цепь

               
   Начинался дождь... Он ловил капли ртом и смеялся. Первый и последний раз за всю жизнь.
   Твердошкурый. Пустой и глубокий, будто затерянный среди песков Сахары колодец. Вечный и настоящий, словно дно океана. Стальной и негнущийся, как основание мира. Ненадышавшийся, как новорожденный. Повелитель дорог с красным «Winston» в чувствующих направление ветра пальцах...
   Доля бычьей и нигерской крови смешивалась в нем, обжигая вены. Поднимала песчные бури в его сознании. Дразнила, словно краснонасмехающийся флаг, которым мир манил его в себя. Приносила в него мятеж...
   Она переполняла его. Переливалась через край. Заливала глаза. Гнала его вперед. Оковывала его мускулы благородными цепями СВОБОДЫ. Теми, которые впиваются в плоть. Намертво. А потом отрывала их от него. Вместе с кусками молодого сочного мяса. Она  заставляла его идти. Впивалась в его ноги острыми лезвиями, если он останавливался, чтоб отдышаться. Выбрасывавла его за борт. Выжимала из него остатки влаги и слов. Она била его головой о стены. Сжимала в тисках. Высасывала из его легких воздух. Не давала ему покоя. Снова и снова набрасывалась на его сознание. Выворачивала его наизнанку в жестких конвульсиях. Сбрасывала в пропасть. И подхватывала у самой земли. Надевала петлю ему на шею. Словно электрошок, приставленный жалом к шее, заставляла его каждую секунду быть начеку.
   Она не давала ему насытиться. Не позволяла ему полноты. Была в нем бездонной черной дырой. Силой, разрывающей его на части.
   Она рождала в нем ГОЛОД...
               
                * * *

   … и он метался по миру, словно раненый зверь. Не останавливаясь и не переводя дыхание.  Он не разбирал дороги. Налетал на преграды. Сшибал лбом дорожные знаки.
   Горстями глотал снотворное, чтобы ПРОСТО выспаться. Проваливался в  долгожданный тревожный сон. И просыпался через мгновение от звука шагов на лестничной площадке, скрежета двигающегося лифта. От того, что кто-то опускал жалюзи в соседней квартире. Или размешивал сахар в чашке с двойным эспрессо...
   Всеми силами пытался заглушить пустоту. Перекричать звон эха внутри. Он поливал цветы. Заводил собак. Проколол язык. Купил барабаны и поставил в квартире звуконепроницаемые окна. Писал книги. Читал лекции о Булгакове в универе. Прыгал с парашютом. Вешал на стены картины Ван Гога. Снимал проституток. Проигрывал тысячи в покер. Выходил на ринг. Отключался в ноккаутах. Перечислял деньги на счета детских домов и онкодиспансеров. Участвовал в митингах. Нюхал кокаин. Звонил психотерапевту.  Принимал транквилизаторы и антидепрессанты. Лежал в реанимации. Молился Богу.
    Бросал все и пускался по миру автостопом.
   Он всегда был готов. У него всегда была собрана сумка с вещами. Он встречал и провожал поезда. С жадносью вдыхал проженный выхлопными газами воздух. Иногда забывался неглубоким беспокойным сном на верхних полках  купе. Наблюдал за остававшейся позади железной дорогой. За каменными выражениями лиц его случайных попутчиков, медленно стеливших хрустящие постели. Считал маски. Отмечал. Запоминал. И ненавидел людей за их СЫТОСТЬ.
   Он метался в бесконечных поисках. Или спасался от себя бегством...
   Он летел на всех парусах. Жадно впитывал в себя все, встречающееся на пути. Но ему не хватало.
   С каждой секундой увеличивал скорость. Не тормозил на поворотах. Загнанное сердце пульсировало в груди. Его жизнь была сплошным эпилептическим припадком. Шоковой терапией.
   Пустота звенела в его сознании. Разрывала. Засасывала в водоворот, словно тонущий «Титаник».
   Он осознавал, что ему не потянуть. Не вынести этого. Не спастись в одиночку. Он понял, что ему нужно не просто утолить голод. Не просто насытиться и уснуть крепким младенческим сном. Ему необходимо ПОЧУВСТВОВАТЬ. Громко. Отчетливо. Должна быть душа, которой ему ХВАТИЛО БЫ. Тело, которое не таяло бы от его голодных прикосновений. Голос, не смолкающий никогда. Который смог бы успокоить его, словно колыбельная ребенка. Словно молитва преступника. Который отпустил бы ему все грехи. Который заполнил бы его пустоту собой...
   С последней отчаянной и ненастоящей надеждой безнадежно больного он удвоил потуги. На издохе. Из последних сил. Всю оставшуюся силу он потратил на последний рывок. Набрасывался с еще большей жадностью. С почти звериной яростью. Сбивал с ног. Прижимал к земле. Пропускал сквозь души потоки своей крови. Пронзал их разрядами не вмещающейся в нем одном силы.
   Он так хотел найти пристанище. Так мечтал обрести покой.
   Искал и не находил. Разбивался вдребезги каждый раз. Приторный запах кожи просачивался сквозь пальцы, не оставляя ни единого следа. Тела не приносили сытости. Не выдержывали напряжения. Их не хватало. Они ЗАКАНЧИВАЛИСЬ. Растворялись в его объятиях. Ускользали. Мертвели. Остывали. И забывались.
   … а он сидел потом на кухне с красным «Winston» в дрожащих пальцах. И плакал. Громко. Навзрыд. Словно брошенный ребенок.
   Пульс крови в висках все не утихал. Отдавался гулкими ударами внутри, словно барабанная дрожь, устилающая дорогу к электрическому стулу... Он терял сознание. Летел с катушек. Не находил себе места, как бешеная собака. Метался, словно душевнобольной. А силы в нем не заканчивались.
   Он не разбирал дороги.
   … короткий полет. Ветер, скрашивающий грохочущий звон в его голове. Щекочущий, успокаивающий страх. Толчек. Дымящийся асфальт. Распятое над его головой небо. Капли влаги на сухой коже.
   Начинался дождь.