XV
После завтрака, пораньше, Присцилла Младшая провела салютатио, в шестом часу уже завершала его, принимая последнего посетителя – остальных, около дюжины, слуги попросили придти в другой раз. Этим последним оказывается Гней Космик. Молодой вольноотпущенник заговорил о своих муках от разлуки – даже статую «Идейской Нимфы» он не мог видеть, не мог утешиться и поговорить с ней. Зато в библиотеке Старого дома он нашёл одну любопытную книгу, «далеко не случайно», как он сам выразился. Она называется «О милости Богов». В ней описываются десятки знамений Божеств, чудес и явлений Блаженных людям во сне и наяву, причём за период около шести люстров в правление Августа и в одной только области, Самнии. Автор, Гай Сентин, на протяжении всей жизни собирал эти факты и сам был очевидцем нескольких случаев. Прочитанное сильно повлияло на религиозные взгляды семиаксия. Начавшие меняться с прибытием в Город с великим множеством прекраснейших святилищ. Значительно трансформировавшиеся после встречи с Фламиной Кибелы. Претерпевшие колебания при знакомстве с работой её брата «Против семиаксиев» и так далее. В то же время благодаря своим уму и грамотности он достиг сана «диакона» большого собрания, объединявшего единоверцев из трёх районов Города.
– … Присцилла, я умоляю тебя! Если мне нельзя быть постоянно рядом с тобой, если это невозможно, подари мне какое-нибудь своё изображение! Я готов на всё что угодно ради тебя, любовь моя!
– Тише, пожалуйста, Гней.
– Прости! Готов на всё… И прошу только о портрете, чтоб хоть как-то облегчить… своё существование. Не видеть тебя – значит, не жить, а существовать, прозябать!
– Есть у меня одна статуэтка, – патрицианка распорядилась, чтобы её принесли; бронзовая настольная вещица вышла, на взгляд позировавшей, не очень удачной, а посему «прозябала» в одной из спаленок на третьем этаже; тем не менее, её быстро доставили. – … Вот она, Гней. Возьми, – последовали разнообразные проявления благодарности: словами, жестами, лобзаниями рук возлюбленной и ступней статуэтки. – Гней, недавно вспомнила кое-что. Один авгур, когда я была маленькой, лет восьми-девяти, предсказал примерно следующее. Главное, не помню, как именно он гадал… Неважно. Он сказал, что когда я вырасту, меня сильно, очень сильно полюбит один мужчина. С ним я смогу найти своё счастье, но это будет зависеть от меня. Звать его будут Гней, и он будет иметь отношение к Востоку, к маленькой провинции Иудея… Космик, только не говори, что ты родом из Иудеи, я помню твой рассказ о поместье патрона.
– Нет, Фабия, я сам не оттуда. Но в этом пророчестве не сказано, что нужно там родиться – нужно «иметь отношение». А учение, благая весть, происходит как раз оттуда, из Иудеи…
– Понятно. У меня просьба к тебе, Гней.
– Всё, что захочешь, о добрая Фабия!
– Ты много говорил о своих изменившихся взглядах, а ещё о существовании – кажется, ты их отдал Торквату – неких посланий высокопоставленных адептов, разъясняющих основы – и не только – вашего учения. Не мог бы и ты написать нечто подобное? Заплачу, разумеется. Разъясни единоверцам своё мнение, постарайся, пожалуйста.
– Трудное задание. Я ведь сам не сочинял почти, только переписывал…
– Тем интереснее должно быть. Надеюсь, ты справишься. А теперь извини, мне нужно уходить. Муж может скоро придти…
Вольноотпущенник, как обычно, с бумагой и авансом, удалился, Макр не появился. К концу прандиума приехала Мерулина Прима. Говорила она мало, практически всё было в её пространном – ей, как и самой Присцилле, и многим грамотным людям, проще порою изложить, высказать, определённые мысли письменно – в пространном любовном письме, тоже о «муках-разлуках». Предпочитала просто глядеть на Присциллу, старавшуюся быть любезной и ласковой.
Утром писательница сама отправила несколько записок, одну из них Стабилию, и ещё во время салютатио успела получить от него ответ: приглашение приехать. Юная же гостья успела выпить почти секстарий лесбосского, принесённого с собой, и стала разговорчивее. Она с радостью согласилась проводить хозяйку. На улице моросил дождичек, ехать, беседуя, с открытыми занавесками было бы некомфортно, и патрицианки расположились в одних носилках. Прима периодически дотрагивалась до коленей Фабии и заглядывала ей в глаза, повествуя о своей безрадостной жизни: подруга Бестия про неё забыла, муж навещает её спальню всё реже, родителям дела мало, «ладно хоть бабуся не наведывается, не допекает, в храме Юноны только и видит меня, скучает, говорит». А главное, само собой, это разлука с «ненаглядной обожаемой Аркесилаем Романской», её изменившееся, не в сторону потепления, отношение к страдающей Глицерии. Изнывающей без её внимания, изведшейся в её отсутствие, не хотящей никого – только лишь одну писательницу Фабию. Возлюбленная утешала Мерулину разными тёплыми, ласковыми словами, а на прощание, сжалившись, даже поцеловала в давшие прозвище уста.
Стабилий ещё раз извинился, что не может придти в это время, так как занимается у себя дома с несколькими учениками. Занятие с двумя из них на момент приезда новой – новой-бывшей или новой-старой – ученицы должно было вот-вот начаться. Фламина желала послушать лекции по стоической философии, главным образом этике, хотя и физику с логикой не хотела игнорировать. Видя решительный настрой Присциллы на обучение, Стабилий предложил ей в данный момент позаниматься вместе с парой других слушателей.
– Тем более что лекция будет довольно подходящей, – сказал он. – Кое-что мы с тобой повторим, вспомним, и вообще, стоицизм многое перенял у киников, а основателем кинической школы был Антисфен. Которому и будет посвящён предстоящий урок.
– О Геркулес! Урок! Вспомнить школьные годы – чудесно!..
Подошли двое эфебов, один – сын вольноотпущенника, другой – всадника, в библиотеке началось занятие.
Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2012/03/16/508
-------------------------
люстр – семь лет.