На золотом краю России - 9
На золотом краю России,
За далью половецких веж -
Мой инкубатор самостийный
И родина моих надежд.
Это был даже не домик, а сторожка, хата – с маленьким коридорчиком и одной комнатой. Ни кола, ни двора – никакой загородки вокруг, ни маломальского огорода: пустырь, а дальше – поля. В восмидесятые годы прошлого века она ещё стояла в хилом одиночестве, а к ней, со стороны улицы Лавриненко (бывшая Беконная) тянулись частные дома и домишки. В начале 90х она уже определяла начало улицы Чернышевского под номером один. В начале же ХХ1 века её уже не было: девятиэтажки разбрелись по территории бывшей школы, мастерских, весовой и нашего домика. И воображение бессильно восстановить географию прошлого, растворилось всё бесследно. И только мощная грива колючей акации (гледичии) метров в тридцать прорастает из былого; она так же растёт через дорогу от территории бывшей школы №3 (здесь сейчас – супермаркет и жилая девятиэтажка) и тянется в сторону Порохового леса (или лесничества?).
В начале лета 1946 года Фёдору Ивановичу выделили этот домик на окраине в качестве временного жилья. Мы с матерью, естественно, тоже перебрались туда.
В честь новоселия и соединения судеб отец добыл где-то четверть мутной, как ополоски, браги. (Четверть – по форме бутылка, только большая, в три литра. Я долго не понимал, почему эта огромная бутыль называлась четвертью, частью чего-то. И только намного позднее узнал, что четверть – четвёртая часть двенадцатилитрового ведра).
Почему-то это происходило в коридорчике – маленьком, тесном, тёмном: без окон. В распахнутую на улицу дверь видна была весовая с проезжавшими через неё машинами; дальше – мастерские в тылу у школы, крыша школы; над крышей – густая, тёмная зелень колючей акации; а над всем этим – громадная труба котельной мясокомбината.
Май не заладился с дождями, лето началось зноем, маревом. Знаменитый ветрами Армавир замер в безветрии и духоте.
Отец поставил два гранёных стакана на грубый стол в коридоре, взял за горлышко четверть. Одной рукой, не поддерживая дна бутыли, стал наполнять стакан, чем вызвал моё восхищение. Бутыль тяжёлая, а он, вот так, одной рукой, как из пузырька наливает!
И вдруг бутыль неожиданно звонко тренькнула, глухо рухнула на деревянный пол и разлетелась острыми осколками. Горлышко четверти осталось в руке Фёдора Ивановича. Отец с матерью стояли обрызганые пахучей брагой и молчали.
Судьба? Не судьба?
Война была позади, а впереди – жизнь.