Великие мастурбаторы
Андрей Закревский
http://www.proza.ru/2011/12/30/59
Хоть Перово на схеме метро смотрится так же далеко от центра Москвы, как и какое-нибудь Митино, но добраться в центр от него дело двадцати минут. Я спешил и поэтому почти бежал по косым дворам хрущевок. Брезентовый чехол с гитарой постукивал меня по спине, задавая ритм нового стихотворения. Мелодия еще не родилась. Я вообще различаю песни на бардовские и композиторские: у первых вначале рождаются стихи, а у вторых – музыка. Мне больше нравятся первые, но это мало кого интересует, а в последнее время – и меня перестало интересовать.
Я сбежал вниз, в переход, потом еще ниже, на перрон, и сразу нырнул в двери вагона. Вот это я люблю! Когда дорога сама по себе выстраивается, состыковывается в пересадках и зеленых волнах светофора.
Быстрый переход на Таганской, еще пара остановок, и вот я на Пушкинской. Не успев выйти из метро, ныряю в ближайшую арку. Двери в ресторанчик, но мне дальше, черный вход через соседнее парадное. О! У нас опять высокопоставленные посетители: охранник останавливает меня, и я привычно рассказываю скороговоркой, кто я и зачем пришел. Пропустил. Пробегаю мимо кухни. Повара кивают мне, а спешащие в зал официантки целуют в щеку. Я сбрасываю с себя куртку в маленькой гардеробной, и там же, на диванчике, быстро освобождаю гитару от чехла, ловлю камертоном первую струну и, не торопясь, подтягиваю колки. Все, я готов. Выхожу в коридор.
Еще два шага, администратор смотрит на часы и качает головой. Я точен, как всегда.
Мне в глаза бьет свет софита. Я подсоединяю к гитаре шнур и заталкиваю в ухо выход монитора.
Разговоры, стук вилок, звон стекла, там, в темноте – за ослепительным светом. Зажмуриваюсь, вдох и выдох, которые возвращаются ко мне по проводам наушника от микрофона. Аккорд. И я ныряю в образовавшуюся паузу словами:
Что я готов продать, чтобы выжить?
Жизнь не готов, иначе б умер!
Душу не смог, не было спроса
Вещи не смог – ходил бы босым!
Все замерли, прислушались, как всегда. Мне пришлось помучиться, чтобы согласовать репертуар. Ведь в ресторане посетитель должен кушать, а не сидеть с разинутым ртом, с вываливающимся из него куском мяса. Помню, администратор кричал и топал ногами: есть не будут, кассы упадут! Фигушки, послушают, нагуляют аппетит и давай заказы с водкой наяривать. Как раз после меня выходит на сцену девочка с бархатистым голосом негритянки.
Но пока я бросаю им на сытые столы файерболы слов:
Мы бы дали отпор на своих границах,
И прошлись бы клинками по шеям воров,
Но на нашей земле проиграло битву
Племя плохих продавцов.
Постепенно глаза привыкают к яркому свету, и сквозь яркое марево софитов начинают проступать силуэты ближайших столиков со стоящими на них шарами неярких ламп. Ближний ко мне столик занимает только один посетитель, два соседних по бокам от него пусты. Крупная шишка.
Я заканчиваю сэптом, для пущего эффекта слегка напрягаю гриф гитары, как это делал Высоцкий. Строй гитары слегка плывет, создавая ощущение того, что струны после энергичных аккордов, наконец, расслабились.
В тишине раздаются одинокие хлопки. Через секунду зал взрывается. Не люблю. Как-то мне это все по;шло.
Софиты внезапно гаснут, и я вижу, кто; сидит прямо передо мной. Подошедший сзади администратор шепчет мне:
– Владимир Владимирович хочет с вами поговорить.
Ну, кто бы сомневался!
Эта неожиданная и скоропостижная дружба с президентом России началась еще много лет назад на одном питерском «домашнем» рок-фестивале. Как он меня приметил – не понимаю. Я лабал на бас-гитаре во второсортном составе. Играли мы какую-то альтернативную чушь. Параллельно я пел на бардовских слетах, и его интерес после одного из них был бы для меня вполне объясним: именно тогда я написал и «Племя плохих продавцов» и «Душа находится в почках и печени», но встретились мы с ним именно тогда, на безымянном рок-сэйшене.
Я сажусь к нему за столик. Песен, естественно, сегодня уже не будет. Я пьяным в этом ресторане не играю.
Он молча, разливает водку по высоким рюмкам, подталкивает ко мне тарелку. Я беру рюмку, и мы, не чокаясь, выпиваем.
С нашей последней встречи он прибавил в плечах, слегка загорел, и высокие скулы поднялись вверх, еще больше выдавая татарскую кровь.
– Вы пластическую операцию недавно сделали, Владимир Владимирович? – говорю я, чтобы как-то начать разговор.
Невозмутимо закусывая грибочком, он разливает еще по одной.
– У вас седина появилась, Саша.
Жалкое парирование – я младше его на десять лет. Конечно, у меня появилась седина. У него седины почти не осталось.
– Вы же обещали больше не приезжать, Владимир Владимирович, – со всей возможной язвительностью говорю я, – хотя после двух предыдущих ваших обещаний оставить меня в покое, я к третьему отнесся с легким недоверием!
– Будет война, Саша.
– Да не может быть! А что еще бывает после наших встреч? Чемпионаты мира по пинг-понгу?
– В это раз все может закончиться ядерной катастрофой.
Он наливает по третьей. Я надолго замолкаю, пью и жую бутерброды, наслаждаясь вкусом лопнувших на языке икринок. Накладываю к себе в тарелку крабового мяса и спрашиваю:
– Когда начнем?
Первый шаг: понять, кто Ему нужен. Второй шаг: понять, что Ему надо. Третий шаг: выжить после этого.
В ресторане уже никого нет. Пусто в зале. Охранники, официантки, повара – все где-то там, за тремя дверями. В пустоте становиться заметно, что зал на самом деле – это старый подвал. Что панели красного дерева не могут скрыть под собой тут и там выпирающее пузо широкого фундамента, а итальянский кафель просто налеплен на земляной пол. Я долго искал это место, а место долго искало меня.
Мы пьяные в хлам. Мне трудно сосредоточиться и внимательно слушать бормотание собеседника. А он мне что-то бормочет про акции, про двух братьев-пидарасов и про Юлю Тимошенко.
Свет. Предметы начинают отблескивать золотым сиянием.
Мы наливаем еще по одной, и я понимаю, что пора. Беру гитару в руки. Первый аккорд. Какой он будет? Стройный, радостный или минорный? А может это будет военный марш, может, будет, наконец, спокойный и задумчивый? ВВ стремительно трезвеет прямо на глазах, из-под покатого лба внимательно смотрят бусинки глаз. Ему тоже интересно. ОН, как и я, заметил эту закономерность: каков аккорд, такова и жизнь… до следующей встречи. Вдруг гармония? Но я мажу по струнам, и Путин, морщась, слышит, как в ватной тишине подвала расползается какофония.
Внезапно гаснут лампы. Но темнота наступает ненадолго. Мой собеседник начинает наливаться изнутри золотым светом. Его внешность стремительно меняется к заостренным чертам лица рептилии. Он выпрямляется в кресле, и величие плещется в пронзительном взгляде ящера. Золото тяжелыми каплями падает на пол.
Становлюсь на колени, и целую протянутую мне руку:
– Я твой раб, Золотой Дракон!
– Сыграй мне еще раз, раб.
И я разрываю струны, ударяя по ним раз за разом. Выкрикивая бессвязные слова. А он сидит, и его легкую тонкогубую улыбку изредка облизывает золотой раздвоенный язык. Это продолжается долго, разговоров сегодня не будет, какие разговоры в таком хаосе? Что же будет?
– Девку мне.
Я нажимаю на кнопку вызова, и через пару мгновений раздается легкий стук в двери. Я подхожу к ним, и принимаю из рук охранника испуганную девицу. Она голая, черноволосая, плоскогрудая и широкобедрая. Такая, как я просил.
– Убей ее!
И я беру со стола нож, всаживаю ей в живот и начинаю проворачивать его, пачкаясь в крови.
Он сидит, наслаждаясь ее смертью, и я рад, что девица не беременная, как это было в прошлый раз. Она корчится в агонии, и вот, как только гаснет жизнь в ее глазах, кровь превращается в золото, и, мерцая, начинает исчезать. Через несколько секунд исчезает и ее тело.
Золотое сияние меркнет. Два раза моргнув, зажигается свет в электрических лампах, и вот передо мной снова сидит уставший президент России, в моей крови не единой промилле алкоголя, и очень хочется спать. Золотой Дракон, который спит где-то там, под Кремлем, вновь опочил.
Мы снова едим, вяло, через силу пихаем белки-жиры, щедро поливая все это углеводами. Есть надо обязательно. Невидимая связь все еще достаточно крепка, и если сейчас лечь спать – можно впасть в кому. Надо есть.
Я только что убил человека. Помню, когда первый раз мне пришлось убивать жертву, меня трясло, я терял сознание, а потом меня несколько раз вырвало.
Помню, как он успокаивал меня:
– Он дрянной человек, вор и убийца. Его надо было убить!
Тогда я не мог есть.
Но после первого убийства убивать становится легче, если ты сумел, конечно, простить себя. Простишь себя в первый раз – во второй простить становится легче. Особенно, если тебе приказывает Золотой Дракон.
Помню, в конце девяностых, когда он приходил ко мне почти каждый месяц, он был черный от усталости и худой – уши торчали. Связь с Драконом тогда была слабая, и только потом мы догадались, почему Москва осталась столицей, а Питер – нет. Есть золото, есть – серебро, а есть просто гранит. Питер.
Здесь, под нами, спит Золотой Дракон, питаясь алчностью людей, приходящих в Гохран. Килограммы и килограммы золота и камней. И он живет здесь, внизу, питаясь восторженными взглядами, бурлящей жадностью посетителей алмазного фонда.
Когда-то разбудили Золотого Дракона – вывезли золото, его питающее, попытались ослабить. Но где теперь эти люди? Вмурованы в стену, в назидание тем, кто еще раз попытается ограбить хранилище.
– Вы знаете, Саша, что уровень самоубийств после наших с вами встреч вырастает по Москве в десять раз, а по России – втрое? – Путин говорит это с набитым ртом, рисуя над столом окружность вилкой.
– Мне все равно. Мне достаточно того, что я потом неделю лежу пластом!
– И не только вы. Производительность труда по стране падает. Люди массово жалуются на плохое самочувствие, апатию.
Я наливаю себе свежего гранатового сока и выпиваю залпом.
– Это вы мне пытаетесь объяснить провал ваших реформ? Так я и без вас знаю, что за каждую просьбу он выпьет из России столько крови, что любой шаг к лучшему утонет, погрязнет в лени и депрессии. Что все ваши попытки что-то изменить ведут, в лучшем случае, к увеличению потребления алкоголя на душу населения.
– На душу! – он приглушенно хрюкает, качает головой и снова склоняется над тарелкой.
Я снова нарушаю зарок не разговаривать с ним резко. И бормочу под нос ругательства. Но все это попусту. Ну не привык человек, который знает о том, что все вопросы можно решить простым перемещением нескольких тонн золота из одного место в другое, думать о сложных философских проблемах построения общества!
Невозможно заставить людей думать об экономике, если они распоряжаются ее ресурсами, как плохой шахматист, разменивая пешки, потому что они усложняют рисунок игры на доске.
– Как вы думаете, Саша, что произойдет в этот раз? Снова землетрясение?
Я пожимаю плечами. Все, я сыт. Мне пора домой.
Один из телохранителей подвозит меня к дому, помогает открыть дверь подъезда, заносит гитару и огромную сумку с едой и бутылками на третий этаж. Сил у меня нет.
Я валюсь на диван и с радостью думаю о том, что сегодня – утро пятницы, и мне никуда не надо идти до понедельника.
Три дня я только ем и пью, сплю и снова ем и пью. Звонила мама и сестра, жаловались на давление и плохую погоду. Маме даже пришлось вызывать неотложку. Укололи магнезию, как обычно, и уехали.
Когда в понедельник я приехал в офис, на работу, все только и обсуждали головные боли и магнитные бури.
В новостях Яндекса я прочитал о смерти Ким Чен Ира и Вацлава Гавела.
© Copyright: Андрей Закревский, 2011
Свидетельство о публикации №21112300059