В истории интересны не только изменения и события, но и их отсутствие; не только движение, но и статика. Исследователи, изучающие общество в период политических и социально-экономических катастроф, обычно сосредотачивают внимание на вызванных ими явлениях. Однако, несмотря на глобальные изменения, жизнь многих семей по сути остается прежней. Это касается не только сельского, но и городского населения, сохранившего в значительной степени традиционный уклад и традиционную систему ценностей. В чем заключалось то неприметное, но нерушимое, которое оказалось сильнее официальной идеологии, что заставляло людей, внешне лояльных к новой власти, жить в соответствии с традицией, – эти и многие другие подобные вопросы заслуживают пристального внимания историков.
Источниковая база для таких исследований необъятна, причем значительную часть ее составляют материалы семейных архивов. Как известно, этот вид источников в наибольшей степени беззащитен перед временем и людьми. Большинство из них безвозвратно погибли; многие гибнут и будут гибнуть от рук беспечных потомков, расправляющихся с ненужным «хламом». Центр документации «Народный архив», созданный в 1988 году по инициативе преподавателей и студентов Московского государственного историко-архивного института, очень многое сделал для спасения уникальных источников личного происхождения. Главная идея, вдохновлявшая его сотрудников на протяжении почти 20 лет, состояла в том, чтобы собрать и сохранить материал, необходимый для исторических исследований с «человеческим лицом», отражающих не только войны, политические события и жизнь «замечательных людей», но и массовое и индивидуальное сознание, быт, повседневные заботы и проблемы, с которыми ежечасно сталкивается человек. Вот почему программа комплектования Центра документации «Народный архив» принципиально отличалась от той, что существовала и существует в государственных архивах. Каждый человек, независимо от «регалий», мог принести туда документы своего личного архива и, соответственно, войти в историю. Большая заслуга «Народного архива» состоит еще и в том, что ему удалось привлечь внимание и специалистов, и общественности к проблеме сохранения источников личного происхождения. Его деятельность неоднократно освещалась в средствах массовой информации; было издано несколько сборников документов; написан ряд монографий и статей на основе хранившихся материалов . Однако, вследствие отсутствия финансирования, архив в 2007 году прекратил свое существование, и в настоящее время его документы находятся в хранилище Российского государственного архива новейшей истории.
Впрочем, следует отметить, что личные документы, хранящиеся вне семьи (архиве, библиотеке, музее) свидетельствуют обычно о некоем неблагополучии. Люди расстаются с дорогими их сердцу письмами и фотографиями, как правило, потому, что им некому их оставить. У них или совсем нет родственников или (что чаще всего) они понимают, что после их смерти дети и внуки незамедлительно выкинут «ненужные бумаги». Однако в тех семьях, где существует духовная близость и взаимопонимание между поколениями, где помнят о своих корнях и ценят родственные узы, личные архивы берегут, и едва ли кому-нибудь придет в голову лишать своих потомков удовольствия перебирать старинные фотографии и перелистывать прабабушкины альбомы ради научного интереса некоего будущего исследователя.
Вот почему историк, изучающий недавнее прошлое, должен общаться не только с документами и книгами, но и с людьми; он должен посещать не только архивы, библиотеки и музеи, но и семьи с тем, чтобы использовать в своих исследованиях часть того наследия, которое в полном объеме никогда не станет общественным достоянием в силу того, что оно является неразрывной частью гармоничной семейной жизни, где прошлое, настоящее и будущее связаны воедино. Таким образом, иногда историку полезно в некоторой степени уподобиться журналисту, но при этом высшим законом для него должна оставаться научная этика.
Материалом для данной статьи послужили документы архива Левенталей.
Основоположником московской ветви этой семьи был уроженец Кенигсберга Густав Левенталь (1849-1918). В 1870-е годы он вместе со своим братом Дагобером (1840-1893) приехал в Москву и занялся предпринимательской деятельностью. Однако бизнес не поглощал всю энергию братьев. Они были веселы, общительны, любили попеть, и неудивительно, что вскоре после приезда оба стали активными членами московского немецкого хорового общества «Лидертафель» (см. Томан И.Б. Московский «Лидертафель» //Немцы Москвы: исторический вклад в культуру столицы. М., 1997. С.316-336). Они не только музицировали, но и сочиняли пьесы для домашних спектаклей и многочисленные стихи «по случаю», которые торжественно исполнялись на многочисленных собраниях «Лидертафеля». Сын Густава Левенталя – Александр(1878-1964) – был учителем естествознания в московской гимназии при Петропавловской евангелическо-лютеранской церкви и принадлежал, подобно отцу и дяде, к числу самых ревностных «лидертафельцев», являясь одновременно и поэтом, и певцом, и драматургом, и душой общества.
В 1912 году А.Левенталь женился на своей бывшей ученице Адель Мартинсон. У них было две дочери, с одной из которых – Эльзой Александровной Георгиевской (урожд.Левенталь) – я познакомилась в начале 1990-х годов. Она много рассказывала мне о себе и своих родных и предоставила возможность познакомиться со своим домашним архивом. История этой семьи была впоследствии подробно изложена в выходящей в Москве газете «Neues Leben» и в книге И.Б.Томан «История в судьбах» (М., 2008). После смерти Э.А.Георгиевской в 1998 году архив Левенталей перешел ее родственникам.
Архив Левенталей включает документы, относящиеся к концу XIX-середине ХХ века. Значительная их часть непосредственно относится к теме данной статьи, то есть отражает традиционную культуру московской немецкой интеллигенции в 1920-1950-е годы.
Особое место среди них занимают документы, свидетельствующие о последнем периоде истории «Лидертафеля», ликвидированного в начале Первой мировой войны.
В начале 1920-х годов, когда жизнь в Москве стала более или менее налаживаться, Александр Левенталь попытался собрать уцелевших друзей и возродить «Лидертафель».
Впервые после 8-летнего перерыва «лидертафельцы» собрались летом 1922 года, и с этого времени свои встречи они воспринимали как продолжение традиций прежнего общества. Об этом свидетельствует поэтическое эссе-воспоминание Александра Левенталя под названием «Пролог к семейному вечеру Лидертафеля 13 января 1923 года».
«Суровы переживаемые нами времена, – говорилось в нем, – но прошедшие 8 лет кажутся нам горячечным сном, от которого мы и теперь проснулись лишь наполовину. Не снится ли нам, что после долгих лет мы, счастливые, как дети, вновь собрались у рождественской елки? О, если б мы были детьми и если б сном оказалось все пережитое нами! Глубокие раны были нанесены народам и всему человечеству. Когда разразилась эта несчастная война и многие немцы были изгнаны из страны, наши песни смолкли перед ненавистью, объявшей народы. Но сердца наши сжала еще более острая боль, когда гражданская война и яростная война партий ввергли огромную страну в пучину страданий. Сколь многие из нашего дружеского круга стали жертвами того черного времени! Иные погибли, иные развеяны по свету. Но постепенно туман рассеивается, солнце снова проглядывает сквозь тучи, и мы медленно поднимаем голову. Вновь звучат столь милые сердцу песни, и вновь собираются старые друзья».
Как видим, в начале 1920-х Александру Левенталю и его друзьям казалось, что они испили свою чашу страданий до дна и жизнь входит постепенно в нормальное русло. И это неудивительно: было допущено частное предпринимательство, экономическое положение страны понемногу улучшалось, крепло деловое сотрудничество с Германией.
И уцелевшие «лидертафельцы» воспрянули духом. Хотя их общество официально не было восстановлено, они собирались вместе, пели песни из своего старинного репертуара, разыгрывали домашние спектакли на немецком языке и предавались воспоминаниям… Теперь «лидертафельцев» было раз в десять меньше, чем прежде, и собирались они уже не в ресторане «Славянский базар», а в маленькой квартире Александра Левенталя, однако эти редкие встречи имели для их участников не меньшее значение, чем прежние вечера и концерты. Ведь это было то немногое, что осталось от московской немецкой культуры, это была их последняя отдушина.
С начала 1930-х годов в связи с ужесточением политического режима эти встречи становились все реже, а во второй половине 1930-х, в результате массовых арестов и закрытия последней евангелическо-лютеранской церкви Москвы – Петропавловской – совсем прекратились.
Помимо упомянутого «Пролога», в архиве Левенталей сохранилось немало других документов о деятельности «Лидертафеля» в 1920-е годы. Это тексты песен и пьес собственного сочинения, стихи «по случаю», программы вечеров и концертов и т.д. Все это написано на немецком языке.
В архиве Левенталей хранятся также альбомы ученицы женской гимназии при московской Петропавловской евангелическо-лютеранской церкви Адель Мартинсон (1905-1908) и ее дочери – ученицы советской школы Эльзы Левенталь (1925-1928).
В XIX-начале ХХ в. почти каждая более или менее образованная девушка – будь то блиставшая на балах аристократка или скромная гимназистка – имела альбом, в котором приятельницы и кавалеры оставляли лаконичные, обычно в поэтической форме, послания, содержавшие возвышенные или шутливые пожелания, заверения в преданной дружбе или завуалированные признания в любви. Нередко послания сопровождали рисунки: алые розы или скромные полевые цветочки, идиллические пейзажи. Большинство этих альбомов погибло в силу различных обстоятельств, в том числе небрежения потомков.
В архивах и музеях России хранятся отдельные альбомы XIX-начала ХХ в., ценность которых определяется прежде всего наличием автографов великих людей. А если альбом принадлежал самой обыкновенной барышне, весьма далекой от культурной элиты? Означает ли это, что он не представляет никакого интереса для потомков? Конечно, нет. Каждый альбом, независимо от литературных достоинств содержащихся в нем посланий, биографий их авторов и самой его владелицы, является бесценным историческим источником. Он помогает нам понять психологию и мировосприятие давно ушедших поколений, увидеть «изнутри» и почувствовать прошлое.
Несмотря на массовую гибель старинных девических альбомов, эта традиция еще долгое время сохранялась среди советских школьниц, и, разумеется, Эльза Левенталь, стремившаяся во всем подражать своей матери, просто не могла не иметь его. Ее альбом – уникальный и интереснейший исторический источник. Прежде всего он примечателен тем, что отчасти разрушает некоторые сложившиеся стереотипы.
Советская школа 1920-х годов… При этих словах мы обычно представляем восторженных пионеров и комсомольцев; так называемый «бригадный метод» овладения знаниями; уроки, прославляющие Октябрьскую революцию и успехи социалистического строительства… Все так, но этим далеко не исчерпывалась школьная жизнь. Наряду с ее официальной, внешней стороной, существовала еще своего рода «школьная субкультура», которая совершенно не вписывалась в господствующую идеологию того времени.
Эту «школьную субкультуру» можно назвать таинственным островком. Что мы знаем о нем? Почти не осталось в живых тех, кто учился в то время, а исторические источники о «неофициальной» школьной жизни, за редким исключением, утрачены. Этим редким исключением является альбом Эльзы Левенталь. Она ходила, как и все, в «единую трудовую школу» и была отличницей. Уверенно и без запинки излагала взгляды классиков марксизма, но на вопрос учительницы: «А ты как сама считаешь?» так же уверенно ответила: «Это мое дело». Дерзкий ответ остался без последствий: это были еще двадцатые годы.
Эльза отнюдь не была в своем классе «белой вороной». Дело в том, что ее школа находилась в Колпачном переулке, недалеко от Петропавловской евангелическо-лютеранской церкви, то есть в том районе, где и до революции, и в 1920-е годы жили многие немецкие семьи. Школа была самой обычной и по учебным программам, и по преподавательскому составу, однако ученики были не совсем обычные. Многие старшеклассники, например, после уроков спешили к пастору на занятия по подготовке к конфирмации, где изучали Священное Писание и Катехизис. Не то чтобы они были очень набожны, однако в то время не пройти конфирмацию для них, советских школьников из лютеранских семей, было немыслимо: тот, кто не конфирмирован, не мог считаться полностью совершеннолетним, да и что скажут родители? Авторитет же родителей был для них неизмеримо выше школьной атеистической пропаганды. Педагоги знали, куда ходят их питомцы после уроков, но сделать ничего не могли. Правда, один мальчик был все-таки исключен из школы: за то, что на уроке зубрил Катехизис.
Однако вернемся к Эльзе Левенталь. Когда она была маленькой, ей очень хотелось иметь свой собственный настоящий альбом – такой, как у мамы. И наконец мечта ее осуществилось: в день одиннадцатилетия, 29 декабря 1924 года, она получила долгожданный подарок. Это был миниатюрный альбомчик в шелковой зеленой обложке, украшенной серебряным орнаментом.
Первую запись в своем альбоме Эльза сделала сама. Взяв мамин альбом, Эльза аккуратно переписала: «Пишите милые подруги, / Пишите, милые друзья, / Пишите все, что вы хотите: / Все будет мило для меня».Одной из первых последовала приглашению Маша Разумнова: «Пусть ангел-хранитель тебя укрывает / От всякой невзгоды земной, / Пусть доброе сердце твое не узнает / И тени беды никакой. / Расти беззаботно среди попечений / Любимых, родных и друзей. / Когда же наступит минута сомнений, / Спаситель да будет защитой твоей».
Эта запись может показаться странной: большевики у власти уже восемь лет, а ученица «единой трудовой школы» пишет об ангеле-хранителе и Спасителе. Однако машино пожелание было воспринято как само собой разумеющееся, и на следующей странице Рита Шолле сделала аналогичную запись: «Тебе желаю, дорогая, / Чтоб ты счастливая была / И чтоб рука Творца святая / На добрый путь тебя вела».
Эльза и ее подруги из московских немецких семей учились в русской школе и друг с другом говорили преимущественно по-русски. Однако родной язык, ставший почти исключительно языком семейным, не был полностью вытеснен из сферы их общения. «Erzfeind von allen Heuchelein, / Sei jedem Auge, was Du bist; / Man muss in allen Augen sein, / Was man in Gottes Augen ist» (Будь врагом всякому лицемерию и представай перед каждым таким, каким являешься на самом деле. Надо быть в глазах других людей таким, каким ты являешься перед лицом Господа), – посоветовала подруге Эллинор Гельмс, процитировав строки из стихотворения немецкого поэта XVIII века И.Глейма.
Совет отца более прозаичен и сдержан: «Sei lustig, wie ein Falter bunt, / Doch holt bescheiden Deinen Mund. / Magst ohne Sorgen fr;lich flattern, / Doch sollst Du niemals unn;tz schnattern» (Будь весела, как пестрая бабочка, но язык держи за зубами. Порхай беззаботно, но никогда зря не болтай).
Как и их сверстники 20 лет назад, подруги и друзья Эльзы мечтали о счастье, хотя смутно представляли, в чем оно заключается. Они предчувствовали, что впереди их ждут невзгоды и трудности, однако верили, что рано или поздно все будет хорошо: «После грома, после бури, / После тяжких, мрачных дней / Прояснится свод лазури, / Сердцу станет веселей»; «Не говори, что тяжело живется, / Что душу давит гнет немой тоски, / Придет пора – тебе жизнь улыбнется, / И будешь счастлива, довольна ты»; «Лишь помни только три совета: / Люби, надейся, крепко верь. / Дождешься от судьбы и ласки, и привета, / Широко распахнется к счастью дверь»
«Лови момент удачи», – такова последняя запись в альбоме Эльзы, датированная 1 июня 1928 года.
Чем же отличаются альбомы матери и дочери, разделенные 20 годами? Легко заметить, что в альбоме Адель преобладают записи на немецком языке, а в альбоме Эльзы – на русском, что объясняется языком преподавания и кругом общения. Иллюстрации в альбомах тоже различны: рисунки сменились переводными картинками и иллюстрациями. И это неудивительно: преподавание рисования в российских гимназиях позволяло учащимся овладеть основными навыками рисунка; школа, в которой училась Эльза, подобной «роскоши» себе позволить не могла.
И все же альбомы гимназистки и советской школьницы имеют немало общего. Это касается прежде всего стиля и основных идей посланий. Ученицы «единой трудовой школы» были не менее сентиментальны, мечтательны и аполитичны, чем гимназистки Российской Империи.
И, наконец, еще один комплекс документов, который хотелось бы упомянуть в данной статье. Это стихи Александра Левенталя, написанные в депортации в Казахстане. Они датируются 1942-1946 гг. Большинство из них, как и более ранние стихи, написаны «по случаю». Каждый год А.Левенталь писал стихи ко дню рождения жены и к годовщине свадьбы, а также к Рождеству; стихами отмечались обычно и дни рождения дочерей.
Поэзия Александра Левенталя сентиментальна и чуть иронична. Он ностальгически вспоминает о прошлом, полушутливо сетует на материальные трудности и надеется на лучшее будущее. Разумеется, он не мог выразить всего, что думал, но в одном из стихов все-таки немного проговорился: сравнил облигации с игральными картами, намекнув косвенно, что вся советская действительность – не что иное как карточная игра. По счастью, литературное творчество Александра Густавовича, кроме родных, никому не было известно.
Все многочисленные стихи Александра Левенталя, написанные в депортации, - на немецком языке. Сколько самообладания и душевных сил надо было иметь, чтобы сочинять и хранить их! Но от родного, материнского языка (Muttersprache) и от традиционных нравственных ценностей в семье Левенталей, несмотря ни на что, не отреклись.
Статья была опубликована в сборнике статей: Октябрь 1917-го: проблемы истории и историографии. М.: Российская Академия Наук, 2008