Всегда, сколько ни приходил к этой двери, она встречала меня по-разному. Иногда - замком, обмазанным гречневой кашей густо-густо, и, внимая пению совсем охрипших от пьянства цикад, садился на каменную задницу ступени Вы что думаете он но он не правда ли: и Вы в восторге? От простых созвучий - в восторге? Трезвучий каденций цикад алкоголя а я колесо проворачивал ржавчину моя на сгибе руки - там. За дверью… А Вы знаете? Вы помните? Что они пели бедняге Улиссу… Вы были там, сударь да? Не правда ли? В пустоте вечно звенящей словами, бегущей на месте, во сне, наяву, сердце падает, падает, сердце… живёт! А я нет. Те сирены что воском в ушах обезглавлены обезголошены увели Одиссея проститутки и спутников что помоложе. Да и пёс с ними, меднопоножными: только топот, звон… Эх, кабы не знать что на обед у Медеи-волшебницы… и чем я не Ясон?! Щит и меч положив, в колпаке, с колотушкой, у двери: чу! а не пора ль? Кто за дверью? Кто на цепи? Кто замками (вариант: часами) обвешан? Кого не пора ль выпускать - голый, безобразно зарос волосами, член приапизмом измучен за тысячу лет?! Ты! Тебя! Разум мой… Время вышло и давно потухло море огненное вечное, и пепел остыл на великой равнине. При свете двенадцати лун выехал всадник о трёх белых конях он имеет власть отворять, и никто не затворит. Три белых коня его три формы, в них не смешиваясь текут три жидкости: кровь, вода и лимфа. И двенадцать лун суть двенадцать дней недели, двенадцать месяцев года, двенадцать шагов человека от рожденья до смерти его, двенадцать свидетелей поступков и дел в этом времени его. На одном щите имена человеческие, на втором имена дьявольские. Меч выкован слепым от рождения Вороном, закалён клинок светлым воинством, что ушло в стеклянное море, преследуя Зверя, и стало стеклом микроскопа. Красное чрево растеклось на лицо похотью поднятый флаг в густых прожилках плоть словно иссиня-чёрные мёртвые нити они омерзительно видеть это. Но, отделив от костей мясо, жилы, высушив мозг, можешь теперь не бояться всадника он не сделает зла тому, кто обрёл тело из льда и огня. Будь я прежним я ноги сложил бы в танце. Руки в дерево кошкой забросил. Но едва ли знаком инею иероглиф огня. На тяжёлой цепи обезьяна. Дверь открыта… Царствуй! Уйдёшь человеком из рая. Покинув истоки рек, забудешь название бога, лишь обрывки могучих стихий - так, намёки - будут память смущать иногда отголосками древнего грома… Шизгара. У-у бэйби шиз-гара. We always drink before we love Don't we. Don't me. Before you step out into the ultimate sunshine and the boredom that flesh gives hair to... Unscreech the Teacher. Только белый свет по глазам… Воды стихли. Опустились ветки… Покрывалами насухо вытертый под аплодисмент и ура, сияющий, выходит оттуда… А Борменталь с Преображенским уж в работе опять недосуг пот со лба… А с ними третий. Тот, чьё имя не называют. Плотно закрыта высокая дверь. И висит на двери замок, облепленный высохшей гречневой кашей.
Агнец спаси (от) Дракона.