Не знаю, как сейчас в семьях, мои давно выросли, но в своё время всем рассказам взрослых мы внимали (и их замечаниям, да, да!) с величайшим интересом, запоминая на всю жизнь. Например, еще в 7-8 лет мы знали и боялись заразных болезней, а именно, туберкулеза, и страшно вымолвить, даже проказы. Бабушкин дом находился рядом с городским тубдиспансером, и бабушка очень образно и доходчиво рассказывала, что эти больные специально ловят маленьких детей и заражают… и потому к незнакомым людям нельзя подходить и что-либо брать из их рук, и вообще, от всех незнакомцев надо подальше. Дойдя до бабушкиной улицы в старом Конде, я подозрительно оглядывалась, вперяя взор во всех прохожих, прикрыв рот и нос ладошками. Бабушка предупреждала, что есть ещё какая-то болезнь, называется проказой, очень страшная, от нее у больных отваливался нос. Тоже, видимо, бегали за детьми и заражали.
Потом шли немногословные рассказы о жестокостях турков и курдов в той, их прежней жизни. Моя мама спаслась еще не родившись – бабушка была беременна, когда их погнали из Алашкерта, благодатнейшего края, и опять все бежали туда, где Араз, я даже тогда дивилась – неужели они все умели плавать? Двенадцати лет я ходила полгода в бассейн рядом с кинотеатром «Москва», и всё равно, разве я умею плавать, чтобы переплыть такую знаменитую реку, как Аракс? Бабушке было тогда лет семнадцать – восемнадцать. Она была невероятно красива, ничего до меня не дошло, синие глаза, белокожая, черные косы, её вытащили из воды русские казаки – с этой стороны Араза стояли казачьи войска. После бабушкиных благодарных рассказов, читая Тараса Бульбу, я относилась с благоговением даже к запорожским казакам.
А намного позже я узнала, что это был исход. То есть, переселение целого народа с тех земель, которые новое государство большевиков отдало, уступило Турции, как оказалось, взамен батумского побережья. И как ещё позднее я узнала, это так было принято... Как только территория после какой-нибудь войны отходила турку – осману, он тут же полностью выселял христиан, взамен получая своих, которые не всегда жаждали попасть туда. А что, в России всем было одинаково хорошо, это тебе не тёмная Османская урция...
Сердобольные казаки уложили мою восемнадцатилетнюю бабушку – красавицу на тачанку, подложили сена, чтобы помягче и даже дали дедушке немного провианта до ближайшего селения. Дедушка у меня был тогда очень молодой, рыжий, голубоглазый, он закончил «Нерсисян чемаран» в Тифлисе, и со своим братом – Вааном Рштуни часто бывал в доме у Туманяна, который много знал про Рштуникский край. Они с братом обожали Туманяна, мама про все эти их встречи знала гораздо подробней, а вот я тогда не расспрашивала… И сокрушаюсь до сих пор, и не только по этому поводу: Ну почему не расспросила, почему не запомнила историю и бабушки, и прабабушки, и пра-пра... А сейчас ветви все срублены…
Папа родился в Игдыре, это Сурмалинский уезд. Его отец с возделывал обширные виноградники ближе к Аразу, а виноград и вино поставлял в Эривань офицерам эриванского гарнизона. Они бежали от резни курдской – как только те узнали, что будут обменивать территории, бросились грабить и резать. Но всё это я узнала через много-много лет, после того как перевела книгу «Игдыр» на русский язык…
Чем-то не совсем важным заняты мысли в молодости...
А мамина родня оставила Алашкерт, Каракилис… Мамина мама, Мец мама, сидела на низеньком стульчике, или на корточках, чуть покачиваясь, очень тихо напевала какую-то бесконечную песню, смотрела вдаль, и в эти минуты никого не видела и не слышала… Бабушка описывала нам улицы и сады Алашкертского Каракилиса, какие там были дома, описывала их убранство, и добавляла с улыбкой: «Разве здешние сады – это сады?» Хотя сад вокруг нашего дома был очень даже красивый, и у соседей стояли крепкие туфовые дома, двухэтажные, с просторными балконами роскошными садами, и я удивлялась – какие еще могут быть? Наш сад уж точно был сказочным! – как и все сады детства… А дома... Ну видела я точно такие дома на старых фотографиях, разве это дома? Низенькие строения, может, в столицах были двухэтажные?
«Гахтацнер» – беженцы разводили на новой родине те же сады, с которых их прогнали то ли турки, то ли большевики (которые всё-таки спасли тоже).
Немного повзрослев, я узнала, что все эти названия новых районов Еревана были именами потерянных уголков былой родины. Норк, Мараш, Киликия, Малатия, Арабкир… Каждый пришелец строил дом, сажал деревья и старался вокруг себя хоть немного воссоздать ту картину, которую успел увидеть или слышал по рассказам родителей.
Бабушка была по определению её зятя – моего отца, «гитун», что означает почти «энциклопедия». Она читала всех армянских классиков, окончив всего два класса церковно-приходской школы, что по меркам того времени и места проживания считалась необходимым и достаточным для девочек. Выдавали её замуж, когда исполнилось лет 12 или 14. Жених выучился в семинарии Нерсисян в Тифлисе и потому был весьма образованным человеком, но, видимо, из-за того, что обладал весьма неказистой внешностью, рыжий и невысокий, выложил за красавицу невесту сорок золотых «наполеонов». Уж не знаю, как это конвертируется в сегодняшние цены, но мама снисходительно добавляла, что за обычную невесту обычный жених приносил тестю два-три наполеона и какую-то живность.
Так вот, получив замечательное, на мой взгляд, образование дома, читая книги армянских классиков, бабушка знала неимоверное количество пословиц и поговорок, причём и на курдском, и на турецком, переводя их сразу на наш язык. На моей полке стоит добытый в своё время с огромным трудом сборник армянских пословиц «Арацани». Читая их, я вижу, что почти все эти пословицы мы слышали от бабушки, причём со своеобразным введением и последующим объяснением. Поэтому на титульном листе этой книги печатными буквами приписала: «Пословицы моей бабушки».
Она редко соглашалась рассказывать про гахт – исход. В 1958 году минуло от «гахта» лет сорок. Но она чаще всего отвечала:
– Ачек ярая туз екилмуз. (Не кладите соль на открытую рану).
– Сделай добро, выбрось в воду.
Я хотела не в воду, а конкретно кому-то. Но бабушка объясняла, что добро надо делать бескорыстно. Сколько раз я убеждалась, что она была права: в таком случае эта вода приносит обратно сделанное тобой добро...
Предупреждала: Кто яму другому роет, сам в неё попадёт. На всю жизнь я запомнила, что никому нельзя делать ваисутюн, то есть действия, которые могут лишить кого-то заработка.
Резюмировала чьи-то действия: Мышь не может влезть в дырку, а веник с собой тащит! То есть надо было научиться хорошо оценивать свои возможности...
Она прекрасно жила в доме зятя, отец очень уважал её, мы боготворили, но о чём может думать находящаяся в доме зятя армянская женщина? Разумеется, только о том, что ей надлежит жить в доме сына, а не зятя. То есть чувствовала себя несвободной в огромной комнате, окруженная готовыми обслужить по первому слову внуками. И на дежурный вопрос «Вонц ес?» (ты как?) стыдливо улыбаясь, отвечала:
– Жил один курд. Страдал недержанием газов (то есть, говоря по-нашему, всё время пукал) и никто в «чадре», (то есть в шатре) с ним не хотел жить. (Ещё бы!)
И наконец, курд решает завести себе свой дом, свой шатёр. Построил, счастливый, зашёл в него и стал мерить шагами из одного конца шатра в другой, приговаривая:
– Тна мна, тра мна! Тна мна, тра мна! Дом мой – пук мой.
Вот так мы узнавали цену свободе и чувству собственности.
Или другая пословица. Слушая взволнованный рассказ моей тёти о том, что её внук совсем не похож на сына, бабушка пресекала её сомнения турецкой пословицей:
– Девушку хоть из Багдада привези, всё равно на брата своей матери будет похож!
Тётя протестовала:
– Но и на дядю не очень-то похож!
– Гязм челни, мазм келни! Не на бревно, но хоть на волосок будет похож!
По-моему, она разговаривала только пословицами. И опять я сокрушаюсь, ну как я не записывала эти рассказы-пословицы, ну чем же я была таким очень важным занята!
Я часто слышала извинительное вступление, кстати, не только от неё. Турок... (дальше кто как может, выражался по адресу векового супостата), а слово у него меткое.
Я запоем читала в это время книги, даже когда подметала двор, книжку из рук не выпускала. И бабушка очень подозрительно и даже с неодобрением относилась к этому моему увлечению глотать книги. У них в старом кондском дворе жил сын соседки, доцент, который, по её словам, свихнулся от такого постоянного чтения. И, считая меня никудышной невестой, всё время пугала:
– Крест девушки в доме свекрови. Лучше каждый день двор подметай, глядишь, кто с улицы и заметит, какая чистоплотная девушка в этом дворе растёт...
И задумчиво-оптимистично добавляла: "Дырявая бусинка на полу не заваляется".
К её большой радости, замуж-то я вышла. Первым вопросом мамы был: «Когда придут?». А бабушка спросила с лукавой улыбкой: «Тоже так много читает?».
Но он прочёл за всю жизнь три-четыре художественные книги, так как рос без матери и приходилось много хозяйничать по дому. Возможно, это оказалось первой ошибкой в моей только что начавшейся личной жизни – мы с трудом находили общие темы для беседы – хорота – важной части совместного бытия.
Пословицы надо уметь принимать к действию, а не только слушать…
На все остальные мои ошибки у бабушки непременно нашлась бы соответствующая и корректирующая пословица, но её уже не было рядом, моей невинной и не очень счастливой бабушки, мудрой от огромного количества несчастий, выпавших на её долю...