Сергей МИРОНОВ
Как молоды мы были
Сергей Федорович Миронов родился в 1946 году в Оренбурге. Окончил в 1964 году Оренбургский техникум железнодорожного транспорта, работал в Казахстане, затем вернулся в Оренбург. После армии, с 1975 года, работал в институте «ВолгоУралНИПИгаз», на предприятиях газовой промышленности. Принимал участие в пуске Астраханского газового комплекса. Получил диплом Оренбургского политехнического института. С начала 1990-х годов активно публиковался в областных изданиях, а с 2000 года работал в газетах «Патриот Оренбуржья» и «Братство», выпускал газету «Русский путь». Сейчас редактирует многотиражную газету ОАО «Гидропресс».
Сейчас, когда вплотную подошло время подводить итоги пройденного пути, с уверенностью могу сказать, что годы учебы в техникуме – лучшие в жизни. Здесь мы корпели над премудростями досель неведомых наук, учились обрабатывать металл на станках и сваривать сталь, проектировали механизмы и изучали устройство машин, в техникуме мы взрослели и познавали высокую цену дружбы и верности данному слову.
Дети первых послевоенных лет, мы всеми чувствами и помыслами стремились быстрее повзрослеть и стать самостоятельными, чтобы избавить наших мам от горестных раздумий, чем накормить нас завтра и где взять деньги на сносную одежду. Потому, наверное, в техникум стремились поступить многие. И какой же музыкой звучали для нас, 14-15-летних мальчишек, слова «сессия», «зачеты», «курсовой проект», «стипендия»…
1.
В начале 1960-х Оренбургский техникум железнодорожного транспорта располагался на углу улиц Правды и 9-го Января, в старинном трехэтажном здании, бывшем особняке купца Эссена. Массивное крыльцо с выщербленными временем ступеньками, солидная, как в министерстве, дверь - и попадаешь в здание; неэкономно широкая лестница с коваными перилами ведет на второй и третий этажи, где и размещались аудитории. По левую руку от парадного входа – железные ворота с аркой и калиткой во двор, к воротам примыкает прямоугольная коробка спортзала. Во дворе – кузница, слесарные и механические мастерские, в полуподвале – студенческая столовая, наверное, самая дешевая в городе. Уже на первом курсе нас учили слесарному делу, учили вытачивать детали на токарных станках времен русско-японской войны; в кузнице, освоив технику удара молотом, мы ковали различные поделки, калили сталь в воде и масле.
Чуть усталые от непривычной работы, горохом сыпались по крутым ступенькам в столовую. Возле кассы словно пластинку заело: «Полборща, стаканчик чая». - «Восемь копеек». - «Полборща, стаканчик чая». Редко-редко слышался девичий голосок: «Котлетку с вермишелью и компот, пожалуйста», - роскошь для нас непозволительная.
Их очень мало, девчонок, училось в техникуме – одна, две на группу, но оказывали они на нас благотворное влияние: ложки мелькали не так быстро, а хлеб (в те годы его давали в столовых бесплатно) не столь стремительно исчезал с больших тарелок в центре стола. Словом, вели мы себя вполне цивилизованно, а о том, чтобы употребить в присутствии сокурсниц или преподавателей непечатное словечко, речи быть не могло: за такой проступок можно было запросто вылететь из техникума. В маленьком техникумовском дворике было уютно, туда выходили мы перекурить во время перерывов между лекциями, обсудить события последних дней. Здесь же, во дворике, ласковым апрельским днем мы услышали (кто-то во всю мощь включил радиоприемник) о полете Юрия Гагарина в космос и к великой нашей радости узнали, что он учился в Оренбурге. Оставшиеся лекции были сорваны вчистую, что стало единственным случаем за все годы учебы, но никто из преподавателей не сердился и не пытался нам рассказать о полиморфных превращениях стали или о покорении Сибири Ермаком.
Знаю, что и в общежитии в тот вечер радио в комнатах не умолкало, а учебники и готовальни никто не раскрывал. В общежитии мы, городские, бывали часто, и даже сейчас, проходя мимо одноэтажного невзрачного домика в переулке Шевченко, где оно тогда находилось, ощущаю ароматнейший запах жареной картошки: ничего другого, насколько помню, в общежитии не готовили. Зато если кому-то с оказией привозили мешок картошки, то все общежитие два дня пировало, а там, бог даст, родители подошлют перевод, в крайнем случае, до стипендии всего-то неделя.
2.
Преподавательский состав в техникуме был очень сильный. Говорю это с уверенностью, во-первых, потому, что знания, полученные в техникуме, и сейчас хранятся в памяти. Большинство наших выпускников впоследствии закончили вузы, но и те, кто учебу не продолжил, прочно закрепились на производстве и в неумехах никогда не числились. А во-вторых, нерадивые или непорядочные ребята в техникуме не приживались, как-то сами по себе отсеивались, переходили в училища (чаще всего почему-то в мореходку - выучиться на капитана и потом бороздить моря и океаны), или же их отчисляли. Словно чутье какое-то было у наших наставников на людей плохих и хороших, и ни одного нашего выпускника, кто бы пошел по кривой дорожке, я не знаю. И сегодня мы с благодарностью и любовью вспоминаем преподавателя физики Петра Алексеевича Поднебесова, истории – Лидию Ивановну Володкович, русского языка и литературы – Римму Ивановну Вотинцеву, многих-многих других.
Директором долгие годы работал Александр Григорьевич Кондратов. Его почему-то побаивались (спустя годы мы поняли, что он был добрейшей души человек), и когда он даже не шел, а как бы величественно плыл по коридору, насупив брови и глядя поверх нас, все утихали, словно уменьшались в объеме и становились незаметными. Даже двери не скрипели и не хлопали. Но ни разу никто не слышал, чтобы он на кого-то накричал, незаслуженно обидел, а что до его насупленных бровей и сурового взгляда, то это, безусловно, выработалось с годами в силу служебной необходимости.
Помнится хорошо и Николай Михайлович Чепрасов – преподаватель многих специальных дисциплин, которые мы изучали на старших курсах. Обладал он редким даром увлекательно рассказывать о вещах сложных и скучных: ну сами посудите, что можно найти занимательного в устройстве экскаватора или коробки передач? Он, однако ж, находил. Относился Николай Михайлович к нам как бы к равным, всем своим видом давая понять, что мы народ взрослый, самостоятельный, и воспитывать нас уже ни к чему. Здесь надо заметить, что четвертый курс предусматривал вечернюю систему обучения: днем мы работали на различных предприятиях железнодорожного транспорта, вечерами спешили на занятия.
Лекции Николай Михайлович читал очень громко, в коридоре можно было их слушать, и порой, вдруг прервавшись на минутку (становилось так тихо, что слышен был хруст снега на улице под ногами редких прохожих), говорил: «Давайте-ка быстренько перекурим, я вам дорасскажу, и все вместе пойдем в кино: замечательный фильм вышел на экраны, а все недосуг посмотреть».
Сколько лет минуло, но и сейчас легко могу представить, как мы всей группой идем в кинотеатр по вечернему, в тусклом свете желтых фонарей Оренбургу.
3.
Из стен техникума вышло много замечательных людей. Среди его выпускников Герой Советского Союза Б.И. Юркин, депутат Государственной думы Б.В. Плохотнюк, председатель горисполкома в 1976-1985 годах Ю.Д. Гаранькин, писатель, впоследствии редактор одной из центральных газет А.А. Мандругин. А из нашего выпуска наиболее известны бывший мэр города Г.П. Донковцев и бывший генеральный директор ОАО «Оренбургэнерго» Ю.И. Трофимов. Жизнь разбросала нас по различным городам и весям, многие поменяли специальность: директором института «Оренбургстройпроект» работает Ю.Ф. Бурняшев, один из отделов Ростехнадзора возглавляет В.П. Музыченко. Четыре года назад проводили в последний путь К.И. Егорова, работавшего начальником «Газпромдорстроя», подполковником милиции ушел в отставку Ю.Ф. Цветков, в высшем военном училище преподавал В.И. Галочкин. Говорят, что в администрации президента Украины работает выпускник нашей группы В. Сухоручкин. Недавно нежданно-негаданно дозвонился до меня из Латвии В.И. Карев. Работал он в КГБ, еще в советские времена был переведен в Даугавпилс, да так там и остался. Радостно скороговорил, кричал в трубку: «Приезжай, обязательно приезжай к нам в гости. Ждем!». Ах, Вася, Вася! Целился я как-то съездить в Новосергиевку, где начальником дистанции пути работал тоже наш выпускник Толя Киселев, да и то не получилось: все дела, дела, суета. Жить – некогда…
Так что судьбы у всех сложились по-разному, но все же путевку в жизнь нам дал именно техникум. Наверное, в нем много нас училось в те годы, потому как на центральной улице Оренбурга Советской были сплошь знакомые лица, но больше всего я сдружился с Геной Климонтовым и Виктором Эппингером, которого все звали Витя Нехай за часто им употребляемое слово «нехай». Виктор на пару лет был старше нас, и что-то печоринское просматривалось в его характере: иногда апатия и пессимизм овладевали им, и тогда слова из него не вытянешь. А порой мог всю группу заразить весельем, мастерски копируя походку и жесты кого-нибудь из преподавателей. Прекрасно он пел, в основном песни на стихи Есенина. Сдружились мы крепко, но после второго курса призвали Виктора в армию.
В один из последних дней октября 1962 года сидели мы во дворике его дома, по-немецки чистом, ухоженном. Осень наступила ранняя, холодная. Мелкие лужицы затягивались тончайшим, хрустким ледком. По небу плыли тяжелые тучи, сквозь них едва угадывались лучи увядающего солнца. Тревожно и неуютно было на душе, и тек меж нами необычно серьезный, но вялый разговор. Договорились мы тогда дружбу не терять, куда бы нас судьба ни забросила. Строили планы на будущее… Многое в жизни сложилось не так, но данному друг другу в тот октябрьский, сумеречный и тягостный день слову мы остались верны до последних дней. До последних дней и Вити Нехая, и Гены Климонтова.
4.
О своей жизни Виктор, наверное, смог бы написать увлекательнейшую повесть. Отслужив срочную, вернулся он в Оренбург. Работал, учился, а потом с женой, выпускницей мединститута, уехал в Магадан.
По служебным делам объездил Север вдоль и поперек и в нечастые наши встречи рассказывал много необычного, интереснейшего о людях, о жизни в далеких холодных краях. Начал писать рассказы и получалось – публиковали.
В середине 90-х провожали мы Виктора на историческую родину – в Германию, понимая, что свидеться вряд ли удастся. Увозил он с собой черновики рассказов, повести, обещал высылать по мере готовности, но в Германии трагически погиб в автокатастрофе. Рукописи, известно, не горят, да только где ж их теперь искать?
Генка парень был талантливый во всех отношениях. Технические дисциплины осваивал играючи, посмотрев несколько минут на схему или чертеж, он уже мог рассказать, как работает сие устройство и даже отметить его недостатки. Любил он пофилософствовать и в ходе своих рассуждений приходил к неожиданным и прелюбопытнейшим выводам, недурно играл на гитаре, баловался стихами. По служебной лестнице Генка поднялся необычайно быстро: начал он работать мастером на железобетонном заводе, годам к двадцати пяти назначили его начальником производства. Доводилось мне слышать от его сослуживцев сказанное уважительно: «Нет, пока Геннадия Федоровича директором не поставят, порядка на заводе не будет».
Геннадия и «поставили», когда ему едва минуло тридцать, что являлось совершенно беспрецедентным случаем для того времени: в КПСС он не вступил и высшего образования не имел. Уже потом, будучи директором завода крупнопанельного домостроения, как-то незаметно, без видимых усилий окончил финансово-экономический институт. Встречались мы не столь уж часто, но дни рождения, праздники отмечали вместе. Признаться, мне нравилось бывать у него в гостях в Степном поселке, в неказистой четырехкомнатной квартире, обильно украшенной цветами и несколькими большими аквариумами. Всегда нам было о чем поговорить, что вспомнить. Мы и познакомились-то в один день: Генка с Любой, а я – с ее подругой, только у нас дружбы не получилось, а они как-то прикипели друг к другу. К ним тянулись, редкий вечер к Геннадию с Любой не заглядывал на огонек кто-либо из родственников, друзей, знакомых.
Геннадия сгубили реформы, правильнее сказать, реформаторы. Уже в самом начале нашего стремительного вхождения в «цивилизованный рынок» завод крупнопанельного домостроения встал. Прочно и надолго. Ясно стало, что и речи быть не может о массовом строительстве жилья для граждан бывшей страны Советов. Растаскивать завод, сдавать в аренду бывшие цеха под склады Геннадий не хотел (да и не смог бы), ушел в какую-то фирму, но и она благополучно лопнула. Он потом перешел в другую. Скрепя сердце, пробовал заняться коммерцией, но какие из нас, к черту, коммерсанты? Само слово вызывало у людей нашего поколения презрительно-брезгливую усмешку, а тех, кто занимался куплей-продажей, мы именовали коротким и емким словом «барыга».
И Геннадий как-то сломался, сник, потянулись для него однообразные, без улыбки дни. Пытались мы ему помочь. Названивал в различные организации наш сокурсник Миша Вайнштейн (тогда он работал заместителем генерального директора «Главоренбургстроя»), да ничего путного подыскать не мог. Жалею, что не обратился за помощью к Юре Трофимову – знаю, многим он помог в то смутное время.
Уговаривал я Геннадия сходить к Г.П. Донковцеву, но он мрачнел, отмалчивался. Так уж мы воспитаны были: просить за себя считали постыдным и унизительным – надо, стиснув зубы, все преодолеть самому. Не всем это удалось. В конце 90-х случился у Геннадия инсульт. Месяц пролежал он в больнице, вышел похудевший, бледный, но, казалось, выздоровевший душевно. Светлее и тверже стал взгляд, вновь пробудился интерес ко всему, что окружает нас в этой небогатой на радости жизни. В самом начале 2000 года позвонил я к нему домой справиться о делах, и Люба голосом ровным и спокойным, какого я никогда не слышал, ответила: «Сережа, я покормлю Гену, а потом перезвоню. Ладно?».
Я еще долго сидел, сгорбившись, забыв положить трубку, и безучастно слушал короткие телефонные гудки.
5.
Пасмурным январским днем провожали мы Геннадия в последний путь. С равнодушного серого от края до края неба сыпал снег, таял на лицах, красил белым слякотную землю. Натужно гудели автобусы, машины, там и тут чернели кучки людей, пришедших исполнить последний долг. В афганском квартале птицей-подранком билась и кричала какая-то женщина, ее под руки поддерживали молодые угрюмые ребята. Все так же необычайно спокойна была Люба – теперь уже вдова, а я в один из моментов отошел в сторонку, заговорил о чем-то пустяшном со знакомым: последнее время совсем разучился переносить деловитое постукивание молоточка по крышке гроба. Вернувшись домой, записал, не напрягая памяти, ушедших в последние годы в мир иной знакомых и близких мне людей, к кому мог зайти в любое время без предупреждения и приглашения. Таковых оказалось семь человек.
В лучшем, на мой взгляд, произведении Куприна «Молох» один из главных героев, находясь в состоянии аффекта, мгновенно сделав несложные математические расчеты, говорит, показывая на чадящие заводские трубы: «Вот, доктор, Молох, который поедает людей, за сутки уносит двадцать лет человеческой жизни». И с горечью добавляет: «А 800 рабочих за два месяца так и не получили зарплату».
В постперестроечной России размах не тот, и два месяца без зарплаты – мелочь, не заслуживающая внимания. Но скольких людей уложили во сыру землю нынешние скороспелые долларовые миллионеры и миллиардеры, обрекая на нищету, вгоняя в отчаянье сотни тысяч людей, породив не известное даже и Далю слово «безнадёга», хороший математик сможет подсчитать без большой погрешности.
…Более четырех десятков лет прошло с того дня, как, получив дипломы, разъехались мы по разным железным дорогам тогда еще великой страны.
Техникум давно уже переехал на проспект Братьев Коростелевых, в четырехэтажное, белого кирпича здание. Осенью, тая душевное волнение, зашел я в техникум, познакомился с директором Иваном Ефимовичем Лапушкиным. Поговорили недолго о делах, а потом специалист по кадрам Галина Ивановна Кипчатова не без гордости познакомила меня с неплохой производственной базой, провела по музею, показала крохотный зимний сад, любовно разбитый силами преподавателей.
Но не это меня интересовало. С жадным любопытством вглядывался я в лица ребят и девушек, что учатся здесь сегодня, пытался как бы проникнуть в их ауру, понять, о чем они думают, мечтают, какими станут через 10, 20, 40 лет. Пытался представить среди них нашу группу - парней шестидесятых, бедненько, вразнобой одетых, но свято верящих, что будущее зависит от них и оно будет прекрасно. И остро почувствовал, как быстротечна жизнь и как многое в ней изменилось. Наверное, мы бы сейчас выглядели здесь смешно и диковато, как усталая трудяга-лошадка на скоростном шоссе среди блестящих лимузинов. Они совсем другие – ребята, что шли по коридорам столь дорогого нашей памяти техникума, живут в другое время и в другой стране. Может, они лучше нас, хотя доподлинно известно, что молодежь нынче пошла не та, в наше время луна была круглее и звезды горели ярче. Они совсем другие, но дай-то Бог не потеряться им в очень непростой сегодняшней жизни, не оказаться сытыми среди голодных или наоборот, а поступать, как в нашем стареньком общежитии: пусть только картошка, но на всех. Дай им Бог научиться хранить дружбу и верность данному слову, как умели это делать мы – выпускники шестидесятых минувшего века.
Дай-то Бог.