Пир второй
«ВИНТ»
– «Винт, чё у тебя с башкой? Дубиной настучали? Сам ушибся?..»
– «Да не-е… хуже. Я, пацаны, любовью ушибленный…»
– «Это как?»
– «А так, в прямом смысле…»
Винт немного смущён, но втайне, кажется, даже восхищён случившимся с ним. Потому и явился на очередное «заседание» у «Пропана».
Винт, а изначально Витёк, большеголовый черноволосый пацан с соседнего двора, явился сегодня с перебинтованной головой. Герою уже четырнадцать, он постарше других в нашей компании. Кругломорд, полноват, добродушен, и сама походка его кажется добродушной – походка пингвина, немного вперевалочку. Кличка не очень-то подходит, но дело в том, что он вечно хвастает перед нами своим «винтом» – так он называет духовое ружье. Воздушный дробовичок попросту. Тогда, в 60-х годах, некоторое время их вполне легально продавали в магазинах, и отец подарил Витьку «воздушку». Витёк страшно гордился ею, только он один из всех наших пацанов имел такое сокровище, с которым очень даже понтово было выйти «на охоту» за город, где можно подстрелить в предгорьях не только пернатую мелочь, не паршивых воробьишек, каких и возле городских помоек кишмя кишит, но цветистого дикого фазанчика, к примеру.
Остальные ребята довольствовались оснасткой более древней и примитивной – рогаткой. Или самодельным арбалетом. Честно говоря, при определенных навыках в обращении с ними, они обладали ничуть не меньшей убойной силой, а превосходящим достоинством их была бесшумность выстрела.
Но отправиться на общую вылазку не с рогаткой, а с ружьём – это было круто. Тем более, что владелец его на полном серъёзе уверял нас – ружьё нарезное, «настоящий винт». То ли в самом деле это был какой-то особенный экземпляр, то ли Витёк по простоте своей путал его с «мелкашкой», которая и в самом деле относилась к разряду нарезного оружия, но кличку свою пацан заработал прочно. Как выяснилось позже, этот самый «винт» имел некоторое отношение к рассказу, которого мы теперь ожидали.
Многозначительно почесав перебинтованную башку, поудобнее устроившись на круглом камушке, дернув последнюю затяжку «Памира», Витёк зашвыривает окурок в сгустившиеся сумерки, подальше от «Пропана». Мы все невольно следим за рубиново мерцающим полётом окурка, и лишь когда он рассыпается мелко искрящей дробью при ударе о землю и затухают последние огоньки, Витёк начинает.
– «Ну, Верку из «Продмага», вы знаете…»
Мы знаем. Та еще штучка. Пухлая крашеная блонда лет тридцати, к вечеру обычно уже навеселе, она редко уходит из магазина без кавалера. А вечерние кавалеры это, как правило, её же клиенты-завсегдатаи, любители поддать. Никому из нас в голову не приходило подкатиться к этой взрослой развязной бабёнке, а вот Винт… надо же!
– «Давай, Винт, давай, знаем мы Верку… ты дальше давай трави, чё там у вас с ней вышло…»
– «А то и вышло… – Винт снова поправляет повязку на бедовой своей голове – любовь у нас вышла… боевая любовь. С дробью, но без выстрелов…». Винт чего-то темнит, тянет, не знает как подступиться к основной теме.
– «А дробь-то при чём? Ты чё, со своим «винтом» на бабу пошел?
– «Нет. Без «винта», но с дробью…» – ухмыляется «подранок» любви. Мы снисходим к его замешательству, помогаем наводящими вопросами, и Винт поневоле отвечает. Картина постепенно проясняется.
Винт стал жертвой самой банальной неосведомлённости. Попросту: «слышал звон, да не знаю где он».
Тут надо учесть некоторые характерные детали нашего быта, обихода 50-60-х годов, когда из отдалённых мест целыми партиями возвращались по домам заключённые и становились авторитетами в городских дворах. В наших глазах они были окружены ореолом героики, – заслуженным или не очень, вопрос другой. Во всяком случае, за ними тянулся шлейф блатного романтизма, говорили, что эти мужики «знают жизнь», «прошли Крым и Рым». То есть, было чему у них подучиться. Тем более, что иногда в порыве великодушия кто-то из них мог вступиться за нас в подростковых разборках с недружественными зареченскими шоблами, численно и организационно превосходящими наши, «навести ажур» и провести превентивную «профилактическую» работу.
Авторитеты наши также любили собраться своей компанией под вечер, посидеть где-нибудь за сараями, распить бутылёк-другой, потолковать за жизнь, «прокашлять» кое-какие свои вопросы. И Винт, как самый взрослый из нас, был однажды допущен в их мрачноватое, но по-своему элитное общество. Сгонял пару раз в магазин, приволок им пойла, сигарет, и был милостиво оставлен в безмолвных слушателях – без права встревать в беседу, но всё же, всё же…
Там-то и нахватался отрывочных сведений о «настоящем» ухарстве в делах любовных. Толком ни черта не усвоил, но один фокус (в деталях так и не раскрытый) буквально ошеломил его. И ещё он понял, что Верка – та самая – особенный кайф ловит, если мужик «с шариком». То есть, понял он, что какими-то шариками или дробинками мужики заправляют свои причиндалы, и от этого баба так тащится, так тащится, что визжит, как свинья недорезанная…
И Винт отважился.
Вконец истомившийся неразрешающимися страстями и притягательными слухами о Веркиной простоте и доступности, подвалил перед самым закрытием в магазин, уболтал Верку продать ему вина, а потом, переборов себя и вознесясь до гордыни отчаяния, прямо так и предложил хорошо поддатой бабёнке – айда, мол, вместе выпьем, дома, мол, никого нет, можно побалдеть на пару… а у него, мол, начинка отменная – такие шарики, такие шарики!..
Что поразило его не меньше, чем собственная отвага, так это лёгкость, с которой Винт нашёл женское понимание и отзывчивость.
– «Подробности, Винт, подробности! – зашумела орава, как всегда в таких случаях привычно скандируя, и скаламбурив на этот раз слова популярной тогда песенки («А из зала мне кричат – давай подробности…») – про дробь, Винт, про дробь давай!.. Дробь-то при чём?..»
– «А при том!.. Где я шариков-подшипников наберу? И чё с ними делать? – я же толком не понял что к чему… сколько их на один раз нужно? Куда их конкретно заправлять?..»
– «Ну и как? Чё придумал?»
– «А-а, какого хрена там думать!.. не время для этого… лежит она, голая, пьяная в мат, лежит себе на кушетке и зовёт к себе, поторапливает… ну, я по-быстренькому в сортир заскочил, а там сыпанул дроби в гандон, ну а потом натянул куда следует...»
Винт опять поправляет повязку на башке, ясно белеющую в сумраке. Звезды горят-разгораются на летнем небе, цикады верещат из травы, теплый ветерок ласково овевает наши воспалённые головы, а мы лишь внутренне ахаем – это же надо! Вот козёл-то! Старше нас, а не знает (не стоило пропускать наши факультативы! – а Винт частенько их пропускал), не знает, что эти шарики зэки-умельцы вживляют куда-то под самую кожицу, что как-то они там перекатываются, придавая этим, якобы, дополнительную сладость и остроту ощущений для женщины… мы тоже, ясное дело, не понимали всей тонкости этой механики, но чтоб вот так, в резину дроби сыпануть?..
– «Ты чё, Винт, вконец долбанутый?.. какой же ты кайф получил?..»
– «Если бы получил!.. откуда я знал, что резина такая слабая? Я же в первый раз, да ещё вот так, с начинкой… короче, пацаны, и кончить я не успел, как чую – лопнула она, гадина, резинка эта позорная… там, внутри у неё и лопнула…»
– «Ну, а Верка что?»
– «А Верка, чуваки, хоть и кривая в дым, но тут же всё учуяла. Учуяла и ка-ак заорёт – ты чего, мол, скотина, там вытворяешь, какого дерьма в меня напихал?… Ну, я честно признался… а она ещё сильнее визжит – убью, мол, сволочь, выскребай – орёт – а не то, мол…
– «Ну а ты, Винт, ты хоть кончить-то успел?..»
– «Какой там кончить!.. и стояк весь пропал, и желания уже никакого… ужас один.
Как выскребать?» – спрашиваю.
– «А как хочешь! – орёт, – но чтобы только все до последней горошинки вот здесь, на тумбочке лежали. Я, мол, тебе их потом скормлю, свинье поганой…»
А сама ноги раздвинула, меня за волосы ухватила и суёт туда…
– «Ковыряй! – орёт – пальцами выковыривай, да поосторожнее…» – Понежнее, значит. Материя всё ж тонкая… ну я и ковырял, ковырял. Нежно ковырял, старался…»
Мы едва удерживаем хохот (нахохотаться ещё успеем), и всё-таки допытываемся до конца.
– «Молоток, Винт, молоток!… ну а как увечье-то получил?..»
– «Так и получил… последнюю выковырнул, стою на коленках перед ней, перед Веркой, и показываю дробинку – вот, мол, всё теперь, последняя. Ну, думаю, может и обойдётся как-нибудь, хотя бы орать дура перестанет, а то чё соседи подумают. Ну она и перестала. Поёрзала молча задницей по кровати, убедилась, наверно, что ничего там внутри больше нет, ни горошинки… а потом, гадина, изо всей силы ка-ак двинет мне в лоб своей пяткой – я же перед ней на коленках стою, верю ей… Ну, бабища она, сами знаете, здоровая какая, – очнулся я на полу… Башка трещит, в глазах зелёные круги плавают, а всё равно вижу – и пол, и тумбочка, всё вокруг кровищей забрызгано. Моей кровищей. Это я от её пятки дубовой об угол тумбочки затылком долбанулся. Верка маленько струхнула, конечно. – Могла ведь и убить, сука. Но протрезвела, осмотрелась, поняла, что я хоть и раненый сильно, а всё равно живой. Промыла рану, перевязала башку, кровь быстренько тряпкой подтёрла, и урыла на фиг… на фиг, пацаны, такая любовь? На фиг все эти приключения кровавые с подковырками, а, пацаны?..»
Винт ещё долго слушает наш ликующий гогот. Молча закуривает, дымит в небеса, якобы думает о своём, по возможности невозмутимо пережидая выплески нашей радости, и, кажется, ещё не подозревает, что отныне он уже не вполне Винт, а скорее
винт-дробовик… или попросту…
Да-да, и этот рассказ называется, если честно, не «ВИНТ», а:
«ДРОБЬ»