ИНТ. КУХНЯ В ГОРОДСКОЙ КВАРТИРЕ. ДЕНЬ.
По мебели и технике видно, что жильцы не из бедных. Но обстановка предельно скупая – на столе ничего лишнего, посуда очень простая. И везде – очень чисто, неестественная для кухни чистота, почти стерильность. В народе про такое говорят: «вылизано».
В углу – подвесная полка для телевизора. Полка накрыта белой салфеткой, вместо телевизора на ней стоит икона, перед которой теплится лампадка.
На стол к обеду собирает МАТЬ (40). У нее красивое, с тонкими чертами лицо, но совершенно бесцветное, без грамма косметики; волосы аккуратно спрятаны под застиранную до белизны косынку. Одета в серую юбку почти до пола и некрасивую блеклую кофту. Всё в ее внешнем виде и поведении выдает человека, истово и безоглядно верующего. Закончив собирать на стол, Мать зовет дочь.
МАТЬ: Верочка, иди обедать!
На кухню входит ВЕРКА (16) – девчонка-подросток с короткими стриженными и взлохмаченными волосами, в потертых джинсах и футболке с модным принтом, тоже явно не новой. Одежда Верки – дорогих марок, и не новая не потому, что не на что купить, а потому, что это любимая одежда; одежда, которую занашивают до дыр, потому что в ней удобно. Вид у Верки недовольный и брезгливый. Она плюхается на табуретку к столу и только тогда вынимает руки из карманов. Мать бросает на Верку нерешительный взгляд, садится напротив. Верка берет ложку. Мать набожно крестится.
МАТЬ: Помолимся, Верочка, что послал нам Господь обед.
Верка хмыкает и с презрением смотрит на мать.
Мать шепчет слова молитвы. Верка в это время отворачивается и смотрит в окно. За окном – старый двор. За стеклом качаются от слабого ветра весенние ветки с полураспустившимися листочками.
Мать заканчивает молитву, отламывает от кусочка хлеба, берет ложку и начинает есть. Верка тоже берет ложку, мешает суп в тарелке.
ВЕРКА: Че, опять без мяса?
МАТЬ: Так пост, Верочка.
Верка встает, подходит к плите, снимает крышку с кастрюли, запускает в кастрюлю руку и вынимает кусок курицы. С курятины стекает жирный бульон.
ВЕРКА: Пост, говоришь? А чё ж он не для всех, твой пост?
МАТЬ: (испуганно) Это для папы! Вера, ты же знаешь!
Верка бросает курицу обратно в кастрюлю. Жирные брызги падают на плиту.
ВЕРКА: Папе, значит, можно? А мне – пост?
МАТЬ: (выговаривает дочери строже и уверенней в своей правоте) Вера, ты прекрасно знаешь, как папа относится к религии. Это его точка зрения, и я ее уважаю. А он уважает мою веру, за что ему большое спасибо. Господь всё видит, он ему простит…
ВЕРКА: Бред! Бред ты несешь, мама! Отец не верит ни в какого бога, и никто ему ничего не простит.
Верка идет к холодильнику, достает оттуда колбасу, берет нож и начинает делать себе бутерброд.
МАТЬ: Верочка, он умный человек…
ВЕРКА: (перебивает) Вот именно. Понять не могу, как он всё это терпит! (оборачивается) Мам, ты ж нормальной была! Два года назад ты была нормальной бабой!
МАТЬ: (оскорблено) Женщиной!
ВЕРКА: Точно, женщиной! Красивой, умной женщиной! Какие у тебя платья были, какие туфли! Шубы, кольца…
МАТЬ: Верочка, это всё ерунда, поверь мне. Абсолютная ерунда. Тряпки и холодный металл. Думаешь, мне хорошо в них было?
ВЕРКА: Думаю, да. Ты улыбалась.
МАТЬ: (улыбается) Я и сейчас улыбаюсь.
ВЕРКА: (криво усмехается) Какая-то вымученная у тебя теперь улыбка. Так счастливые люди не улыбаются.
МАТЬ: Это ты и отец не даете мне быть счастливой!
ВЕРКА: Да нельзя от этого (тычет ножом в сторону иконы в углу кухни) счастливой быть! Для этого ж мучить себя полагается. Какое тут счастье?
МАТЬ: А ты думаешь, счастье в твоем компьютере? В телеке? В шмотках твоих? В деньгах, которые ты налево-направо выкидываешь?
ВЕРКА: (угрюмо) Да ничего я не думаю.
Верка заканчивает делать толстый сэндвич, поворачивается к матери и, прислоняясь к кухонному столу, с аппетитом откусывает от бутерброда большой кусок.
МАТЬ: (с горечью) Вот зачем ты это ешь?
ВЕРКА: Хочется!
МАТЬ: (укоризненно) Пост ведь.
ВЕРКА: У меня нет поста.
МАТЬ: Девочка моя, я лишь хочу, чтоб душа твоя была чистой, а ты…
ВЕРКА: Ну? Что я?
МАТЬ: А ты назло мне вот так делаешь.
ВЕРКА: Может, и назло. Ты мою веру не уважаешь, я – твою. Как там в Библии? Око за око, да?
Мать порывается что-то резко ответить, но спохватывается и, опустив глаза, быстро шепчет слова молитвы о прощении за греховные помыслы. Потом поднимает взгляд на дочь.
МАТЬ: А в чем твоя вера? Во что ты веришь?
ВЕРКА: Моя вера – во мне. (зло усмехается) Я – Вера. Ты сама меня так назвала. Я верю в себя, как в бога!
МАТЬ: Не богохульствуй!
ВЕРКА: (грубо) А почему? Мой бог мне это разрешает. И богохульствовать, и богохуйствовать!
Мать ахает и крестится при грубом слове.
МАТЬ: Это не вера, доченька, это баловство одно. Эгоизм и эгоцентризм. Нельзя так жить.
Верка фыркает, доедает бутерброд, вытирает руки полотенцем у раковины и выходит из кухни в прихожую. Мать провожает ее взглядом. Потом, когда уже не видит дочь со своего места, но слышит, как она собирается в прихожей, кричит ей.
МАТЬ: Ты когда вернешься?
ВЕРКА: А как Бог даст!
Мать встает, выходит в прихожую.
ИНТ. ПРИХОЖАЯ В ГОРОДСКОЙ КВАРТИРЕ. ДЕНЬ.
Верка, присев на корточки, завязывает шнурки кроссовок. Мать останавливается в начале коридора, ведущего на кухню.
МАТЬ: Вера, я серьезно. Я же волнуюсь за тебя.
Верка заканчивает завязывать шнурок, выпрямляется, дерзко смотрит на мать.
ВЕРКА: Вернусь, куда я денусь! Жрать захочу и вернусь. К ужину, наверное.
Верка надевает куртку и выходит. Когда дверь за ней закрывается, мать крестит её.
НАТ. ОЖИВЛЕННАЯ ГОРОДСКАЯ УЛИЦА. ДЕНЬ.
Верка идет по людной улице. Останавливается у лотошника с прессой, листает глянцевый журнал, бросает на лоток, не купив. Идет дальше, достает сигареты, закуривает. Сворачивает в переулок.
НАТ. ПЕРЕУЛОК ОКОЛО СТАРОЙ ГОРОДСКОЙ ЦЕРКВИ. ДЕНЬ
За глухим забором с металлической калиткой – старая церковь. Верка останавливается, смотрит на стены, поднимающиеся за забором, на купола в голубом весеннем небе, на высокие кресты. Сам переулок погружен в тень от соседних домов, но верхи куполов и кресты освещены ярким солнцем.
Верка еще раз затягивается, смотрит, как из калитки выходят старушки в темных платках. Потом видит, как в калитку заходит молодая и хорошо одетая женщина. Переступая порог, женщина торопливо покрывает голову легким газовым платком, который до этого висел у нее на шее, как модный аксессуар. Женщина скрывается за калиткой.
Верка хмыкает и идет к калитке. Калитка не закрывается плотно, за ней – дорожка и ухоженная клумба с кустами и цветами. Верка смотрит за калитку, потом на сигарету в руке, снова за калитку. Бросает сигарету, затаптывает ее и перешагивает высокий металлический порог.
НАТ. ЦЕРКОВНЫЙ ДВОР. ДЕНЬ.
Перед Веркой открывается небольшой аккуратный церковный двор. Везде, где возможно, – клумбы с весенними цветами и кусты с мелкими, еще не распустившимися полностью листочками. Такое ощущение, что из города мгновенно попадаешь в деревенский или даже сказочный сад. Верка оглядывается назад, на закрывающуюся за ее спиной калитку, за которой по узкому переулку проезжают машины. Потом идет вперед, ко входу в храм.
Перед входом Верка останавливается, рассматривает церковь, входящих и выходящих людей. Следит, что они делают, как крестятся, как женщины покрывают голову. Старушки оглядываются на Верку недовольными взглядами, перешептываются – ведь она в джинсах и с непокрытой головой. Через двор проходит ОТЕЦ ФЕДОР (35) Это привлекательный молодой человек, с хорошей фигурой, которую одеяние священника только подчеркивает. У него умное спокойное лицо, ему очень идут небольшая борода и усы.
Старушки здороваются с отцом Федором, просят благословить, он крестит их и входит в храм. Верка идет за ним.
ИНТ. ПРИТВОР ХРАМА. ДЕНЬ.
В притворе храма у церковной лавочки толпятся желающие купить свечи и ладанки. Верка входит, замедляет шаги, оглядывается на потолок, на стены с росписями. Прихожане неодобрительно смотрят на нее. Верка смотрит на вход в сам храм, как зверь, втягивает ноздрями запахи свечей и ладана. Лицо ее выражает жестокую и нарастающую ненависть. Она решительно идет вперед.
ИНТ. ХРАМ. ДЕНЬ.
Перед Веркой открывается храм с несколькими приделами и многорядным иконостасом, уходящим под потолок. Это древние росписи, к которым приходит уже не первый десяток поколений прихожан. Тихое благородное величие церкви; устремленный вверх, к куполам потолок; свет, потоками льющийся из верхних витражных окон в нижний полумрак храма – всё это заставляет Верку замереть. Она оглядывается, задрав голову, и не замечает, как к ней подходит МАРЬЯ ДАНИЛОВНА (60), пожилая женщина, в темной одежде, полноватая, с суровым лицом.
МАРЬЯ ДАНИЛОВНА: (тихо, но грозно) Шла бы ты отсюда.
Верка вздрагивает, оглядывается на нее. Лицо Верки тут же снова становится злым.
ВЕРКА: (негромко) Это еще почему?
МАРЬЯ ДАНИЛОВНА: Не для тебя это место.
ВЕРКА: (громче, заносчиво) А это где написано?
МАРЬЯ ДАНИЛОВНА: Это не написано. Это знать надо. В штанах нельзя. И без платка тоже нельзя.
ВЕРКА: А в парандже можно?
МАРЬЯ ДАНИЛОВНА: (почти шипит) Можно. Нацепляй и иди к чуркам! А это – русская церковь!
Прихожане, молящиеся у икон, оглядываются на Верку и Марью Даниловну.
Из ризницы выходит отец Федор. Услышав голоса у входа, он подходит к Верке и Марье Даниловне.
ОТЕЦ ФЕДОР: (негромко) Марья Даниловна, что такое?
МАРЬЯ ДАНИЛОВНА: Да вот, батюшка, смотрите, какая пришла! Я ее стыжу, выйти велю, а она упирается! Да еще дерзит мне!
Отец Федор смотрит на Верку, окидывает ее взглядом с головы до ног. Верка в ответ дерзко смотрит на священника.
МАРЬЯ ДАНИЛОВНА: (продолжает) Я ей говорю – голову-то покрой, не в кабак пришла, чай! Так она не хочет. И в штанах-то, в штанах! Видать, юбку-то и не носила никогда.
На них оглядывается хорошо одетая женщина, которая вошла в калитку перед Веркой. Она поправляет платок на голове, снова обращается к иконе, ниже склоняет голову.
ОТЕЦ ФЕДОР: Хорошо, хорошо, Марья Даниловна, вы идите, я разберусь.
МАРЬЯ ДАНИЛОВНА: Уж разберитесь, отец! Распустились совсем!
Отец Федор мягко улыбается, кивает ей, ждет, когда она отойдет.
ОТЕЦ ФЕДОР: (Верке) Привет.
Верка смотрит на него исподлобья.
ВЕРКА: (зло) Здрасьте.
ОТЕЦ ФЕДОР: Голову есть чем покрыть?
ВЕРКА: Нет.
Отец Федор заглядывает через ее плечо
ОТЕЦ ФЕДОР: А капюшон?
ВЕРКА: А че, так можно?
ОТЕЦ ФЕДОР: Можно.
ВЕРКА: (с вызовом) А брюки снимать?
ОТЕЦ ФЕДОР: (с улыбкой) Не надо. В брюках можно. Без брюк – уж извини, даже в метро неприлично. А тут храм.
Он поднимет взгляд на иконостас. Смотрит на лица святых и угодников, как на близких и любимых друзей.
Верка следит за его взглядом, натягивает на голову капюшон.
ОТЕЦ ФЕДОР: Этому храму более пятисот лет. Он пережил несколько пожаров, несколько войн, десятки царей и правителей.
Верка презрительно кривится, глядя на фрески.
ОТЕЦ ФЕДОР: (продолжает) Росписи храма уникальны, над ними трудились великие иконописцы прошлого… Или тебе это не интересно?
ВЕРКА: Да как-то не очень.
ОТЕЦ ФЕДОР: (без особого разочарования) Ну ладно тогда. Я, в общем, не навязываюсь.
Он отходит, оглядывает храм, как хозяин оглядывает радующее его взор хозяйство. Потом подходит к Марье Даниловне, которая из угла ревниво следила за его разговором с Веркой, и начинает ей что-то говорить, явно усовещая ее. Теперь уже Верка следит за их разговором, пытаясь догадаться, что говорит отец Федор. Священник заканчивает говорить, Марья Даниловна неохотно кивает и уходит в дальний придел храма. Отец Федор возвращается к Верке.
ОТЕЦ ФЕДОР: Ну, всё, я ей сказал, чтоб она тебя не трогала. Ты ничего не нарушаешь. По религиозным правилам, одежда на женщине, пришедшей в храм, должна быть невызывающей. А юбка или брюки – про это ничего не говорится. Голова должна быть покрыта обязательно, это так. А в остальном… Мой наставник говорил: если ты идешь мимо храма в шортах, и тебе захотелось зайти – заходи в шортах, это Господь тебя позвал. А если кто будет тебя за шорты корить – считай, что ты страдаешь за веру.
ВЕРКА: А если я не верю?
ОТЕЦ ФЕДОР: (спокойно) Мне кажется, это не так. Ведь ты все-таки пришла сюда.
ВЕРКА: Ну и что? Может, я на стрелку пришла. Может, у меня с Богом личные счеты.
ОТЕЦ ФЕДОР: (с вежливой улыбкой удивления) Вот как? Ну, значит, ты как минимум веришь, что Бог есть.
ВЕРКА: Нет.
ОТЕЦ ФЕДОР: (словно не услышав) Не буду тебе мешать. Если бабульки будут опять приставать насчет твоей одежды – можешь рассказать им про шорты. Или лучше скажи, что отец Федор разрешил. А так можешь оставаться здесь, сколько хочешь. Вернее, до вечера, на ночь храм закрывают.
Отец Федор хочет уйти, но Верка останавливает его вопросом.
ВЕРКА: Отец Федор – это… ты?
ОТЕЦ ФЕДОР: Я.
ВЕРКА: А я – Вера.
Свое имя она произносит со значением и с вызовом смотрит прямо в глаза священнику, ожидая реакции.
ОТЕЦ ФЕДОР: Приятно познакомиться, (также со значением) Вера.
Он уходит через общий выход. Верка немного отходит от входа, снова разглядывает лики на иконах. Постепенно ее лицо опять становится злым. Она обходит иконы и с ненавистью вглядывается в их темные лики – это они отняли у нее мать! Она идет медленно и долго, подходит к каждой иконе, совершая круг по храму. Около иконы Богородицы с младенцем стоит особенно долго. За ее плечом бесшумно появляется отец Федор.
ОТЕЦ ФЕДОР: Ты почему-то их ненавидишь. Я прав?
Верка не оглядывается. Ее взгляд застывает на пламени свечи перед иконой.
ВЕРКА: Да. Ненавижу.
Отец Федор смотрит на Верку долгим внимательным взглядом. Потом смотрит на икону.
ОТЕЦ ФЕДОР: (тихо) Я тоже.
Верка резко поворачивается к нему с недоверчивым недоумением во взгляде.
ОТЕЦ ФЕДОР: У тебя есть немного времени?
Верка кивает.
ОТЕЦ ФЕДОР: Пойдем во двор. Не будем мешать…
Не договорив, он оглядывается на прихожан и идет к выходу. Верка спешит за ним.
НАТ. ЦЕРКОВНЫЙ ДВОР. ДЕНЬ.
Выйдя из церкви, отец Федор быстро идет в дальний угол двора, где около глухого забора, увитого еще не распустившимися ветками плюща, разбиты клумбы и стоят скамейки. Верка поспешно идет за ним. Отец Федор прячет кисти рук в широких рукавах, принимает обычную для монахов позу – чуть склоненная голова, опущенные плечи, сбавляет шаг, идет медленно. Верка идет рядом, подстраивается под его шаги, ожидает, когда он заговорит.
ОТЕЦ ФЕДОР: Я расскажу тебе историю. Которая произошла со мной. Иногда мне кажется, что я всё сделал неправильно… отгоняю эти мысли… Но они не уходят далеко… Не уходят… Это было давно. Хотя, наверное, не так давно, как мне иногда кажется. Я был студентом. Третий курс. Строительный институт… Теперь это университет… А он учился в архитектурном. Мой друг…
ФЛЭШ-БЭК. 15 ЛЕТ НАЗАД.
НАТ. ЛЕТО. ДЕРЕВНЯ. ДЕНЬ.
Деревенская улица. По обе стороны кое-как отсыпанной гравием проезжей части – добела вытоптанные тропинки. У водонапорной колонки – лужа. На кране колонки – капля воды, ярко поблескивает на летнем солнце. Через невысокие покосившиеся заборы свешиваются ветки смородины и малины, в густой зелени прячутся зреющие ягоды. За заборами – дома. Все старые, какие-то – подновленные, какие-то – совсем разваливаются. За крышами домов дальше по улицы – белые стены каменной церкви.
ОТЕЦ ФЕДОР: (З/К) Мы вместе поступали в архитектурный. Его приняли. Меня – нет. Он мне и сказал тогда – иди в строительный. Мол, я буду рисовать, а ты – строить. Я пошел… И вот тогда, после третьего курса, летом, он позвал меня помочь ему. Он работал на восстановлении церкви в деревне под Смоленском. Он вообще был набожный парень. А меня позвал… За компанию, наверное. Я согласился… Хотя сам я никогда в церковь не ходил, как креститься - не знал. Просто согласился помочь. Да и лето в деревне, кормили нас бесплатно, рядом речка, лес… что еще надо?..
Обновленная деревенская церковь – свежевыбеленные стены, новые оконца. Летнее солнце играет на золоте купола – еще без креста. Из церкви слышен стук молотков, голоса рабочих, но слов не разобрать.
Ко входу в церковь идет АЛЕКСЕЙ (20) (будущий отец Федор), несет на плече несколько длинных досок. У входа в церковь его поджидает ДЕД МИХЕЙ (55) – деревенский пьяница.
ДЕД МИХЕЙ: Бог в помощь!
Алексей останавливается, сбрасывает с плеча тяжелые доски.
АЛЕКСЕЙ: (подозрительно смотрит на деда Михея) Спасибо.
Дед Михей с вороватым видом подходит ближе.
ДЕД МИХЕЙ: Слушай, парень, у меня та-акая вещь есть! (достает из-за пазухи что-то, завернутое в грязную тряпку) Охрененная вещь, а лежит без толку…
Дед Михей немного разворачивает тряпку, из-под нее показывается черный ствол пистолета.
АЛЕКСЕЙ: Ага, охрененная вещь. За нее загреметь можно лет на несколько.
ДЕД МИХЕЙ: Брось! Тут у всех такие есть.
АЛЕКСЕЙ: (недоверчиво) Да ладно?
ДЕД МИХЕЙ: А вот те и ладно. (шепотом) Тут в лесах знаешь что в войну было? У-у-у… До сих пор можно найти кой-че из такого. (спохватывается) Хотя не, такого (трясет свертком) уже не найдешь!
АЛЕКСЕЙ: А, черные копатели…
ДЕД МИХЕЙ: (обиженно) Чего? Зачем черные?
АЛЕКСЕЙ: Ладно, дядя, забей. Короче, я так понял, тебе бухнуть не на что.
ДЕД МИХЕЙ: Да ну…
АЛЕКСЕЙ: И ты решил заработать на этом? (кивает на сверток) Ну покажи, раз решил.
Дед Михей зорко оглядывается по сторонам, подходит совсем вплотную и разворачивает сверток. Из грязной ткани появляется вычищенный черный блестящий офицерский пистолет времен Великой Отечественной Войны.
ДЕД МИХЕЙ: (шепотом) Две.
АЛЕКСЕЙ: Чего? Два куска за эту игрушку?
Дед Михей захлопывает тряпицу, прячет пистолет.
ДЕД МИХЕЙ: (обиженно) Это не игрушка! Я его сам перебрал. По винтику! Всё смазал. И проверил. Боевой он.
АЛЕКСЕЙ: А патроны-то к нему есть?
ДЕД МИХЕЙ: (прищуривается, заметив интерес потенциального покупателя) Есть одна коробка. (достает из кармана коробку; быстро, шепотом) С патронами две с полтиной.
АЛЕКСЕЙ: Ну, не… Еще проверить надо, какой он боевой…
Дед Михей облизывается – «трубы горят».
ДЕД МИХЕЙ: Парень, в городе за такой все двадцать пять дадут!
АЛЕКСЕЙ: (про себя) А может и все пятьдесят…
ДЕД МИХЕЙ: (не слыша его) А я тебе, считай, дарю! Черт с ним, бери за две с патронами!
АЛЕКСЕЙ: Полторы.
ДЕД МИХЕЙ: А ну тебя!
АЛЕКСЕЙ: Да нету больше, веришь? Мне ж тоже надо что-то жрать, кроме поповских харчей!
Дед Михей колеблется, ему очень хочется поскорее получить деньги.
ДЕД МИХЕЙ: Ладно, давай полторы.
Оба воровато оглядываются и быстро идут к дому недалеко от церкви, заходят в него, недолго задерживаются внутри, быстро выходят и, снова оглядевшись, расходятся в разные стороны. Дед Михей спешит к деревенскому магазину. Алексей идет к церкви.
У входа он берет одну из досок, которые принес, и входит внутрь.
Белые обновленные стены, новые рамы вокруг витражей в небольших окошках… А над всем этим – ласково-мягкие очертания маковки купола и радостное летнее солнце в небе, голубом и нестерпимо ярком.
Внезапно из церкви раздается хруст ломающихся досок и отчаянный крик. Потом взволнованные голоса. Но солнце всё также спокойно золотит купол. И облака все так же ровно плывут по невыносимо яркому небу над белыми стенами церкви.
ИНТ. РЕКОНСТРУИРУЕМАЯ ЦЕРКОВЬ. ДЕНЬ.
С частично сохранившихся и местами уже подновленных фресок смотрят лики святых. В окна льется солнечный свет.
ОТЕЦ ФЕДОР: (З/К) Мой друг штукатурил потолок и сорвался с лесов. Проломилась доска… Упал неудачно – на обломки кирпичей. Умер через несколько минут… (вздох) У меня на руках умер. Потом сказали – перелом позвоночника и основания черепа. Шансов не было.
НАТ. ПОЛЕ, ЗАРОСШЕЕ ВЫСОКОЙ ТРАВОЙ. ДЕНЬ.
По полю идет Алексей. Он бредет бесцельно, ноги цепляются за траву. А вокруг пышет жизнью разгар лета – цветут полевые цветы, колышутся травы, порхают бабочки, звенят кузнечики.
ОТЕЦ ФЕДОР: (З/К) Я не мог понять одного – почему? За что он умер? Если бы его сбила машина – я бы счел это случайностью. Если бы он утонул – нелепой случайностью. Но – в церкви… которую он любил. Он реставрировал ее – и любил, это было видно, это чувствовалось… Через день приехала его мать. Тело забирать не стала, священник местный отпел его, как положено…
Все новые и новые травы и цветы ложатся под ноги Алексея. Внезапно он останавливается – перед ним словно выросла из-под земли низкая ограда. Он поднимает взгляд – за оградой свежая могила на краю деревенского кладбища.
ОТЕЦ ФЕДОР: (З/К) Мать его после похорон уехала. А я остался. Надо было закончить реставрацию. Но думал я только об одном – почему Бог допустил это? Думал – и не находил ответа.
ИНТ. РЕКОНСТРУИРУЕМАЯ ЦЕРКОВЬ. ДЕНЬ.
В церкви пусто.
Медленно входит Алексей. Он идет, опустив голову, смотрит в пол. Его шаги отдаются под сводами гулким эхом. Он останавливается, поднимает голову, смотрит на росписи. Его взгляд, сначала полный отчаяния и горя, теперь наливается яростной ненавистью. Алексей медленно вытаскивает пистолет, который всучил ему дед Михей, поднимает оружие и целится в лики.
Ствол дрожит. Лики святых спокойно и немного печально смотрят на него. Раздается гулкий выстрел. Потом еще и еще. Лики святых смотрят всё так же – ровно, спокойно и немного печально.
НАТ. ПОЛЕ, ЗАРОСШЕЕ ВЫСОКОЙ ТРАВОЙ. ДЕНЬ.
Алексей бежит через поле. Слышно его тяжелое дыхание.
ОТЕЦ ФЕДОР: (З/К) Потом я сбежал…
Мелькают трава и цветы, снова и снова ложащиеся под его ноги. Мелькают все быстрее, сливаются в один поток ярких пятен.
НАТ. ВАГОН ЭЛЕКТРИЧКИ. ДЕНЬ.
Алексей едет в пригородной электричке, смотрит в окно. За окном – горячий летний полдень, мелькают деревья, поля, дома.
ОТЕЦ ФЕДОР: (З/К) И только когда я уже ехал в город, вспомнил… За день до того… до смерти моего друга… я подавал доски для лесов, увидел среди них одну, с сучком по середине…
КОНЕЦ ФЛЭШ-БЭКА
НАТ. ЦЕРКОВНЫЙ ДВОР. ДЕНЬ.
Отец Федор стоит, глядя куда-то мимо Верки невидящими глазами. Верка стоит, засунув руки в карманы.
ОТЕЦ ФЕДОР: (продолжая) Доску надо было отложить. Но досок у нас было немного, и я подумал – авось, выдержит. Доску уложили на леса, прибили… Она вполне могла выдержать. Не знаю, может, и не она проломилась. Может, другая. Бог знает…
ВЕРКА: Мда. Печальная история. (молчит недолго) Это что, проповедь такая?
ОТЕЦ ФЕДОР: (глухо) Это исповедь. Я никогда никому этого не рассказывал.
ВЕРКА: (недоверчиво) Да ладно? Че-то уж очень складно ты это рассказал. Не похоже, чтоб в первый раз.
ОТЕЦ ФЕДОР: Я долго готовился.
ВЕРКА: А-а.
Верка вынимает из кармана пачку сигарет. Отец Федор следит за ее действиями, но ничего не говорит. Верка замечает его взгляд. Протягивает ему пачку.
ВЕРКА: Будешь?
ОТЕЦ ФЕДОР: (качает головой) Спасибо. Бросил.
Верка ловко подкидывает в руке пачку, зубами вытаскивает высунувшуюся из пачки сигарету.
ВЕРКА: Говорят, бывших курильщиков не бывает.
ОТЕЦ ФЕДОР: И они правы. Те, кто так говорит.
ВЕРКА: (оглядывается по сторонам) А тут, наверное, нельзя курить?
ОТЕЦ ФЕДОР: Да лучше бы не надо.
Верка убирает сигарету обратно в пачку, пачку прячет.
ВЕРКА: Ну, ладно. (смотрит на отца Федора, прищуривается) Так ты к чему мне это всё рассказал? Ну, про друга твоего, про доску?
ОТЕЦ ФЕДОР: Это к тому, что Бога нет.
ВЕРКА: О как! Приплыли!
ОТЕЦ ФЕДОР: Нет такого Бога, который что-то для нас делает. Или не делает. Бог – это… Это образ. Мы вот говорим: Божья воля. И получается, что Бог – это существо какое-то. Вот он пожелал – и что-то произошло. А ведь это не так! Бог не вмешивается в нашу жизнь. Он ничего не делает, физически не делает. Нет ни Божьей воли, ни Божьего промысла, ничего этого нет и быть не может. И поэтому невозможно ненавидеть Бога, невозможно его винить. Его нет, понимаешь? Физически его нет. Нельзя винить в своих бедах Того, кого нет!
ВЕРКА: Э… Ты уверен?
ОТЕЦ ФЕДОР: Бог есть в том смысле, что есть идеал, по образу и подобию которого мы созданы. Мы все подобны Богу. А Бог есть безграничная любовь. Мы все можем любить. Безгранично любить своих ближних. А иконы, церкви – их бессмысленно ненавидеть. Они не виноваты. Мы виноваты. Что не любим всех.
Верка с сомнением смотрит на отца Федора, качает головой.
ВЕРКА: Ты это им (кивает в сторону храма) уже сообщил?
ОТЕЦ ФЕДОР: Нет... Они не поймут. То есть, они понимают, что виноваты. Но не понимают, что Бога нет. Их Бога, в которого они верят, на которого уповают – такого Бога нет.
ВЕРКА: Мда, круто ты всё запутал. Прям философия такая…
Верка задумчиво опускает взгляд. На лице отца Федора мелькает надежда, что его наконец-то поняли, что ему удалось донести до подростка свои мысли. Внезапно Верка вскидывает голову – на ее лице всё то же насмешливо-недоверчивое выражение.
ВЕРКА: Слушай, а ты не сектант?
ОТЕЦ ФЕДОР: (не понимая) Что?
ВЕРКА: Ну, может ты этот… как его… еретик! О, а можно, я с тобой сфоткаюсь?
Верка достает из кармана мобильный телефон, быстро жмет на кнопки, включает режим фотокамеры.
ОТЕЦ ФЕДОР: (изумленно и растерянно) Зачем?
ВЕРКА: (деловито) А то мне френды не поверят, что я в церкви была. И мамке тоже покажу.
Верка подходит к отцу Федору, встает рядом с ним, на вытянутой вперед руке настраивает на телефоне кадр и жмет на кнопку.
ВЕРКА: Пусть возрадуется!
Отец Федор, пораженный ее выходкой, не находит, что сказать. Верка смотрит снимок, довольная, цыкает сквозь зубы, прячет телефон.
ВЕРКА: Ну, я типа пойду, ага?
Отец Федор растерянно кивает. Верка поворачивается и идет к выходу. Отец Федор машинально крестит её. Отойдя на несколько шагов, Верка останавливается и оглядывается.
ВЕРКА: (громко) А насчет Бога - может, ты и прав. Очень даже может быть! Только если так, то ты – убийца! И мы все – убийцы! Но лучше верь, что проломилась другая доска!
Верка с улыбкой машет священнику на прощанье рукой и быстро уходит.
Проходя мимо входа в церковь, Верка сбрасывает с головы капюшон, задирает голову, смотрит на золотой крест в голубом небе, щурится от яркого солнца. Потом уходит с церковного двора через калитку в переулок.
НАТ. ПЕРЕУЛОК ОКОЛО СТАРОЙ ГОРОДСКОЙ ЦЕРКВИ. ДЕНЬ
Верка выходит из калитки. Достает сигарету, закуривает, идет по переулку к оживленной улице.
НАТ. ОЖИВЛЕННАЯ ГОРОДСКАЯ УЛИЦА. ДЕНЬ.
Верка идет по улице, засунув руки в карманы куртки. Она смотрит вокруг дерзко, с каким-то внутренним вызовом миру, щурится на яркое солнце, и нельзя понять, смеется она или это злобный прищур. Она подходит к тому же лотошнику с прессой, снова берет тот же журнал, который заинтересовал ее в первый раз, листает, покупает и идет по улице дальше.
В весенней толпе все реже мелькает ее взлохмаченная голова, пока совсем не исчезает из виду.
Москва, 2012 г., март