Зима ходила по заснеженным улицам, ища приюта. Она заглянула ко мне в окно и, увидев мою нишету, выронила слезу, которая скатившись белым жемчугом, примёрзла к старому наличнику. Мороз, заблудившись в лесу, звал ветер, и тот бежал к нему напрямик по сугробам, оставляя клочья белой шерсти в лапах зелёных елей. Я проснулся. Холодное утро, не торопясь, вытаскивало пузатое солнце, закинув в небо серебристую сеть. Я встал, позавтракал, стал надевать пальто, и с удивлением заметил, что ворот у пальто протёрся.
- Надо же, почти новый, всего семнадцать лет ношу, наверно шкурка попалась некачественная. Драп ещё ничего, чуть потёрся у карманов, но в глаза не бросается, - сказал я сам себе, гладя чёрный каракулевый воротник.
Тишина была моей хозяйкой в доме, она меня успокаивала, баюкала как маленького ребёнка, никогда не ругала, не о чём не спрашивала, не о чём не просила. Я был женат всего три месяца. Жена не выдержала моей экономии. Ну, зачем ей покупать колготки, если голяшки целые! Зато теперь никто ни о чём не просит, не корит, и ничего от меня не хочет. Я аккуратно получаю денежки и складываю их в старое бельё, правда, оно не старое, а скорее ношеное. В доме порядок, всё на своих местах, нет ничего лишнего. Я привык к одиночеству и смирился со своей судьбой.
Я вышел на улицу и пошёл на работу. Снег озорно подмигивал мне и серебристой шкурой тёрся о мои старые коричневые ботинки. Мороз хватался за моё потрёпанное пальто, ища любую лазейку, чтобы, забравшись поближе к моему телу, погреть свои холодные ладошки.
На работе день прошёл незаметно. Я узнал, что освободилось место старшего инженера производственного отдела, но мне никто не предложил эту должность, хотя, по моему мнению, я самый исполнительный, да и стаж у меня не маленький, поэтому это место должен был занять я. Обида пробралась в душу, как крыса в пустую кладовку, и так мне стало погано, хоть волком вой. Я не заметил, как дошёл до дома, входная дверь была приоткрыта, хотя я точно знал, что закрывал её на ключ. Я вошёл. В доме всё было перевёрнуто, бельё валялось на полу. Я стал искать деньги, но денег нигде не было. Бледный, дрожащими руками я позвонил в милицию и стал ждать. Вскоре приехала милиция. Милиционеры осмотрели комнату, составили протокол, взяли у меня заявление.
- У вас тут и красть то нечего, хлам один,- сказал милиционер.
- Как это нечего, а деньги! Я же всё написал. Как же жить мне теперь! Вы воров найдёте и вернёте мне деньги?- спросил я, пристально глядя ему в глаза.
- Деньги надо хранить в банке. Что ж вы так, такие деньжищи хранили, хоть бы дверь нормальную поставили!- недовольно сказал милиционер.
Я, плача, глядел на кучу белья и вдруг увидел среди изношенных тряпок деньги. Я кинулся к ним и стал, считая, их складывать.
- Ты что там нашёл?- спросил меня милиционер.
- Деньги. Вот они мои денежки. Сейчас я их сосчитаю, сложу и пусть они лежат на чёрный день,- сказал я и тихо рассмеялся, обрадовавшись такому счастью.
- Ты что, рехнулся? Это же оплаченные счета за квартиру!
Он покрутил пальцем у виска и, обращаясь к своему напарнику, сказал:
- Санёк, звони в "психушку", кажется, наш потерпевший умом тронулся.
Приехала скорая помощь. Я никак не хотел расставаться с деньгами и, крепко зажав их в кулак, боясь выронить, покорно пошёл за санитарами.
На небо взобрался месяц и, оглядевшись, развесил хрустальные лампочки по всему огромному небу. Зима, всплеснув руками, пожалев меня, кинула под ноги горсть серебра и я, наклонившись, загребал его рукой и клал в карман,а оно почему-то плакало, стекая с тёплой ладони.
Утром, проснувшись в больнице, я увидел, что руки мои пусты, у меня отобрали последнюю радость. А как жить без радости! Я умолял вернуть мне мои деньги, но никто не слышал меня, или не хотел слышать. Я прожил несколько недель и умер в психиатрической больнице, так и не оправившись от потрясения. Украденная радость, вернувшись ко мне, прижалась холодной бумажной душой и растворилась в моих мёртвых снах. Меня некому было хоронить,поэтому меня хоронила администрация, сбили гроб, да закопали. По мне некому было поплакать, лишь ветер выл над моей безымянной могилой, да старая ель, жалея меня, пару раз вздохнула.