Весь вечер просидели за круглым столом, ужинали, распивали чай с ароматным земляничным вареньем, шоколадным тортом с вафельной прослойкой, потом рассматривали и комментировали семейные, мои детские и юношеские голографические изображения, эпизодические моменты важных событий: окончание школы, отлёт на Марс, встречи, не только с родителями. Слушали Снофрет, которая скупо, без живописных подробностей делилась воспоминаниями, большей частью, нерадостными.
В 21 час включили телеголограф. Неизменная привычка знать, что же делается в мире, и каким боком это коснётся нас?
И точно, после коротко комментария и видеосообщения о нашем прибытии в Жигулёвск, диктор с осуждением произнёс, что мой опрометчивый и необдуманный поступок привёл к межгосударственным осложнениям с ОАР, правительство которой требует немедленной выдачи своей подданной, насильственно удерживаемой в российском сексуальном рабстве. Это уже вызвало волну ненависти к российским туристам и нескольким нападениям на них, правда, не повлекшим за собой смертельных жертв. Вовремя вмешались полицейские.
— Но это же неправда! — возмутилась Снофрет. — Ты меня освободил от рабства. Неужели он не знает?!
— Вранье, — согласился я, — Всё они знают, но собственная ложь мало кого волнует. И это отвратительно. Пожалуй, пока мы не сможем с тобой поехать в Файюм, чтобы откопать бочонок и вынуть из него послания твоих родственников — меня могут арестовать тамошние полицейские, а тебя выдать за несчастную жертву маньяка. Так у нас называют психически неуравновешенного человека, который любит давать выход своим порочным страстям. Не волнуйся, никто тебя не отдаст. Это обычный журналистский приём — желание обладать сенсационным материалом и выдоить из него всё возможное, чтобы заинтересовать зрителей, поднять интерес к своему каналу. Не переживай и не задумывайся, всё равно, пока ничего не поймёшь. Мы тоже порой сами себя не всегда понимаем. И уж, конечно, не всегда согласны с тем, что у нас творится под носом. Но сие от нас не зависит. Лбом каменную стенку никто не может разбить, но свою голову покалечить можно.
— Не забивай девочке память своей однобокой политической философией, — предостерегла мама. — Может быть, у неё иное представление о нас составится. Ты не истина в последней инстанции.
— Нет, конечно, но я хочу показать, что у нас далеко не рай, как она думает, а вполне заурядное агрессивное человеческое общество.
— Ты что-то имеешь против агрессии? — спросил отец.
— А ты за неё?
— Без неё человечество не выжило бы. И цивилизация бы не состоялась. И ты это прекрасно знаешь.
— А сколько десятков миллиардов людей она унесла?
— Представь, что на Землю наконец-то прилетели долгожданные инопланетяне, но не с подарками в виде своих научно-технических достижений, а с целью захватить планету, и мы, лишённые агрессии, благодушно взираем на то, как они строят для нас загоны, или, что скорей всего, сами начнем строить себе концлагеря, как уже было не один раз. Может быть, нам даже не хватает этой агрессии? Чтобы подонок не поднимал на ребенка руку, зная, что моментально последует расплата.
— И вот так всегда: сойдутся, и давай спорить, — пожаловалась мама Снофрет. — Нет, чтобы поговорить о прекрасном, возвышенном. О голографической инсталляции на Красной площади художника Марика Раевского на тему «Человек и Вселенная». Вся интеллигенция России обсуждает новую поэму Леонида Петрушевского «Палица любви». Владимир Могильников собирается в Большом театре ставить по ней оперу. Уже несколько тысяч человек записалось на приобретение билетов, хотя, по-моему, и телетрансляция спектакля будет ничем не хуже.
— Неужели в наши дни кому-то есть дело до поэзии?!
— Нет, ты совершенно изменился в своих поездках, то в космос, то в прошлое. Забыл, как сам сочинял стихи?
— Это было давно. Гормоны играли. А Петрушевскому сейчас сколько лет стукнуло?
— Наш ровесник. В 33 году родился. И это одна из его лучших поэм.
— Просто, он хорошо умеет пиарить себя. О каждом его творении говорили, что это лучшее, что он сочинил.
— Его поэмы сами за себя пиарят. Я уж на что далека от поэзии, и то, заслушалась. А уж про девчонок и говорить нечего, глаза сразу на мокром месте. Это живой классик.
— Будет время — послушаю. Любопытно. У нас мало прижизненных классиков.
— Боюсь, этого времени у тебя никогда не будет, — вздохнула мама. — Поэзия не любит суеты, мельтешения. Чтобы её правильно воспринимать, нужно романтическое состояние души.
— Ну да, особенно если вспомнить, какие стихи писал убийца и насильник Яков Ясносельский.
— Это досадное исключение. В семье не без урода.
— Этих уродов везде хватает, — заметил отец. — Ни одно общество без них не обходится. Можно подумать, они соль нашей цивилизации.
Перед сном мы с отцом, чуть захмелевшие, поэтому и весьма благодушные, вышли на прохладную застеклённую веранду, оставив наедине женщин с их секретами. Поразительно, как быстро они нашли общий язык! Да и то, Снофрет первая девушка, которую я привёл к родителям.
Призрачные силуэты берёз и осин не заслоняли живописный вид на заснеженную Волгу, над которой низко висел серп молодой луны, освещающей стремительные в полёте низколетящие флаеры, словно чёрные стрижи над водой.
— И зачем же ты выдернул девчонку из её среды? Неужели не понимал, какая лавина неприятностей последует за столь необдуманным поступком? Мало того, что поставил крест на своей работе хроноразведчика, но и крупно подставил всех своих коллег. Своя корысть всё превысила?
Я задумался. Что можно ответить кроме общих слов? Сам себя постоянно казню и ругаю.
— Догадывался. Возможно, когда просыпаются чувства и страсть, разум засыпает. Видимо, человек хотя бы раз в жизни должен сделать один безрассудный и отчаянный поступок. Я был слишком правильным в детстве, в юности, не доставлял вам особых хлопот. И, кто знает, может быть, всё это было предопределено?
— Канта начитался?
— Ты меня не одобряешь?
— Ты взрослый человек. Сам вправе решать, что и как делать. Если все разведчики начнут доставлять в этот мир своих возлюбленных…
— То что? Мир перевернётся от перенаселения? В Индии миллион человек ежегодно умирают от голода, и никого это не волнует, даже индийское правительство. Наши женщины не желают рожать, тетешкаться с малышами, воспитывать. И всё потому, что в обществе гипертрофированное чувство потребления. Никто не желает себе ни в чём отказывать. Одна ласточка весны не делает. Всемирному правительству нужно удешевить переброску людей в прошлое, и отправить туда на поселение всех желающих. Уверен, многие согласятся. Особенно те, кто здесь умирают от голода.
— Изменится Реальность.
— В другой Вселенной, в которую они попадут. Наша останется на месте.
— У тебя на всё есть ответ.
— Но это же выход! Согласись со мной, отец.
— Но тогда изменится наше будущее! Возникнут новые Вселенные.
— Ну и пусть! Может быть, в этом и есть выход. Нужно же хоть что-то начать делать! Меня поражает всеобщая болтовня, маниловщина, прожектёрство. Все надеются, что со временем всё утрясётся, всё будет хорошо. Но столетия проходят, а люди по-прежнему умирают от голода и в бесчисленных военных конфликтах, террористических взрывах. Скоро весь мир станет мусульманским. На христиан будут пальцем показывать.
— Ты всегда был неисправимым романтиком. В иных семьях муж с женой десятилетиями не могут договориться, делят детей, внуков, а ты хочешь, чтобы правительства разных стран в одночасье пришли к общему мнению, согласию. Вот когда жареный петух клюнет в темечко, тогда, может быть, зашевелятся, и то, сомневаюсь. Не думаешь, вернуться к хирургии? Без практики квалификация теряется.
— Там видно будет. Дай оглядеться. Понять, что к чему? Всё-таки три месяца меня не было в этом мире. Иной раз возникает мысль, что я, всё же, изменил Реальность, попал не к себе. Многое не узнаю.
— Дежа вю наоборот? Ну-ну, осматривайся. Мне спокойнее, если будешь под боком. А то опять вляпаешься в новую историю.
— Зато поговорить будет о чём. И не только в нашей семье.
— Не дай Бог! Меня всегда удивлял выбор журналистов. Какую информацию они нам не сообщили, отдав предпочтение уже произнесённой? Может быть, для меня другая информация ценней?
— Для этого есть другие каналы.
— Уже переключал. Везде только о вас и говорят.
— Стали телезвёздами. Ты же понимаешь, что этот ход был единственно возможным. Я не хотел терять Снофрет. А для них она не человек.
— А кто же? Ты говори, да не заговаривайся.
— Нежеланный артефакт, от которого нужно срочно избавиться, чтобы не мутил воду, не мешал спокойно сидеть в кресле. Я им помешал, предав гласности появление в нашем мире древней египтянки.
— Они делают свою работу. А ты со своей — не справился. Личное поставил выше общественного.
— Во все времена общество не считалось с личностью.
— Ты передёргиваешь, Артём. В твоём случае — это чистейшей воды эгоизм. Сделал бы свою работу добросовестно, не пришлось бы оправдываться.
— Ну да. Ты, как всегда, прав. Отряд не заметил потери бойца. Всё было бы тихо, спокойно. А я бы годами мучился от сознания своего предательства, что оставил любимую девчонку на растерзание вандалам.
Отец внимательно посмотрел на меня, тяжело вздохнул и спросил:
— Игоря Талькова вспомнил? Что сделано, то сделано. Надеюсь, в следующий раз будешь умнее.
— Ты думаешь, будет и следующий раз? — с иронией спросил я.
— А кто тебе помешает? Я тебя всё станется. Пошли спать. Всех ошибок не переделаешь.
— Если не стараться.
— Хочешь быть старательным дураком?
— Нет. Наоборот. Старательным умником.
— Это не всем удаётся.
— Я стану исключением.
— Похвалялась синица море поджечь.
Посмеялись и разошлись по спальням. Отец был во всём прав. Гордость мешала мне сказать об этом вслух. Я чувствовал бы себя намного сквернее, если бы последствия моего вмешательства оказались.… Нет, не катастрофичными, до создания другой Реальности, но, хотя бы изменения.… Да нет, я не прав. Если Реальность не модифицировалась, я виноват лишь перед своим руководством, из-за того, что грубо нарушил инструкции, создал прецедент. Но законы для того и существуют, чтобы их нарушать, иначе бы не было прогресса. Примерно так я успокаивал свою разбуженную совесть.
Снофрет не среагировала на моё появление в спальне; раскинув руки, сладко спала поверх одеяла, даже не успев снять платье и носки с детской расцветкой, с цветочками. Не удивительно, сколько впечатлений обрушилось за два дня. Не стал будить, ей не привыкать спать одетой, укрыл запасным одеялом, а сам разделся и нырнул в прохладные шелковистые простыни, с улыбкой вслушиваясь в уютное завывание начавшейся пурги в печной трубе. Как же мне этого не хватало в скитаниях, и на Марсе, и по древним странам!
продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/10/300