Подполковник Фадеев
Военная кафедра оказалась не такой страшной, как о ней думалось. Уютные учебные комнаты, музей, тематически оформленные холлы. Немножко напрягала строевая, вернее, то, что вести строевые занятия будет подполковник Фадеев. Уже в возрасте, о чем свидетельствовала обширная лысина, но подтянутый, высокого роста офицер. Он единственный из офицеров кафедры носил общевойсковые погоны, то есть не был медиком. И всегда был в сапогах, безупречно начищенных.
Всегда плотно сжатые губы, колючие глубоко посаженные глаза. И голос, если говорил. Командный голос.
В то же время, не лишен был чувства юмора. Но отступлений от темы занятия не допускал.
Однажды, в какой-то праздничный день наш подполковник пришел в парадной форме, с наградами. На левой стороне мундира позвякивали ряды медалей,в том числе и иностранных. А справа выделялось два ордена Красной Звезды. На одной Звезде красная эмаль была заметно сколота.
- Товарищ подполковник, а это от пули или от осколка? - спросил, как всегда непонятно - то ли в шутку, то ли всерьез, Женька Кочетов, наш записной "юморист".
Фадеев чуть ухмыльнулся, но ничего не ответил. Вопрос, видно, не показался ему нахальным.
Учили Уставы. Дело нудное. Естественно, пошучивали, ерничали, шумели, особенно, когда преподаватель выходил из класса.
В тот раз расшумелись не в меру. Фадеев вошел в класс и скомандовал: «Встать!». Мы встали.
- Сесть! – мы сели.
- Встать! – встали еще.
- Сесть! – сели.
- Встать! – мы приготовились вставать, но вдруг услышали голос Вити Фогельзанга, нашего старосты.
- Вы почему над нами издеваетесь? – дрожащим голосом обращался староста к подполковнику. Лицо Вити было красным, он здорово волновался. Но продолжал сидеть. А мы все – стояли!
Не помню, как повел себя офицер. Но не кричал, точно.
После занятий мы ожидали разноса. Но никаких действий ни со стороны Фадеева, ни со стороны руководства кафедры не последовало. Он никому об этом инциденте не сказал. А нашего старосту, очевидно, зауважал. Об этом можно было догадываться.
Конечно, мы после занятий старались выразить Вите свое восхищение его поступком. Но ему это было не нужно. Он поступил так, как считал нужным и правильным. А мы?
Кстати, с подполковником Фадеевым мы занимались еще целый год. И отношения были самыми добрыми, деловыми, человеческими.
На наших глазах он уходил в отставку. Непривычно было увидеть его впервые в гражданском. А выглядел он в новом пальто, в шляпе превосходно. Устроился работать юристом на каком-то предприятии.
Лагеря
После пятого курса все студенты-мужчины обязаны пройти через военные сборы. Или лагеря. К ним готовились загодя. Составлялись списки, распределялись по взводам, назначались помощники командиров взводов и т.д. Всего нас набиралось на роту, человек сто пятьдесят. Ротным старшиной, т.е. старшим из студентов, был назначен Володя Погребицкий, прошедший до института армейскую школу.
Можно было избежать всего этого «по состоянию здоровья». Но тогда – «белый билет». Лишние хлопоты. Решил рискнуть, ехать на сборы. Благо, учитывая мою комсомольскую «карьеру», подполковник Синицын (руководителем сборов был полковник Синицын), назначенный на сборы парторгом, предложил быть комсоргом.
До Караганды ехали на поезде. Дальше, до Сарани, в автобусах. Сарань – небольшой шахтерский городок. И улицы, и дома покрыты угольной пылью. Температура – не меньше 30 градусов, и так весь месяц.
Нам отвели участок на огороженной территории танковой части. К ночи нужно разбить палатки. И не просто собрать их, но прежде устроить деревянные настилы, для постелей. Показали кучи досок, подлежащих использованию уже не в первый раз. Пришлось дополнительно рыскать по всей территории, искать столбики, доски. Нашли. К вечеру стройные ряды палаток были осмотрены и приняты командирами. Можно и спать. Устали за день здорово.
Кроме Синицыных с нами прибыл еще подполковник Кальяк, проводивший занятия по организации и тактике медицинской службы (ОТМС). Строевой подготовкой, общевойсковыми вопросами с нами занимался строевой майор Феофанов - танкист, комбат. С нами же он стал командиром роты.
В 68-м майор прошел через «пражскую весну», рассказывал об этом. Каких-либо сожалений, сомнений в его рассказах не было. Правое дело.
Было ему лет сорок пять, что возбуждало интерес к не высокому для такого возраста и опыта воинскому званию. Другие офицеры пояснили, что был Феофанов в свое время и подполковником, но разжаловали. Да, было в нем много «гусарского» - и в облике, и в поведении, и в речи.
Как-то наш «юморист» Женя Кочетов в ангаре, где ремонтировали или мыли танки, спросил у майора, сможет ли такой Т-34 сломать стену ангара.
- А, х...ли, б…дь, ее ломать!? - доходчиво, вопросом на вопрос, ответил Феофанов на обиходном армейском языке.
Командиром нашего взвода был лейтенант Карташов, только что закончивший военное танковое училище, а до него – училище суворовское. Военным был до мозга костей. Муштровал строевой, постоянно проверял подворотнички, вообще, как «сидит» форма, пилотка. А носили мы мешковатые х/б, в которых при всех стараниях невозможно демонстрировать должную и желаемую выправку.
Сам лейтенант всегда был одет щеголевато, форма на нем, что называется, «сидела» великолепно. И он любовался собой. Нарциссом он не был, просто любил все красивое. Всегда подчеркивал, что самые красивые девушки – в Белоруссии, что сам он из Минска. Там же встретил свою жену. Однажды мы ее видели. Молодая пара прогуливалась вечером недалеко от части. В Сарани особенно прогуляться негде. Действительно, жена лейтенанта была хорошенькой.
Сейчас, когда рассматриваю старенькую фотокарточку, где зачитываю Присягу, кажется, что и я, в своей х/б, выгляжу вполне сносно.
Нас очень пугали подполковником Гидалевичем – то ли военным комендантом, то ли начальником гарнизонной гауптвахты.
Видел его только один раз, и то издалека, на нашей территории. Он с какой-то претензией обращался к нашему подполковнику Кальяку. Претензия была, по-моему, в наш, курсантский адрес. Петр Александрович что-то взволнованно объяснял, потом почувствовалось, что он уже сердито возражает.
Офицеры были в равных званиях, соотношение по должностям было не совсем нам понятно. Поэтому волновались немного и мы, хотя ничего не могли понять. Но завершилось все благополучно. Гидалевич уехал. А Кальяк нам ничего не сказал.
Можно рассказывать о солдатской столовой, где мы питались, о провисающем при ночных дождях брезенте палатки, о подъеме в шесть утра, о физзарядке и умывании в одежде по форме №1. Но посвященным это и так понятно. И памятно. Лагеря…