Современный театр и классическая литература.
Театр... Чем отличается пьеса и ее воспроизведение на сцене от обычного романа, повести, рассказа? Опустим очевидные рассуждения о формальных различиях родов литературы, «репликах» и «простом тексте». Что заставило мудрых древних греков представить, что люди в масках, расхаживающие по расчищенной площадке, привлекут зрителей лучше, чем речи мудрецов-софистов?
Человеку нужны эмоции. Не просто даже эмоции, а эмоции сильные, которые просто не в состоянии предоставить нам умозрительные построения книг. Да, во время чтения наш мозг рисует картины, которые редко являются даже во сне, потрясающие смешения красок и сцен, да, книги дают нам такое ощущение эйфории познания, упоения величием собственных творческих сил, пробуждаемых чтением, которое едва ли способен подарить театр. Но сколько усилий приходится для этого потратить! К тому же наслаждение чтением требует определенного, довольно высокого уровня дисциплины ума, достигающегося только долгой практикой, сама возможность которой у многих, увы, отсутствует.
Изначально театр был именно таким удовлетворением естественного человеческого инстинкта, требующего «зрелищ». Но вот в конце XIX века братья Лумьер изобретают совершенно невероятную штуку — кинематограф. С этого момента начинается постепенный и почти незаметный поначалу закат театра как грубой естественной необходимости. И расцвет его как нового, совершенно особенного и ни на что не похожего жанра искусства.
Именно сейчас, в наше время, граница между театром и кино проведена настолько ясно и очевидно, что не заметить ее может разве что умственно отсталый. Вы хотите понаблюдать за тем, как эффектно взрываются и взлетают на воздух дорогие автомобили, как Нео, картинно развернувшись в воздухе, вышибает носком сапога челюсть очередному умело задрапированному в таинственность противнику? Что ж — любой из многочисленных кинотеатров к вашим услугам. А вот если вы хотите чего-то другого — можете проследовать в театр.
Стоп. Но чего же именно мы хотим? Для чего мы посещаем театры? Закончилось время пышных экипажей, нацеленных на дам моноклей — едва ли кому-нибудь придет в голову искать здесь свою половинку. Вообще, социальные функции театра сведены к минимуму, что, в общем-то, и к лучшему, потому что сейчас театральные представления посещаются исключительно ради самих представлений.
Если мне будет позволено так выразиться, театр — промежуточное звено между книгами и кино, более того, в нем сочетаются достоинства обоих этих видов искусства с исключением их недостатков. Театр обладает той силой визуального воздействия, которой, увы, не обладают книги, он по прежнему заставляет нас эффективно чувствовать, но теперь наши эмоции служат для усугубления идей, вкладываемых в постановку режиссером, сценаристом и актерами. Так же как и книги, театр требует определенного уровня самосознания и глубины мысли, но за счет ослабления напряжения на наше воображение, без которого невозможно понять книгу даже на самом неглубоком уровне, театру удается служить гораздо более конструктивным способом выражения мыслей, идей и понятий.
Однако новым целям театра должны служить и новые средства взамен применявшихся в эпоху до появления кино. Эта необходимость очевидна еще и потому, что ритм и стиль жизни, даже сам способ мышления и взглядов существенно изменился — в чем-то стал значительно шире, а в чем-то сузился до немыслимо ограниченных пределов. Современный ребенок, например, может сконструировать эффективный прогноз сложной цепи путешествий во времени, но не может интуитивно понять неразрешимость простейшего логического парадокса, как это мог сделать житель средневековья (например, Санчо Панса в одной из сцен «Дон Кихота»).
Так или иначе, современный театр должен принципиально отличаться от всего, что было ранее, и те, кто отрицает это, просто не хотят признать закономерности происходящих перемен, как это было во все времена во всех уголках мира. Перемены уже происходят, и повлиять на них мы просто не сможем. Но зато сможем разобраться в том, какова их конечная цель и употребляемые для ее достижения средства.
Начнем, пожалуй, со времен, когда кинемотограф еще был чем-то вроде отдельного вида искусства, ставящего своей задачей то же, что ставит перед собой современный театр — выразить старые, даже вечные идеи и понятия в новой форме, которая соответствовала бы изменившемуся сознанию человека начала XX века — испуганному грузом навалившихся на него перемен, почувствовавшему запах и вкус свободы, оторванному от извечных человеческих основ и готовому защищать приобретенные идеалы.
Например, всем известная история Чарли Чаплина, грустного и смешного, маленького человека, бунтовавшего против большого и агрессивного мира, стремящегося уничтожить даже намек на индивидуальность, пренебрегающего общими человеческими законами по отношению к нижним слоям общества. Особенно сильно это неравенство, вечное и неизменное в нашем мире, было, разумеется, выражено именно в Америке, и Чаплин, родившийся в практически нищей семье, знал об этом не по наслышке. Может быть, поэтому его фильмы проникнуты таким страстным воплем о милосердии, о том, что все мы — жители одной планеты, что в каждом из нас живет полузадушенная детская мечта и такая же детская вера в чудо, что сила духа не обязательно выражается в пулеметных очередях и грудах окровавленных трупов, которыми так грешит современное кино?
А сколько бы я отдала за одну возможность увидеть спектакль Антонена Арто! Живой, разрывающий саму суть мира, его привычных форм, театр, главная цель которого — проникнуть в центр мироздания, в то, что скрыто за прочными стенами нашей черепной коробки, разорвать устоявшуюся паутину нитей-мыслей и заставить зрителя почувствовать хотя бы возможность мыслить по-другому. Не в этом ли истинная цель театра?! Да и не только театра — всего синтеза искусств, если уж на то пошло.
На самом деле, одному человеку сложно бывает изменить историю, и людей, которым это удалось, можно пересчитать по пальцам. Но параллельно с историей общепризнанной, о которой сочиняют учебники, во имя которой раскапывают древние могилы, существует история иная — история познания человеком красоты во всех ее многочисленных формах и проявлениях. И путь этой истории освещается миллионами огней — от огромных, титанического масштаба звезд, таких как Гете или Леонардо да Винчи, до таких, о которых и знает-то далеко не каждый, но которые сумели направить в иную сторону мысли хотя бы скольких-то людей, заставили их задуматься, что большинство на самом деле не всегда право, или что смех может быть оружием поопасней ядерного...
Но у всех этих огней есть одна общая и очень важная черта: все они искали и находили новые пути. Когда история замирает на перекрестке, не зная, куда двинуться дальше, она обращается к помощи своих разведчиков-огней. Как далматины за каретами французских королей, бегут они впереди огромного колеса истории, светлячками освещая ее путь, с риском для себя карабкаясь на огромные горы и переплывая гигантские реки. Но зато теперь сама история может делать выбор, видеть, по какой дороге идти стоит, а на какую даже и ступать опасно — увязнешь, заблудишься, и едва ли сможешь вновь выйти на удобную дорогу...
Крутится колесо истории, и чем дальше, тем стремительней... Все больше нужно ему светлячков-путеводителей... А позади исторической махины остается утоптанный и проложенный путь, все неровности которого изгладятся после ботинками усталого арьергарда многочисленных паломников.
Современный театр как раз и замер возле этой развилки, и помочь ему мы можем, только изобретая, прокладывая все новые и новые пути, только открываясь с каждым поворотом все новым и новым идеям, увлекаясь ими и претворяя их в жизнь, находя все новые способы воздействия на сознание зрителя, будь то странная, сюрреалистичная игра актеров или потрясающие воображение сценические костюмы. Будем же светляками — это ли не самое благородное из возможных призваний?