Глава 4
«Колодец» спал, когда я вышла из дома: собачники уже давно разошлись, а мамаш с колясками еще не было видно. Пять минут до остановки, еще столько же - подождать маршрутку, чертыхаясь на щедрость коммунальщиков, превращающих грязную слякоть в токсичную смесь гранитной крошки и химикатов.
-Нет, они точно в доле с обувщиками - каждую зиму приходится новые сапоги покупать,- подумала я, разглядывая проступившие на коже белые разводы.
Еще минут двадцать на метро, втиснувшись в душный вагон, уже успевший пропахнуть потом толкающихся, спешащих на работу людей, и я в офисе. В небольшом кабинете, который приходилось делить с двумя женщинами бальзаковского возраста, было, как обычно, почти стерильно чисто. Бухгалтеры - народ педантичный не только по отношению к цифрам. Обстановка настраивала на монотонное изучение документов и внесение данных в программу. Когда я только пришла работать в компанию, занимающуюся оптовыми продажами консервированных овощей и фруктов, долго не могла привыкнуть к тому, что каждая лишняя бумажка, небрежно лежащая на столе, вызывала чуть ли не аллергию у главного бухгалтера и её заместительницы. Дамы убили не один час, объясняя где, что и, главное, как должно лежать. Мне был неприятен их учительский тон, но пришлось смириться и принять местные правила игры. Моя должность - всего лишь помощник бухгалтера. Никогда не любила эту работу, но еще когда я училась в одиннадцатом классе, мама решила, что профессия счетовода - самая подходящая для женщины. «Бухгалтерия учит порядку и экономии, дочка. Да и без куска хлеба никогда не останешься.»,- внушала она мне каждый раз, когда я заговаривала о том, что очень хочу попытаться после музыкальной школы поступить в Гнесинку.
« Ну, какая еще Гнесинка, дурочка? Ты что, в певицы собралась? Посмотри на себя - ни рожи, ни кожи - одни кости торчат во все стороны. Хорошо еще, что мозги на месте.» - методично открывала мне глаза на саму себя искренне желающая только самого лучшего мама. И я поверила ей, но не в то, что бухгалтерия - все, к чему мне нужно стремиться, а в то, что я некрасивая и что про мечту исполнять песни собственного сочинения можно забыть. Я пошла в отца и в отличии от матери с внушительным бюстом и крутыми бедрами, на которые заглядывались все соседские мужики, в шестнадцать лет была больше похожа на мальчика, чем на дочь дородной красавицы, пахнущей сдобой. Одноклассницы хвастались перед уроками физкультуры нижним бельем, показывая степень своей половозрелости, а мне тогда бюстгальтер даже не на что надевать было.
Соседки по рабочему месту никогда не приходили к девяти утра - это было привилегией, которую они заслужили преданностью, угодливостью, и годами труда на Ашота Георгиевича. Ашот Георгиевич поощрял их подобострастные улыбки то шоколадками, то премиями. Мне шоколадки доставались только по праздникам, а премию я получала стабильно, но исключительно под Новый Год. Ашот Георгиевич видимо обладал шестым чувством, и ему была неприятна сама мысль о том, что кто-то в офисе недостаточно ценит его жизненный успех. Виолетта Владиславовна и Антонина Данияровна всегда широко улыбались, когда на корпоративах, устраиваемых для нас каждый год в одном и том же азербайджанском кафе, принадлежащему родственнику Ашота Георгиевича, хозяин в сотый раз рассказывал свою историю селф мейд мэна. Достигнув сорокалетия, Ашот Георгиевич считал, что путь от двух ларьков на Выхинском рынке до собственной компании, со штатом в десять человек, включая меня, достоин признания его респектабельности. Я не могла заставить себя улыбаться, цокать языком и кивать головой в нужных местах рассказа. Наверное, поэтому шоколадки приходилось покупать самой и довольствоваться крайне редким материальным поощрением.
Виолетта Владиславовна и Антонина Данияровна видели, что хозяин относится ко мне с нескрываемой прохладцей и с удовольствием дружили против меня. В курилке иногда шли разговоры о том, что они до моего прихода в компанию частенько на повышенных тонах выясняли, кто больше смыслит в сокрытии прибыли предприятия, но с появлением молодого и неопытного специалиста споры прекратились, и в бухгалтерии воцарились тишина и покой.
- Наташа, сегодня мы с Тоней поедем в банк, все останется на тебе. Я надеюсь хотя бы в этот раз ты не напортачишь в отчете, или мне снова каждую циферку после тебя сверять с платежками?,- борясь с отдышкой и разматывая с запревшей шеи махеровый шарф, «поздоровалась» Виолетта Владиславовна. Даже не взглянув в мою сторону, она сняла меховое кепи и принялась перед зеркалом поправлять пышную прическу. Крутые локоны, которыми могла с утра похвастаться голова главбуха, к вечеру неизбежно превращались в жалкие сосульки, но это не смущало Виолетту Владиславовну , и каждое утро сосульки вновь превращались в дикий вьющийся начес, делая и без того крупную голову непропорциональной телу.
- Я постараюсь,- отозвалась я со своего места.
- Ты уже четыре года стараешься, а толку - чуть. Ох, милочка, не твое это дело - бухгалтерия. Тебе петь надо было идти - вон как в Новый Год под караоке спела – заслушались все, а бумажки тебя не любят. И за что только Ашот платит? Лучше бы твою зарплату между мной и Тонечкой разделил, все равно от тебя нет никакого прока.- в который раз намекнула на мою профнепригодность Виолетта Владиславовна.
Я не ответила, имитируя бурную деятельность и перекладывая толстые папки с одного места на другое. Виолетта Владиславовна дождалась прихода Антонины Данияровны, и они выпили по нескольку чашек чая кряду, лакомясь при этом шоколадными конфетами, завернутыми в золотую фольгу, которые они одну за одной доставали из большой разноцветной коробки, подаренной всему нашему отделу еще месяц назад к восьмому марта кем-то из клиентов.
Вдоволь почаёвничав, они быстро собрали нужные для банка бумаги и ушли, не попрощавшись.