Прошло более полувека со дня окончания войны, но до сих пор она не оставляет мою память. События её наиболее ярко возникают перед моим взором, когда смотрю на ночное, в мириадах алмазных звёзд небо с золотым диском луны. Я любуюсь природой, и это доставляет мне огромное наслаждение. И тем не менее, где-то в глубине души, при всем этом очаровании продолжает таиться тревога. Она возрастает, когда ночную тишину нарушает гул летящего на большой высоте реактивного самолета. Именно в этот момент я возвращаюсь в своё военное детство, в тяжёлый год, когда шла битва за Москву.
В то время мы жили в деревне, откуда только недавно выгнали вражеские войска. За огородом маленькой бабушкиной избушки неторопливо катила свои спокойные воды речка Тьма, впадающая где-то в центре Твери в Волгу. Летом деревенские ребятишки, в числе которых была и я, купались в этой реке до посинения, загорали на прибрежном жёлтом песке и ловили сачками, сделанными из наволочек, серебристых пескарей и юркую плотвичку. Зимой же, обычно в конце ноября, Тьма замерзала. И если это было при безветренной погоде, лёд на ней становился блестящим, прозрачным и гладким, как стекло. И вся ребятня вновь устремлялась на речку. Мы съезжали на самодельных санках с косогора на самую середину реки и катились по её гладкому льду до противоположного берега, где росли вековые сосны с высокими оранжевыми стволами, приятно пахнущими хвойной смолой.
Зимой эти места были покрыты глубокими девственными снегами, которые никто не трогал, за исключением, порой, нас, ребятишек, когда мы со своими санками осторожно пробирались на противоположный берег посмотреть: а что там? Однако чаще всего мы отказывались от этой затеи, так как у берегов Тьмы всегда были полыньи, очень глубокие и коварные, припущенные сверху снегом.
Другим развлечением зимой на реке было для нас катание на коньках. Мама достала мне у одной знакомой «снегурки», и я всё свободное время проводила на Тьме. Надев старые бабушкины валенки, я прикрепляла к ним с помощью верёвочек и палочек свои коньки и лихо носилась по скользкому льду до позднего вечера, пока с косогора не доносился голос мамы: «Вера, домой!»
Однажды, погожим декабрьским днем, освободившись от уроков и хозяйственных дел, я пошла кататься на коньках. Вечерело. Ребятня, устав от игры на реке, разошлась по домам. А у меня возникло непреодолимое желание пролететь птицей по гладкой поверхности льда, почувствовать себя лёгкой и умелой. Увлёкшись, не заметила, как стемнело. И лишь остановившись передохнуть, ненароком увидела на небе луну, похожую на огромный куриный желток, и россыпи серебряных звёзд. Я залюбовалась этой прекрасной картиной, слушая тишину...
И вдруг среди всей этой прелести где-то высоко раздалось тревожное «у-у-у!» Нагнувшись, я стала лихорадочно развязывать коньки, так как уже поняла, что это летит немецкий бомбардировщик. И действительно, я вскоре увидела в радужном свете луны его широкие крылья, которые стремительно приближались к земле. Появление здесь фашистского самолета не было случайностью: над нашей деревней проходила воздушная трасса «Вагоностроительный завод — военный аэродром». Не отвязав до конца коньки, я, переполняемая страхом, стала карабкаться на косогор по обледенелой тропинке.
Но ноги не слушались меня.
Кое-как уцепившись за промерзлую ветку орешника, я притаилась в его зарослях, с ужасом наблюдая за отчетливым в свете луны контурами вражеского самолета. Зловещее "у-у-у!" уже гудело над моей головой.
И вдруг к нему примешался какой-то протяжный, громкий свист. На опушке противоположного берега упала сброшенная немецким летчиком зажигательная бомба. Она вспыхнула ярким пламенем, а от неё во все стороны полетели огненные языки и искры. Не в силах оторваться от страшного зрелища, я намертво зажала ветку орешника в своей руке, боясь шелохнуться. А гул и свист продолжались... И вскоре все прибрежные опушки вспыхнули ярко-красными и багрово-оранжевыми огнями, которые, словно предупредительные сигналы, вещали об опасности. Всего каких-нибудь трехсот метров не хватило для того, чтоб эти бомбы упали на деревню.
Захваченная этим необычным страшным зрелищем, я не слышала голоса мамы, которая стояла почти рядом со мной, на косогоре, и звала меня.
Очнулась, когда бомбардировщик, развернувшись, словно большая неуклюжая чёрная птица, полетел обратно. Полная страха, продолжала я взирать на прекрасное звездное небо, украшенное золотым диском луны. Мама взяла меня за руку, и мы пошли домой, то и дело оглядываясь назад, где на пологом берегу Тьмы бушевало всепожирающее пламя, набрасывающееся, словно дикий зверь, на стволы прекрасных сосен.
Не прошло и часа, как мой слух опять уловил знакомое и страшное «у-у-у!» И не успели мы одеться и выбежать во двор, где руками мамы и бабушки было вырыто примитивное бомбоубежище, как снова раздался пронзительный свист. Что-то громко ухнуло и затрещало, а снег окрасился в кровавый цвет: это горел дом через дорогу, где жили наши соседи Федосеевы. Запахло гарью, кто-то отчаянно закричал, но всё это в который раз потонуло в нарастающем гуле самолета и свисте сбрасываемых им зажигалок. К счастью, расчёт летчика не оправдался: бомбы падали, хотя и на нашем берегу, но не затрагивали других строений.
Тушить пожар бросились все жители нашей деревеньки. И что удивительно, в кажущейся неразберихе не было паники: все молча и сосредоточенно забрасывали пламя снегом и поливали водой из вёдер, которые по цепочке передавали к домам от проруби на Тьме.
Вскоре лишь едкий дым от него напоминал о том. что случилось, и я вновь взглянула на усыпанное звездами небо. Золотая луна, откатившись к западу, спокойно глядела с высоты на несчастную, израненную землю, словно утверждая, что всё страшное временно, и на Земле рано или поздно воцарятся мир и тишина.
Так оно было! Нынешние поколения уже не думают, что все может быть иначе. А вот у нас, переживших войну, ужас её так и хранится в памяти. И это нельзя забыть! Вот почему сейчас, глядя на прекрасное звёздное небо и красавицу луну, я тревожусь о том, чтоб наш покой не был нарушен. И мне хочется многократно, как заклинание, повторять: «Да будет мир на Земле!»