Студенческий роман-3. Любовь и пиво

Владимир Плотников-Самарский
Продолжение.
Начало:
http://proza.ru/2011/12/16/682
http://proza.ru/2012/03/13/1208

 
Студенческий роман
(«застойного времени»)

Меж строчек дневника


Глава 3 контрастная. Любовь и пиво

Выскочив из полупустого трамвая, зашагал к нашему корпусу. Слева от громоздкого навесного входа с квадратными колоннами две машины.
 
Ректорская «Волга» и желтая «шестерка» сынишки 2-го секретаря обкома партии. Все остальные заседатели «Альма матер» довольствуются общественным транспортом. Много реже: такси.

Должен сказать, сей буржуйский анахронизм давно стал предметом общественного ропота, переходящего рамки сугубо кулуарных пересудов, а это уже чревато личной выволочкой в масштабах комсомольского собрания того факультета, где пристроилось партийное дитятко.

Подымаясь на второй этаж, я уже точно знал: на пятом рядом с туалетом у историков перекур. Всхлипы гомерического хохота – отличительная «родовая черта» самого мужчинского факультета. Наш в полсотни голов курс почти на три четвертушки - из «сильных особей». И добрая половина данного контингента травится табаком, что обычно делается в районе уборной. По ходу межпарных перемен дымовые заглоты перемежаются сальными разговорчиками «за слабый пол» и не менее «добродетельными» анекдотами. Более феминизированные факультеты даже не пытались составить конкуренцию нам в традиционно «исторических» ипостасях перманентных курильщиков, громовых хохотальщиков и признанных пошляков.

Мое появление внесло свежую тематическую струю с долго не смолкающими намеками и домыслами насчет моего ночного времяпровождения, способствовавшего «столь ранней» побудке. У меня не хватило мужества опровергать вульгарные версии и грязные гипотезы. Никто б и не поверил, не оценил правды и благородства. Зачем же разочаровывать убеждённых людей? Тем более, вскоре беседа вернулась в привычное русло амурного смака.
Сам я в «туалетный эпос» вовлекаюсь редко, и уж точно не искренне. Так, похихикаю в кулачок на, с позволения сказать, шутки. «Мужской репутации» для. Вынужденный конформизм угнетает, но не до горба. Иной раз я в шумном окружении теряюсь по части юмора, особенно, сомнительного. Но не тужу, прикрываясь Пушкиным: среди светских ёрников и чужаков тот вообще «язык проглатывал». Зато опосля отрывался! Вот и мы задним умом сильны…

На третью пару пришёлся семинар. Надлежит заметить, на семинарах я всегда умел легко и связно выкрутиться, если вызывали. В отличие от сортирных остряков: здесь их бойкий на переменах язык засовывался в не самое завидное место.


«МиФ»
…В целом, я владею вузовской программой и даже не ограничиваюсь «добротными» знаниями «в узкой специализации». При этом, даже зная ответ, никогда не  тяну руку. Стесняюсь! Не то что некоторые однокурсники, которые на провокационный вопрос препода, не то что не скрывают своего невежества, а с охотой блещут «эрудицией», попадая впросак. Чаще всего я правильный ответ знаю, но не решаюсь... Любой промах, любая оплошность, любая невпопадка для них – пустяк. Мне же такой афронт, конфуз и позор стоят бессонной ночи. Ввиду чего, предпочитаю отмалчиваться. Мнительность и застенчивость – мои главные тормоза на пути личного прогресса, кем-то заземленного под словом «карьера».
Куда основательней готовлюсь к экзаменам, хотя торжествовать удаётся нечасто. От волнения могу забыть собственное имя. Меня очень легко сбить. Был на экзамене случай, когда, готовясь к ответу по истории партии, мне удалось нашептать правильные ответы сразу трём однокурсникам. Двое получили пятерки, один четверку. Мне же влепили тройку и поставили в пример одного из «пятерочников». Обиднее всего прозвучало следующее назидание: «Вот спроси я сейчас Зазубрина, у него ж правда от зубов отлетает». Мною только что спасённый Зазубрин густо краснеет, утыкаясь в парту, мне же ничего не остаётся, как молча проглотить пилюлю. И поделом: нечего было пропускать лекции этого злопамятного мужичонки с кафедры истории КПСС.
Таким образом, оценка на экзамене и семинаре для меня лично - не показатель истинных знаний. Это, скорее, слепая улыбка фортуны или результат умелого использования шпаргалки…


…К семинару я был не готов. К тому же, в голове крутилось много чего, что, так или иначе, сводилось к девушке по имени Ира. Поэтому я сильно рассчитывал тихонечко отсидеться. Вызвали первым… Сам не знаю как, я  изрек нечто велеречивое, замысловатое, мало кому понятное, но не заставившее препода усомниться в «несколько эклектичных знаниях Панциря» (моя фамилия, ПЛиЖ – Прошу Любить и Жаловать) и выставить плюсик.

Четвёртой парой значился спецкурс, единственным внятным предназначением коего был благотворительный сбор в пользу преподавателя с дальфака - дальнего факультета. Ничего ценного и полезного, при всем желании, из его лекций не вытанцовывалось. Так что я с чистой совестью проигнорировал филантропический пункт составителей нашего учебного плана…

Обед «накрыл» тебя томно фланирующим по центру.
Неспешный марш победителя стран и народов.
У триумфатора гордый вид, непроницаемый взгляд, а вместо маршальского жезла – мороженое на палочке.

Гроза континентов спесиво изучает как бы витрины магазинов, в то время как его глаза тривиально отлавливают и пеленгуют всё сносное, что на каблучках.
Ночные страдания смазались и притупились, в право входят похмельные инстинкты, в том числе самый примитивный – самца.

Не исключено, впрочем, что ты лишь подсознательно сравниваешь их с нею - всех с одною. И сравнение в пользу Одной. Тебя, Ира!

Близ мебельного магазина, где дважды подрабатывал грузчиком, повстречался легендарный старичок Филатыч. Говорят, когда-то он был вполне нормальным дядей. Даже воевал. Умственное повреждение настигло его в хрущевскую денежную реформу. Было так.

В 50-е Филатыч правдами и неправдами скопил кой-какой капиталец, положил его в банку и вот-вот готовился обзавестись дачкой с тачкой. Тут-то и подгадай окаянный денежный обмен, укокошивший 90 % филатычевских финансов. С тех, говорят, пор старичок и заговаривается. Любую наличность Филатыч рассчитывает в переводе на дохрущевские нули, а всем встречным норовит продать мифические машины, безнадёжно путая дореформенные нули и реформенные цены, и это звучит слишком дешево, чтобы быть правдой. Надлежит также заметить, благочинный дедушка рассуждал до того убедительно и интеллигентно, что прохожие с полным почтением внимали ему до того самого лебединого ариозо о новом «москвиче» за полторы тысячи. В окончательное замешательство «клиент» приходил после учтивого приглашения пройти в гараж для осмотра новёхонького «ГАЗ-24» - «за тысячу по новому курсу или 10 тысяч старыми. Платите любыми»… Тут уж прохожий, опасливо ёжась, старался нырнуть в ближайшую стену.

Я не был настроен на сотую порцию бреда. Однако, благополучно разминувшись с дурачком, конкретно налетел на ветерана «грузчичьего фронта» из мебельного магазина номер 6.

Толя Чебурашка – так гордо зовут приземистого крепыша, в свое время приобщавшего к физкультуре школяров. Всё понятно: у Толи фирменная походка - нетвердый шаг, рука прижата к груди, а оттуда анархически сияет жерло бутылки, наверняка, «Иверии». Бя-а!!! - в область пищевода тычется тухленький тушканчик. Чему удивляться: с этим как бы грузинским крепленным вином мы знакомы накоротке. И организм наш с содроганием реагирует уже на само слово «Иверия». Ведь, несмотря на продолжительность военно-полевого романа с нею, равно как с винами «Калхети»* и «Агдам», все мои героические попытки усмирить рвотный рефлекс отчаянно провалились.

«Чебурашку» я не видел больше года, с ним вместе и «Иверию».
- Здоров, Виль? Ты деньгами небогат? – в будничной манере «мы расстались лишь вчера» хрипло квакает Толик, хитро улыбаясь.
Надлежит заметить, он, кстати, не был уж как-то там отменно хитёр. Улыбка такая, и связана она настрого с вином: с - приходит, без - уходит. Вот Толик и улыбается всё светлое время суток. Хмурым его можно увидеть разве что на утренней побудке, да и то минут восемь - до первого стопаря.
 
- Здорово, Толь. Не богат, на мели.
- Ну, айда. Дело есть.
Я в курсе, что пресловутое дело состоит в бытовом альтруизме хозяина «Иверии». Сейчас где-нибудь за углом на приступочке он скрипнет сучком и, скрепя доброе сердце, отмерит мне непредугаданные, внеплановые граммы. Только и мне претило служить источником чьих-то растрат, чреватых собственным расстройством.
- Спасибо, Толь, но шмурдячок мне щас ни-ни. Желудок.
Ровно шесть слезинок высек мой растроганный голос из увлажнённых грузчицких глаз: человек как бы и плакал, и улыбался, что сообщало мультипликационному одноименцу редкий в здешних кругах мелодраматизм.
- А-а, ну как знаешь. – Несмотря на слезы, мебельный грузчик не сильно расстроился. - Привет передавай Ивану.
Имя Ивана, с которым мы на пару, пару лет назад пару летних месяцев, грузчиковали в мебельном-6, являлось обязательным атрибутом наших с «Чебурашкой» бесед. - Он ещё не женился? Да ты чё?! Ребёнок уже?! Закончил уже?! А по голубям? – (это он про огромную самодельную рогатку, посредством которой 22-летний учитель Иван воспитывает удобряющих балкон сизарей). – Да ты чё?! Всё бьёт, молодца! Вот это принципиально! Уважаю! Ну, давай…
На сём расстались.

***
Наперетык благозвучному названию улиц: Ленинградская, Молодогвардейская, Некрасовская, - именно в этом районе, пожалуй, максимальное количество тунеядствующего элемента.
Блатари, бродяги, ханыги и прочие прослойки люмпен-пролетариата эпохи развитого социализма... В недолгий «люфт» меж «командировками по казённым заведеньям» большинство пробавляется мелкой спекуляцией и доставкой разнокалиберных грузов в госмагазины, кооперативные лавочки и приватные «домовладения». Многих я знаю в лицо: вместе пивали уже помянутую «кавказскую тошниловку». Здороваются не все: не у каждого «ВРИО грузчика» схватчивая учительская память Толяна. Хотя некоторые, что-то припоминая и, одновременно, путая с кем-то, тревожно кивают. Я не в претензии: общесущая пахучесть данного контингента не та изюминка, которую называют шармом...

…Гулял долго. Время убивал, как умел. И сегодня умел плохо. Как не прискорбно, степень и эффектность умения целиком зависят от толщины кармана. В последние два часа моего кармана, кроме стартового мороженого, хватило для кружки пива «На дне», как прозвали райское пивное местечко на Ульяновском спуске. Царство это состоит из нескольких пивных окошек у самой Волги, запитанных непосредственно на трубу, врезанную в близлежащий кирпичный замок, где вот уже век худо-бедно обретается гордость земляков - Жигулевский пивзавод. По причине этой близости «донное» пиво пользуется заслуженной популярностью, как самое свежее и мало-бодяжное.



«На Дне»

Между прочим, именно под стенами Жигулевской пивной крепости выдул первую в своей жизни кружку Олег Ефремов, народный артист СССР. Не скажу, в какой степени к нашему «дну» причастен Максим Горький, но наиболее просвещенные завсегдатаи спуска в пик разборок с народной дружиной имеют склонность прикрываться именем пролетарского классика. Надлежит заметить, «дно» никогда не покрывает меньше полсотни «рыл на одну амбразуру». Нынче мне с ходу повезло на пару знакомых «рыл», что аккурат «повторяли» внеочередной заказ: в смысле, очередной налив вне очереди. Таким образом, внеплановая кружка на моём слипшемся кармане не отразилась. Да и плана никакого не было. Я ведь не был даже уверен, состоится ли наше свидание.

По пути попалась выставка, кажется, колхозной графики. Позевал насколько хватило сил, а их хватило при всей силе воли ровно на четверть часа, а до свидания еще небитых три часа, и они всё меньше боялись убийства с моей стороны, наверное, за неимением орудия для его совершения.

Чего ты, собственно, ждёшь? И от чего? И, вообще, отчего от чего-то чего-то ты ждёшь? В ничегонеделании ты праздно прошатался долгие месяцы, если не годы. И что может изменить сегодня? Сегодня ты такой же шатун.
Такой да не такой. Сегодня я шатун, чующий, чаящий и ждущий Что-то! И это Что-то должно отныне отличать мои Сегодня и, может быть, Завтра от томительно-серого Вчера. Чем? Всем: отношением к… Сравнением с… Открытостью для… Закрытостью от…

Обмолвившись о слипшемся кармане, я лукавил: в нем плющились взятые загодя сиамисто-сросшиеся билеты в кинотеатр «Шипка». Вот: на 19-00.

А вот мысль: цельный ведь час можно убить трамваем, если сесть на него, трамвай, и чухать из старо-купеческого конца… Самары в ново-пролетарскую часть Куйбышева.

Так и сделал.



«На Горе»

Увы, но с полным маршрутом не срослось. Где-то на полпути взору открылась Гора. Она же Бугор. Она же Монтана. Культово-питейная достопримечательность города, Гора соседится поверх трамвайных путей в опаснейшей правизне от родимого универа, если, конечно, на него смотреть со стороны трамвая.

В табели городских пивнух Гора, бесспорно, самый выдающийся пенный архипелаг, гордо возвышающийся на фоне пресловутого Оврага подпольщиков. Однако, в отличие от географического маргинала, Гора социальных различий не признает. Она их либерально сглаживает и устраняет, ибо в «монтаньярах» числятся все! От «исторических» постояльцев из универа и профессуры удалённых вузов вплоть до одиночной адвокатуры, что за кучку кильки в гофрированной фольге готова поклясться в дружбе до гроба. Солёная килька – обычный «улов» самых устойчивых в плане нижних конечностей. Ведь за нею с тыльного взлобка Горы приходится нырять в «Мутный глаз» - пивбар, где кильку без ограничения «прилагают» к кружке «Жигулевского» или «Ячменного колоса». Купил хотя бы кружку, и жри, сколь хошь. Еще одно бесплатное приложение к оплаченному пиву - солёные хлебные «тянучки». Но на фоне завальной кильки это редкий деликатес…

Что до «Мутного глаза», наш Владя отличился здесь в том разряде подвигов, который свойственен только поистине аристократическим и широким натурам. Со своим скромным мордовеличием пан Верхновский взял одно время обыкновение «повторять» у барной стойки как бы уже заказанное и оплаченное им пиво. Причём, за время рядовой пивосидки он, таким образом, мог наповторяться раз 6-7. И самое дивное: хозяин стойки, при всей своей «врождённой доверчивости», отчего-то ни разу не высказал вслух даже смутных намеков на свои личные сомнения, если таковые вообще способны возникнуть при виде такой обаяшки, коей становится вдутый Влас. Данные финансово-психологические победы над прожжённым пивоносом Владя числил и хронизировал с особенной скрупулезностью. Дошло до того, что он заваливался в «Мутный глаз» и принимался «повторять», не удосужившись поставить на кон даже стартовый полтинник и пожиная восторженные взгляды компаньонов, коим также перепадало от щедрот ловчилы. Зато, потом, не день и не два опосля, в кругу природных почитателей халявы старый ас вальяжно похвалялся своими нетленными рекордами. Де, мол, умудрился я, братцы, обуть в «мутняке» бармена на 46 кружек за счет заведения! И, по-моему, не врал. За неделю где-нибудь столько и набегало, после чего Верхновский перемещался в другое заведение.

Гора была хороша! Могучий заменитель пляжа, с тем отличием, что тут гораздо больше возбуждённых морд, лужёных глоток, агрессивных торсов и свирепых кулаков. Чего нет, так это, товарищи, мещанского фу-фу и сю-сю.

Если в какой-то день на Горе не окажется ни одного историка универа, эту можно смело вписывать в историю. Как потерянную. Обычно «исторические посиделки» проходят примерно вот так. Сиречь: в зарослях самых кислых ягод и самых неколючих кустов племя Татищева и Геродота дымно млеет с разнокалиберным баночным арсеналом и даже канистрой в 5 литров, умело раздутой еще на кило жидкого продукта. Строго мужские особи, это преуспевающее большинство мирно сидит и безмятежно дует пиво. По мере приближения напитка ко дну, на амбразуру бросаются два-три наиболее активных посланца. Активность каждого умеренно афишируется пустой 3-литровой банкой и безмерно усиливается численным превосходством. Вы просто представьте дюжину унылых рыл, пославших к амбразуре трех коренастых гонцов с устрашающе пустыми трехлитровками, не считая канистры. В условиях пивнушки это всё равно, что спецназ с минометом. При  такой раскладке «очередные», то есть которые не отстояли права на «повтор», даровито, то бишь безропотно, изображают слепых и глухих.

Ну, чем еще погордиться?
А вот: репутация историков и, конкретно, моих однокурсников, тут просто вне нареканий.


Легенда первая

Нас шестнадцать, трехлитровок две… извините, одна. А пива хочется всем. Можно ли гармонизировать противоречие? Оказывается, да. Как? Так: трое с банкой решительно идут к ближней амбразуре, которую осаждают, минимум, сорок крепышей. Наши с банкой тихо говорят волшебное слово «повтор», и им волшебно «повторяют», то бишь наполняют, то есть наливают. Народ активно безмолвствует. Стоп, это, кажется, повтор предыдущей части. Ну, ничё! Повторение теряет прелесть (как вам такая логика про… пиво?), но она же, по слухам, матушка учения. А от учения мы отдыхаем на Горе.

На Горе всего хватает. Стулья, бочки, ящики, пеньки, тарелки, банки… Не хватает… Не хватает, пожалуй… совести. Её не хватает всем… тотально… и даже самому культурному постояльцу… ведь с совестью здесь можно умереть от жажды… Да ещё временами не хватает пива. Такой вот парадокс! Но в таком случае Гора переживает короткий и не летальный мор.
Сегодня пива хватало, народа тоже…

…Я взобрался на Бугор. Намётанный взгляд ходко чесанул «родные» кусты. И не зря: вон те трое из моей группы. Неподалеку парится десяток, если не ошибаюсь, биологов. Надлежит заметить, студенты универа обеспечивают солидный процент монтаньяров, благо окна вуза – прямая и косвенная наблюдательная площадка за амбразурами Горы, ближайшим объектом налево (это уже если со стороны корпуса). В «рыбный» день аудитории, где мало-мальски представлен сильный пол, заметно пустеют. Все мои выговоры по комсомольской линии – прямое следствие предпочтения посиделок на Бугре собраниям первичной организации ВЛКСМ.

Прихвостился без затей. Мне молча протянули банку. Я коротко предупредил о финансовом пассиве. За это протянули баночку с килькой. Килька была тёплой, но вкусной, и даже с коричневым усиком микро-икры.

Потрошим рыбёшку - многие избавляются лишь от килечных голов и хребтов. Потягиваем пенную влагу. Истомная его прохлада компенсирует прочие неудобства, главным образом, знойного порядка.

На дворе май. Май мается и плавится в 30-градусном мареве. Спокойно, уютно, хорошо. Пивко, табак, беседа – неспешная, приятная, прозрачная, как и дымок мусляных сигарет.

Товарищей покинул через час: «быть на хвосте» не очень-то уютно. Позднее узнал, что сразу после моего ухода…
Стоп, вот вам и…

…Легенда вторая

Три историка прорываются к амбразуре. У них ровно одна банка емкостью 2 литра. Противник этого не просчитал, что, надеюсь, не мажет степеней обиды, допущенной «не историческим элементом». А «элемент» был таков: 12 (двенадцать, товарищи студенты универа!) биологов, притулясь в озадок очереди, смиренно ждут своего пива. А тут нате: какие-то поперёд влезли.  И опять историки! Правда, нонеча их всего-то трое. Оборзели! В корень! Пора и пар спустить. Дюжина на троицу – в самый раз! Короче, пометав внутренние глаголы, биофак таки стерпел и утёрся. Ненадолго (прошу заметить, я сейчас не про всех. И биологи попадаются крутые. Я про конкретную дюжину. С таких ведь байки о «ботаниках» пошли)…

Роковую роль сыграл экологический фактор. Ни для кого не секрет, что наши историки оголтело дымят, а эти не наши биологи, как раз наоборот, оголтело блюли собственный организм. Тут бес противоречия возьми и дёрни «ботаников» указать моим на незаконность проникновения исторического дыма на экологически чистую био-лужайку. Давешние мои меценаты, точно три мушкетёра, дружно вскочили, кулаками махнули и ровнёхонько троицу смахнули, следом перемололи следующую. Остательные что? Правильно, в рассыпную.
Ботаники!
Пикник был продолжен. Славное пиво, мирный кумар и периодическое: «Вам больше наш дым не мешает?». Ответ был неизменно дипломатичен, то бишь изысканно вежлив: «Что вы, что вы?»…
От пива стало весело, потом сонливо, потом нудная давилка замесила виски, а нутро порядочно утяжелилось.
Домой, домой…

***
В пять заявился Владя и с порога:
- Ну, и как?
- Что как?
- Какие мы теперь непонятливые. Я про шуры-муры-амуры-тужуры.
- Нормально. В кино вот идём.
- Я в смысле: ночью всё… оформил… как надо?
- Тебе-то что? Вечно всё вывернет... Скабрезный тип.
- А мы никак платониками заделались?
- Платоники, эротики, гедонисты… Альтруисты мы: радость на двоих.
- Так, так. Темнишь, ой, чую, темнишь!

- Думай, как хошь, все равно не поймёшь. – В душе я покраснел за двусмысленность ответа. Дешёвая рисовка незадавшихся бабников.
- А может, это луббофф? – издевался Верхновский.
- Мне глубоко чуждо даже допущение существования данного чувства, и вам это известно давно.
- Напыжился. А как с любовью до гроба? Брак по любви-то бывает!

Влас распрягался явно не на свою тему. И я упрямствовал в унисон:
- Брак, конечно, случается. Симбиоз по-научному. Что до любви – не встречал!
- Ай-ай-ай, досада-то какая! Эпохальное открытие! Гении лгали, мудрецы заблуждались, поэты гнали туфту – фуфлыгино племя! А тут сопляк из недобитого социализма с пива не пропИсался, но всех посрамил!
- Слышь, сынок, говорю ровно раз. Где твой конспект? Диктую: брак есть объективное порождение цивилизации, со временем долженствующее исчезнуть, как отмирает все искусственное, временное, нелепое...
- Маэстро, это трактат? – вежливо полюбопытствовал Владя.

Но маэстро не снизошел до ответа. Он входил в образ:
- Узы брака священны, рекут нам издревле. Но не от начала же. Брак – лишь отголосок бессмысленного ханжества, и прорицаемые ему перспективы кажутся мне надуманными. Стремясь к высшей свободе, человек отметает всяческие узы – обузу на его пути к полному раскрепощению. Апологеты брака пытаются доказать его целесообразность на века и ради достижения своей цели прибегают к таким убедительным аргументам, как любовь, ссылаясь на аналоги таких сердечных чувств и страстей, которые представили бы брачные цепи не тоскливой необходимостью, а действительно счастливым соединением любящих друг друга существ. Те же Ромео и Джульетта. Но беда в том, что в самой природе нет аналогов той высокой любви, которую выдумал человек. В ней имеют место случайные совокупления для удовлетворения всем известного инстинкта, отвечающего за рождение потомства. Этим смысл функции естественного брака исчерпывается. Человеческая любовь – тот же инстинкт. Но в ходе рассудочной эволюции этот животный инстинкт постепенно обрастает клубком приятных иллюзий, придумывается возвышенный и красивый образ. И вот уже плотски желая некий объект, озабоченный субъект переносит на него свои представления об идеале, которого в реальности нет. Но ведь не на друга, не на собаку, - именно половое влечение властно указывает ему объект преклонения. Чистых философов и прочих подвижников трогать пока не будем. Не доросли. Не было в жизни Ромео и Джульетт на всю жизнь. Они выдуманы ради того, чтоб хоть чуть-чуть очистить людей от скверны и притупить злобу. Чтоб теплели сердца и мякли души, когда холодеть и черстветь уже некуда. Такого рода выдумки, тем более начертанные художником, иногда играли положительную роль, противопоставляя бредовой жестокости и тупости мира кроткую умильную сказку. Да-да, увы, лишь роль. Всего-навсего, сказка. Любовь – это инстинкт, погружённый в радугу, это животность, одетая в парчу и атлас. Печальная эфемерида, она возникает ввиду несовершенства мироустройства. Нашего и вашего.

- Щас расплачусь. – Владя выдавил пару слезинок и сморкнулся. – Доступно, ново и главное по Базарову: «не базарь красиво». Только, сдаётся, не экспромт.
- Да, мыслишка старая.
- От вашей зауми у меня всегда башка начинает раскалываться. Кстати, где Гаррик? – с мировоззренческих высот меня низвергали в бытовую лужу. – У него-то с Эсмой всё, надеюсь, в ажуре!
- Не в курсе. Мне другое интересно: откуда в людях столько свинства, стоит им на холявку в бар попасть?
- Кхм, да это… того… накатило чего-то, перепил.
- А, может, всё проще? Заревновал, что обломили? – Я бил в сердце флюса.

-  Чего? Кого? Тебя? К кому? К брунетке? Или Гарика? – у Влади редкая способность белеть как алебастр. Вот и теперь, мне аж страшно стало.
- Не обязательно меня. Её, скажем.
Тоном я – копия психоневролога.
- К кому? К тебе? – когда Владя тупеет, он теряет все риторические навыки.
- Зачем ко мне? Просто к факту, что некие, и весьма недалёкие, особи проигнорировали великого Тебя в пользу других, совсем уж облезлых, особняков. Дискредитация дон Жуана. Пролёт на взлёте.

Я не лгал. Каждая такая конфузия для Влади хуже, чем визит к венерологу. Уже представляю его ответ: «Ещё чего! У венеролога я бываю в сто раз чаще». И вот ответ реальный:
- А! – Владю трясло от смеха. - Это зависть! Ваша зависть. Разок повезло, и торжествуете. А мой прокол – лишь исключение, подтверждающее правило, – тут Влас не соврал: он на редкость везуч в постельных делах. – О-о… надулся.
- Было б с чего. Но я про другое: в силу склада, меня эти дела, плотские эти утехи, тревожат куда меньше, чем тебя. Есть женщина, которая… ну, ты понял… и ладно. Нет – на нет и суда нет, и баба с возу… зато всегда найдётся полезная книжка. А чтоб убиваться и тратить силы на съёмные шашни… Всё должно быть ясно без кривляний и выгибонов. Гоняться за юбками, просиживать штаны по кинам, парковым скамейкам – увольте…

Уел, уел-таки меня: вон ведь как разошелся!
- Что вы, что вы, ах-ах-ах? – «рассочувствовался» Верхновский. – Тока смотри, штаны в библиотеке не протри и - что под ними, а то хватишься потом: а там одна стёртость. Старческая невставайка.
- Смотри, чтоб у тебя молодеческий висяк не случился. При таком-то ритме. – Добро возвестил я и спохватился. – И что мы все за лубофф да за шершеляфам?
- Вот! Сам сексуально перегружен, а туда же: «Мы то, мы сё, мы ум, мы дух, нам книга вместо постели» - «А как же бабы?» - «А я о бабах завсегда думаю». Ху-ху-ху, - алчно завибрировали подкрылки владиного носа. – Что я чую? Да от нас пивком разит! И где ж это наши честные советские гуманитарии успевают-то? На каком семинаре, а? Несчастные естественники граниты, значится, грызут, а эти лакают! Лакают гады! Где социальная справедливость? Где, скажите, христова правда? Это ли не дискриминация развитого социализма в рамках отдельной творческой изоляции? – И здесь, явно путая мою хату с подмостками Гудменс-Филдса, Владя взял хозяина за горло. - Где успел? Я тут с утра дохну, гнию, злоухаю, мерзопакащу, понимаешь. А он… Глоток, всего глоток!
- Я с Горы. – Отбрил я холодно, жёстоко, но вчистую.
- Подонок, – текуче, но пересыхающе пискнул Владя. – Ни себе, ни другу. С Горы и трезвый?! Подонок втройне! Меня б оттуда унесли.
Тут он прав. И не прав…


***
Как-то мы с Гариком в сильном подпитии на той самой Горе «в народ ходили». Надлежит заметить, «ходка в народ» образца-1980 сильно отличалась от того же просветительного мероприятия вековой давности. Идти в народ по Горе – значило промышлять без гроша, с пустой лишь кружкой или там банкой.
Идешь, значит, и глаголешь перед кружкАми пьяных монтаньяров. И, ежели чьё сердце растревожишь, тебе желанно нальют, ну а, ежели особо повезёт, украсить «стол» попросят.
Помнится, в тот раз, как на грех, не попалось ни одного историка, зато Гарику улыбнулось своих повстречать. Как положено при таких оказиях, он в разведку и пошел. Отсчитав контрольные пять минут, в течение коих его не прогнали, подсел и я. Причем не просительно, а вполне хозяйственно, как заправский абориген. Больше того: снисходительно посмеиваясь: «Ух, ты! Сидит тоже», - взял банку, отпил и пустил по кругу дальше. Народ безмолвствовал, один лишь прищурился: «А ты человек-то хороший?» - но сполна удовлетворился моим кивком.
Тогда как мое «Чрезз-вычч-ай-ноооо!!!» опоздало секунд на десять, плюс трижды споткнулось.

Меня качало из стороны в сторону, и только тяжёленькая кружка, изредка попадая в руки, уравновешивала органический метроном.
Разговор плыл по извилистым рукавам монтаньярского розлива мысли. Я мало уже ориентировался в поворотах. И тут вдруг: «Кто-нибудь может отличить Ван Гога от Ван Дейка?».
«Я! Я могу, - в единодух выпалил я, – и от Гогена тоже».

Правда, вот объяснить, как это мне удаётся, не смог. Да оно и не требовалось. Народ в немом обалдении глазел на инопланетянина. После такой заявки не то, что б усомниться, - ни у кого не нашлось дерзости даже заикнуться о природе различия…
Как и водится, следующим виражом вырулили на И.В. Сталина в исторической роли культа его личности. И дубина Гарик не нашел ничего умнее, как представить видным знатоком вопроса «историка Виля Панциря». Это произвело полный и окончательный фурор. Сражённый магнетизмом и универсальностью моей личности, народ толкал в бок самых говорливых: «Тсс, Виль щас скажет. Ну, Виль, давай. Тихо там, щас Виль говорить будет».

Инакомыслы унялись не сразу, подавление их затянулось, и я выиграл минут пять. Но за это время столько же раз хлебнул. В итоге, коварный язык тренингу не поддавался. Моя пробуксовка вызвала очередной всплеск ропота. Мятежников утихомирили по новой. «Ну, Виль, давай, давай, братан».

Добрых две дюжины свинцовых взглядов незримо уравновешивали мой сидячий баланс, и в каждом тускло мутнели надежда и вера. Иногда так порознь и мутнели: налево - надежда, направо – вера.
И я решился. Главное: начать! Дерзко тряхнув чубом, выдал ключевое: «Сталин Ик Вэ. Иосссиф Ви-ви-ви-вич Сталин».
Столь затяжной и сложный энциклопедизм снискал признание центра и одиночный полутрезвый скепсис с далёкой периферии. Проникшаяся аудитория окаменела на весь ледовый период моего протяжного молчания.

И вот прозвучал еще один информационный залп, ёмко утрамбованный в два слова: «Английская энциклопедия».
«Британская энциклопедия», - совсем робко поправила фрондирующая периферия. На неё зашикали: злобно и почти карательно: «Тихо там, Виль щас скажет. Скажи им, Виль?»…
Я замотал головой и пустился в иронию, насколько позволял организм: «А, ну, конечно, Братанская, а не Шутландская, не Уэлсовская, не Ирландская и даже не Ольстерская… Белфаст! – с неожиданным милитаризмом пробасил я всё, что знал из  антивоенного шлягера. - Поправка чрез-вычч-ай-но мудра и безумно уместна… Итак, Винстон, он же Мальборо, он же Черчилль... он же Кэмел… Брр…итанская энц-ик-логопедия…»…
И здесь, в пик посрамления невеж, я отрубился.

Домой доставили на такси, причем, совсем другие люди. Они обнаружили меня на Горе, сидящим на пеньке: всеми покинутый, уткнув щеки в ладони, а локти в колени…

Наутро Гарик так и не сумел объяснить, как же получилось, что он потерял на Горе лично рекомендованного энциклопедиста…

***
А это мы, собственно, к чему? Ну да, к смешным словам Влади, что его бы с Горы пришлось уносить…
Впрочем, Верхновский мою улыбку трактовал иначе:
- Забылся дебил, слюну распустил.
Мне же чертовски надоело всё это! Этот стиль а-ля а дурдом, и, вообще, всё наше пустословие. Ведь вчера забрезжила альтернатива. У Влади её не было, и он не понимал...
- Кстати, насчет дебилов. Кое-кого я бы за вчерашнее отдубасил кочергой.
- Ну и… - Владя скривил губы и шевельнул плечом. – На чём же тесто скисло?

Я промолчал, устало смякнув, но внутренне напружась.
- Милорд, прошу помнить, что кое-кому нынче в кино с дамой, – столь же лениво дразнил Владя. - Как бы вам не войти в образ Пинкертона и долго ещё потом не выходить из него без черненьких очёчков. 
- Меня признают и в очках. А вот кого-то долго будут собирать в институте трансплантологии.
- О, да я вижу, по ком-то плачет морг. В частности, личная домовина.

Оба встали.
- Кстати, у меня завтра зачёт, – первым склонился к политике разрядки Влас.
- Ему не помешает светильник разума. Под левым глазом.
- Но сперва я пойду состругаю… - он не стал заканчивать.
- Что?
- Домовину, тупенький наш, неисправимыш.
- Вали.
- Не дуйся…

…у Влади нету друзей кроме нас с Игорем его мало кто переваривал даже соблазнённые дамочки терпения коих хватало максимум на пару дней первичной влюблённости часто он шёл на ссору но вовремя спохватывался да так что в нахальных глазах вспыхивал огонек подлинного испуга перед отчуждением чреватым потерей...

– …Заметь, шер ами, ЧТО происходит с ко ре шами, как только на горизонте появляется фам шер ше ля! Чао, удачи.
Расстались прохладненько.
Полшестого. На часах.
Ба, мне же на встречу. К кинотеатру. Кстати, что там идет? Я даже не поинтересовался, какая картина. Что делать? Это только ведь называется «сходить в кино». А по сути, лишь косная дань негласной традиции вывести даму в общество согласно позорным лимитам «экономкласса».
Балабол! Пора купить языкочесалку!

«МиФ»
…Меня раздражает, когда я вижу влюбленные парочки, идущие в кино. В большинстве случаев их влечёт туда не тяга оценить фильм. Распыляться на два объекта: партнёра и кино, значит предпочесть первое второму (более 99 % случаев) или наоборот (менее 1 %). Если вы смотрите кино в обнимку, это мерзко, ведь вы эгоистически мешаете наслаждаться тем, кто сюда пришел ради просмотра.
Не терплю сексуальность напоказ.
Обожаю интим...

*  «Иверия» и «Калхети» - светлые, если верить этикетке, грузинские портвейны малоприятного вкуса, но недюжинной силы одурения; ёмкость 0,7 литра, цена 2 рубля 70 копеек. Предпочиталась советским «люмпен-пролетариатом». Информация об «Агдаме» - в другой главе.


На ретро-фото всё натуральное: журналы "Новый мир" и "Дружба народов" конгениальны году написания, рыба сушеная, пиво в классических советских пивнушечных кружках и, главное, настоящая 5-литровая советская канистра, одна из тех, в коих куйбышевский народ обожал носить пиво...


Продолжение следует: http://proza.ru/2012/03/23/714

Фото-ретро-натюрморт авторский, канистра настоящая, рыба, пиво, журналы, табуретка тоже.