть.
- Ну ладно, раз представился такой случАй, я тебе все с самого начала расскажу. Правду-матку! Как на духу! Слушай, братюня и не перебивай, - начала сестра. – Сорок с гаком годков тому назад наша общая матушка, Ниночка Ричардовна Кружкина долго мучилась в схватках. Местная бабищинская акушерка побоялась роды принимать и Валентин Иванович, наш папаша отвез родильницу на тракторе в областной центр, Новостарперск. Там она благополучно разрешилась двойнею. Первым появился на свет мальчик – крупненький, здоровенький. А через четверть часа родилась девочка - маленькая и хилая. Даже пискнуть не могла, едва дышала. Акушерка осмотрела второго ребеночка и сказала, что не жилец, лучше в роддоме оставить. Уж больно возни с ним много будет! Нина Ричардовна поплакала немного и согласилася, папаша наш, Валентин Иванович ее и одобрил, супротив ни слова не сказал. Так оставили меня папаша с мамашею в родильном доме, а вернее сказать бросили на полный произвол судьбы. Но наша бабушка, Аграфена Семеновна, со стороны папаши, как узнала об этой беде, так сразу девочку к себе и забрала, в деревню Хухарёво. Оформила опеку, каких трудов и денег ей это стоило, даже сказать страшно! Так вот, выходила она и выпоила ребеночка безо всякой химии, чистым козьим молочком. И выросла девочка – красавица писаная, на радость бабушке и на зависть всем! А с сыном и невесткой, после того, как они родное дитя бросили, Аграфена Семеновна больше знаться и не захотела. Так вот, братюня, тем мальчиком был ты, а девочкой была я. Через добрых людей баба Груша узнала, что тебя Генрихом нарекли, так и она меня, по такому случаю, Генриеттою назвала, все же двойняшки!
- М-дя! Вот так история. Хоть мексиканский сериал снимай! – задумчиво промолвил Кружкин. – Знал я, что мамочка моя с тяжелым характером, знал, что скупердяйка последняя, но чтобы вот так, родную дочь в роддоме оставить – даже подумать не мог! Да и папаша наш, Валентин Иванович, выходит, что не лучше. Да что тут сказать, кроме водки да самогона его ничего и не волновало! Мир их праху! А про Аграфену-то Семеновну я и знать не знал, мне никто про нее не рассказывал. А на лето меня, пока я в школе учился, отвозили в Большие Бабищи, к бабушке Анжелике Лукинишне, маминой маме. М-дя, сестрица! Пути господни неисповедимы.
- Вот так я жила и расцветала, с каждым годом все краше и краше. А после школы устроилась дояркой в родной совхоз, да и замуж за первого парня на деревне вышла, Макара Кобеляцкого. Тоже, пьющий попался, упокой Господь его душеньку грешную. По-пьяни, пять лет назад меня вдовицей горькою оставил. Нализался до поросячьего визга, стал домой возвращаться, упал, да так в сугробе насмерть и замерз, - Генриетта вытащила платочек и промокнула сухие глаза.
- Одного я не понимаю, - сказал Кружкин, - чего тебя вдруг в город понесло? Чем в тебе в Хухарёвке не жилось? Тут ты и работу по специальности не найдешь – в нашем Милодамске никто коров не держит, доярки не нужны!
- Эх, братюня! Захотелось мне хоть на старости лет по-человечески пожить – не топить печку дровами, не таскать воду из колодца. А устроиться я и уборщицей могу, мы люди не гордые! – парировала Генриетта.
В этот момент раздался звонок в дверь
- Да что ж такое-то? Сегодня день открытых дверей, что ли? – Генрих Валентинович, злобно матерясь себе под нос, побежал открывать.
Распахнув дверь, Кружкин так и застыл на месте. А ругательства застряли у интеллигентного мужчины в горле. С удивительно красивого юного лица, обрамленного мягкими, слегка вьющимися каштановыми волосами и аккуратной бородкой, на Генриха смотрели прекрасные чистые голубые глаза, выражающие бесконечную доброту, смирение и любовь к окружающему миру.
«Не может быть! Не верю! Неужели, и впрямь, Второе Пришествие? – испуганно подумал Кружкин, тревожно вглядываясь в благообразное лицо юноши, озаренное ласковой улыбкой. – Так и есть – Иисус Христос из Назарета, собственной персоной! Дожили! Но почему я? Зачем ко мне? Ну, ему-то виднее, значит, я достоен!»
Генрих Валентинович уже собирался бухнуться в ноги Спасителю, но в этот момент тот заговорил.
- Здравствуйте, дорогой Генрих Валентинович! Позвольте вас обнять! Безумно рад встрече! Именно таким я вас и представлял! Не узнаете? – резкий, немного визгливый голос юноши, тут же привел Кружкина в себя. Божественное очарование в миг куда-то улетучилось. Теперь он мог непредвзятым взором рассмотреть гостя. Это был стройный юноша чуть выше среднего роста, одетый по последней Милодамской моде: в коричневую кожаную куртку и светло-голубые джинсы с множеством карманов. За спиной у него висела гитара в клеенчатом чехле.
«Ах, да! Генриетта что-то говорила о сыне! Это, наверное, он! А я-то, дурак, черт знает что, подумал. Что-то с памятью моей стало! Да и соображалка подводит. Ну, ведь, и, правда, похож! Просто поразительное сходство! Любой бы мог ошибиться» - подумал Кружкин и сказал. – А, ты, наверное, и есть мой племянник? Генриетточка о тебе рассказывала. Ну, что ты, хватит, хватит, проходи в комнату. Гитарку и курточку на вешалку повесь.
Генрих с трудом освободился от крепких объятий любвеобильного племянника и проводил его в гостиную.
- Ох, Сёмушка, пришел! – Генриетта кинулась целовать сына. – Гляди, братюня, зацени, какой красавец – моя гордость! А как он поет! Давай, сыночка. Спой для дяди Генриха, не стыдись.
-Ну, ладно, мама, сейчас спою.
Сёма вышел на середину комнаты, слегка откашлялся и затянул несколько странный речитатив на мотив песенки из мультфильма «Хорошо живет на свете Винни-Пух»
- Ё-пиё, ё-пие, е-ку-дза!
Святой Георгий на коне,
е-ку-дза!
Держит в руце копие,
е-ку-дза!
Держит в руце копие,
е-ку-дза!
Тычет змия в жопие,
Ё-пиё, ё-пие!
М-дя! – сказал Генрих Валентинович, когда племянник закончил выступление. – Современное молодежное искусство. Я, к своему стыду, ничего в нем не понимаю. Все больше, понимаете, к классике сызмальства приучен. Но могу сказать, что Семен поет довольно таки мило!
Последнее предложение Кружкин добавил, чтобы не обидеть новоявленных родственников.
- Это новое направление в музыке, - с жаром принялся разъяснять Сёма. – Православный рэп. За нами будущее!
- Не сомневаюсь, - тщетно пытаясь скрыть горечь в голосе, ответил Кружкин. – Только я одного не понял, при чем тут японская мафия?
- Какая еще мафия? – переспросил племянник.
- Ну, японская. Якудза называется. Ты через строчку ее повторял! – сказал Генрих.
- Да не якудза, а е-ку-дза. Это такое рэпперское слово, специальное для рифмы. Афроамериканские негры придумали.
- А, вот оно как! Тогда все ясно. Афроамериканские, значит, негры, придумали. М-дя. Русских слов нам уже не хватает, - Генрих сел на любимого осла и хотел, было завести нуднейшую лекцию о культуре речи, но тут вмешалась мадам Кобеляцкая.
- Хватит, мальчики, не спорьте! Лучше садитесь за стол, давайте слегка перекусим. Братюня, у тебя хлебушек найдется? – засуетилась Генриетта. – Показывай, где у тебя кухня. Сейчас мы живо праздничный банкетик организуем!
Относительно спокойная, сытая жизнь Генриха продолжалась до конца недели. Он приходил с работы усталый, но дома его уже ждала приветливая Генриетта. Сестра подвала ему горячий ужин – большую миску аппетитных наваристых щей или борща, на второе, обязательно макароны с котлеткой или кусочком курочки. А потом они вместе пили чай в столовой, заедая терпковатый горячий напиток огромным количеством ароматного ягодного варенья. Семена Кружкин почти не встречал: юноша убегал на репетицию как раз в то время, когда Генрих приходил с работы.
Генрих Валентинович с удовольствием замечал, что его сестрица хорошая хозяйка: все в квартире было вычищено, прибрано, посуда вымыта до блеска. Да и готовила она вполне сносно, конечно не так, как Машенька, без всяких кулинарных изысков, но очень даже вкусно.
Идиллия закончилась в субботу, когда ровно в шесть утра раздался бесцеремонный стук в дверь. Было похоже, что стучали ногами.
Генрих, было, побежал открывать, но Генриетта, опередила его.
- Это он, мой ненаглядный Коленька!
Это, действительно, был Колян – высоченный краснолицый толстяк с огромным отвисшим брюхом и блестящей, лоснящейся лысиной.
Проснувшийся от шума, Сёма, неприязненно наблюдал, как бывший зэк обнимается с матерью.
- Все, отвали, липучка! Что за поросячьи нежности? – Николай стряхнул с себя Генриетту, словно назойливую муху. – Лучше дай пожрать! И налить не забудь – трубы горят!
Он разговаривал хриплым, грубым голосом, злобно глядя то на Сёму, то на Генриха. Поздороваться с ними он не счел нужным. Сразу же, не разуваясь, вперся в гостиную и нагло уселся в любимое Генриховское кресло, водрузив ноги в грязных ботинках прямо на журнальный столик.
- Ну, что там? Гетка, чего, дуреха, так долго? Шевели батонами! Я помираю от голода и жажды! Хочешь в рожу получить? Это я мигом тебе устрою! – рычал Николай.
- Не обращай внимания, братюня, Коленька так шутит, на самом деле он добрый! – сказала Генриетта, проследовав из кухни в гостиную с подносом, уставленным закусками.
- Ага. Добрый, когда спит! Сейчас у них начнется! – шепнул Сёма Генриху, растерянно наблюдающему, как Колян с аппетитом поглощает разогретый сестрицей вчерашний обед, не забывая, время от времени, опрокидывать в рот рюмку с самогоном.
Генриетта сидела рядышком, не сводя с жениха влюбленных глаз. Она пила самогон наравне с ним, причем, почти не закусывая.
Вскоре они оба развеселились, даже мрачный Колян как-то подобрел, расслабился.
- Эй, мужики, чего в колидоре, как неродные стоите? Идите к нам, выпьем!
- Нет уж, спасибо, мы не пьем, - за двоих ответил Сема и увел Генриха на кухню. Вскоре из гостиной раздались нестройные голоса, пытающиеся воспроизвести народную песню «Летять утки».