ГОДЫ ВОЙНЫ. МОИ РОДИТЕЛИ.
Я, видимо, была для мамы и папы тем лучиком света и надежды,
который и дал им силы выжить.
Родилась я в ноябре 1943 года в Германии, в Дрезденской Области ,в деревне Баутцен в трудовом лагере для военнопленных.
Моя мама – Анна Ивановна Шестакова – уроженка села Лукьяновка Курской области. В начале войны работала санитаркой в прифронтовом госпитале – там, где позже проходила знаменитая битва “Курская дуга”. А в 1941-ом, когда наши войска стали отступать, мама не успела эвакуироваться вместе с госпиталем: побежала за три километра в свою деревню, чтобы проститься с больной матерью, моей бабушкой, а когда вернулась назад, то госпиталя уже не было на месте. Пришли немцы, и маму, как и многих других повезли эшелонами на Запад – “арбайтен “ на благо Германии.
Мой папа – Алексей Алексеевич Павлов, коренной Кузбасовец,
родился и вырос в селе Тарасово Промышленовского района.
Незадолго до войны он, молодой деревенский парень, вместе с другом, поехал в Новосибирск учиться на офицера. Сказал, что закончил четыре класса сельской школы и, как крестьянский сын, был зачислен курсантом Новосибирского военно-политического училища.
Перед началом войны в Новосибирске была сформирована дивизия, и папа, в её составе, офицер-политрук, был отправлен на Западную границу, под Новоград-Волынский. С первых же дней войны дивизия в бою, попадает в окружение, но основная часть солдат и офицеров прорывается к своим. Из остатков формируется новое подразделение – и снова в бой. Вспоминаю, как однажды папа держал в руках книгу, в которой был описан боевой путь Сибирской Дивизии. С влажными глазами, взволнованный, он сказал, что его Дивизия прошла этот же путь, только…раньше.
Второй раз из окружения он уже выйти не сумел. Его, переодетого
в крестьянскую одежду, забрали в плен по дороге на восток. По дороге на запад, папа оказался в одном эшелоне с моей будущей мамой. Он её “высмотрел” через два вагона, заработал несколько раз плёткой от надзирателей, но упорно бегал в вагон, где находилась мама; пока доехали до места, он уговорил её быть его женой. По прибытию в деревню Баутцен, им уже отвели место как супругам.
В комнате, где разместились мои родители, жили четыре семейные пары и стояли две кровати в два этажа. Питание – на всю неделю и все последующие – суп из капусты кольраби. Мама называла её брюквой. Только на мужчину выдавали одну буханку хлеба на неделю. Тогда, со слов родителей, они научились резать ломтики хлеба так, что они просвечивали насквозь. Конечно же, эта булка хлеба делилась пополам.
Декретный отпуск у мамы был очень короткий, и меня, как и других, родившихся в неволе детей оставляли под присмотром пожилой няни. В лучшем случае, в бутылочку с кашей добавляли половину молока.
По вечерам папа, и не он один, пролазили под колючей проволокой и шли в деревню просить у местных немцев еды, попросту, побирались. Кто-то им говорил “швайне райне “, а кто-то давал еду. А вот мама побираться не могла. Если ей говорили “русише швайне “ – “русская свинья”, то она заливалась слезами и возвращалась назад. Так что, такие прогулки чаще делал папа и мамина младшая сестра – тётя Нина. (Забегая вперёд, скажу, что она, как и мои родители вернулась из плена и всю оставшуюся жизнь прожила в г. Белово).
Однажды, в одну из таких прогулок, папа познакомился с местным пекарем, и тот стал давать ещё по одной булке хлеба на неделю. Вот тогда мои родители уже “зажили хорошо “. Все военнопленные трудились на тряпичной фабрике по переработкеодежды на ватин. Одежда, снятая с убитых поступала с фронта.Мама вспоминала: “иногда, в цехе какая-либо немка пристально смотрит тебе в глаза, а потом отводит взгляд куда-то в сторону “.
Кивнёшь ей головой, что значит – поняла, а когда не видит начальство и надсмотрщики, в указанном месте находишь бутерброд”.
Когда папа вошёл в доверие к пекарю, тот познакомил его ещё с одним местным жителем – коммунистом, членом компартии Германии. И в доме у этого человека папа и несколько его близких товарищей по плену стали слушать сводку совинформбюро. Большего счастья тогда для них не было, как услышать русскую речь с родной стороны. Кто-то их выдал; их сильно били, но ни один не признался. Этим всё и закончилось, в противном случае грозил расстрел.
Наши войска наступали. И настал момент, когда на следующий день лагерь должен был эвакуироваться в глубь Германии. К этому времени мне уже был один год и три месяца. Знакомый пекарь (к великому сожалению не знаю его имени) познакомил отца с дядей Вилли, главным полицаем Баутценовского округа. Договорились, что наша семья до прихода наших войск может находиться (прятаться) в доме дяди Вилли; нужно только суметь до него добраться.
Маме был выдан пропуск для работы у бауэра. Со мною в коляске, по характеру большая трусиха, обомлев и онемев на выходе из лагеря, мама подала пропуск охранявшему солдату. Тот, как вспоминала мама, всё понял, но только кивнул головой и выпустил нас. До поворота улицы у мамы хватило духу дойти спокойно, а дальше она уже бежала бегом до дяди Вилли. А когда стемнело, папа пролез под колючей проволокой и благополучно добрался до нас.
До прихода наших войск мы неделю жили в доме дяди Вилли.Он был пожилой мужчина и, кроме нас, прятал ещё жениха своей дочери, который не захотел воевать на восточном фронте. А в соседних комнатах ходили немецкие офицеры. Если я в неподходящий момент собиралась издать какой-то звук, то мне закрывали рот подушкой. Хорошо, что я была спокойным и понятливым ребёнком: папа и мама прикладывали палец к губам и показывали, что надо молчать, и я молчала. А когда в доме не было посторонних, то приходила жена дяди Вилли - добродушная женщина выпускала меня походить по комнатам, говорила ласковые слова и брала на колени.
Немецкие войска отступили в глубину Германии и шум боя был слышен совсем рядом. Фронт проходил в нескольких километрах. Отец не выдержал, вышел на улицу, отобрал у кого-то велосипед и поехал навстречу нашим войскам; с ними он и вернулся назад. Мама, со мною на руках вышла на улицу, обнимала наших солдат. У неё спрашивали: “ребёнок от немца?” – “нет, говорила она, - “от русского офицера”.
Наши войска ушли в глубь Германии, а папу оставили управлять Баутценовским округом до тех пор, пока не установится мирная жизнь. Его товарищи по плену снова были в солдатских мундирах и рядом с ним. Ещё год наша семья находилась в Германии, но уже на свободе и при первой же возможности вернулась на Родину.
Каждый год на девятое мая в нашей семье вспоминали дни плена и каждый раз плакали. Папа вспоминал: “Тех, кто обижал пленных, казалось, убью на месте, как освобожусь. А как стал свободным, всё зло куда-то ушло”. Сердце русского человека быстро отходит от нанесённых ему обид. Так ведь и немцы – то были разные.
До освобождения лагерем заведовали два коменданта. Один из них был злой, как зверь. А второй в свободное время приходил в бараки для военнопленных, приносил гостинцы детям, доставал белоснежный носовой платочек и утирал сопливые носы. Дети всегда его плотно обступали, садились на колени, а когда он уходил, то на его белом плаще было много отпечатков детских маленьких ручек.
По возвращению на Родину, папа привёз нас в дом своих родителей, в село Тарасово Кемеровской области. Через некоторое время мы переехали в Деревню Треща Топкинского района, затем в Кемерово, т.к. папа считал, что дети должны учиться в городе.
Два года родители не дожили до золотой свадьбы – умерла мама.
И папа до конца своей жизни так и остался …потерянным, как будто от него осталась только половина. Уже после смерти мамы я у него спросила: “как вы могли пожениться в такое тяжёлое время?” И он ответил: “а иначе было не выжить!” И в этом ответе я
слышу глубокий жизнеутверждающий мотив. Я, видимо, была для папы и мамы тем лучиком света и надежды, который и дал им силы выжить. Суровые годы испытаний сблизили моих родителей; так и прошли они по жизни, всегда поделив пополам кусок хлеба, и сладкий и горький. Жизнь свою они посвятили нам, детям. Уже в Сибири у меня появился младший брат. И тепло Душ наших дорогих родителей согревает нас и сегодня… и жизнь продолжается дальше. Считаю великим подвигом сохранить жизнь ребёнка в такое тяжёлое время, как война, дать возможность продолжить свой РОД.
Кратко о себе: после школы закончила Новосибирский государственный университет (вечерний факультет), стала биологом и одновременно с учёбой работала лаборантом в НИИ цитологии и генетики, и растила дочь, а с 1974 года, уже в Кемерово, преподавателем биохимии в Кемеровском медицинском институте. Сейчас я на пенсии. Люблю радость, свет, творчество, общение с хорошими, творческими Людьми и их около меня много – тех, которые не тянутся за порочными наклонностями даже в самом малом и я счастлива от того, что рядом со мною такие Люди. Люблю водить машину. А больше всего люблю – нашу Матушку-Природу во всех её проявлениях. Более десяти последних лет свой смысл жизни вижу в восстановлении чистого русского языка и исконно нашей славянской письменности, нашего ПервоЯзыка на Земле, которым в совершенстве владел А.С.Пушкин и другие великие сыны во все века и во всех уголках Планеты. Писать и говорить чистым русским языком и понимать глубинный смысл СЛОВА! сегодня более чем актуально. Это наши корни, без которых древу Жизненности нет здравого роста на всех уровнях бытия – от растений до социального общества и проявление вышеуказанного мы сегодня видим воочию.
Только на своих корнях вырастет могучая крона, наши Будущие Поколения. Эпоха ВОДОЛЕЯ – это В-Веданием ОДОЛЕЯ!
Каждая Б-У-КОВА(Б-Божественными У-Знаниями КОВА-кованная) содержит глубокие Знания; в них наша Духовность, Культура и Сила Русского Народа.
Ещё один пример: С-В-О-БО-ДА: С-Слову В-Ведания О-ЖизнеСтроя БО-Божественного (сказать) ДА, а не рабская вседозволенность, как нам навязывают сегодня.
А вторую свою бабушку, мамину маму я никогда не видела; она не дождалась возвращения из плена своих дочерей – мамы и тёти Нины. Но, по рассказам мамы, она очень хотела, чтобы у неё была внучка. И мне казалось, что во мне больше всего именно от этой бабушки, и что она всегда рядом.