Белая пена, что выпала ночью, к обеду осела, сплотнилась до лёгкого коврика. Семён Васильев знал только пятнадцать имён снега, а вот дед его – больше двадцати. Да-а. Семён скучал по родне, если это можно так назвать, с тех пор как выбрал русскую женщину. Нюччу, значит. Нючча – она и есть нючча, её по улусам по родственникам не повезёшь, не примут. Любовь. Семён как увидел её, новую продавщицу в сельмаге, высокую, большую, с белой копной, задумался. Она его сразила. Принёс ей на следующий день бурую шкуру, кинул на прилавок и женился. Семён, настоящий саха, жилистый охотник, был знатным медвежатником. А теперь? Так, соболевал потихоньку. Верно, промысловики на смех его при встрече поднимают: Семён одно обкладывает да стережёт свою берлогу с единственной медведицей Любкой. Спустя некоторое время её светлые волосы отросли от корней и оказались тёмными. Семён ещё больше поверил в предание, что медведь – обращённый человек. А ещё Семён знал от предков, что медведей породила женщина. Вот такая, как его Любка. Беда только, она на охотников сама вешалась да пила не в памяти. Не прошло и года после свадьбы, как Любовь его второй раз сразила. Она мужа встретила пьяная в обнимку с заезжим кавказцем. Потом она долго ругала Семёна за то, что тот вернулся рано, вонючий, что денег в дом не принёс. Что другие промысловики вон давно платников на охоту водят. А он месяцами драных соболей по тайге гоняет и получает за это копейки. Семён сутулился и отмахивался от беснующейся жены, но любил по-своему. Любовь со звериным оскалом по его карманам горькую жижицу рыскала, а когда находила, глядела на Семёна небитой собачонкой. Так и жил Семён с Любовью от нежного роя бабочек в животе до хищной жажды безумия. Семейная жизнь, ох, как его изматывала. Куда там на медведя? Добыча медведя – далеко не забава. Это серьёзное занятие настоящих мужчин, стоящее на исконных таёжных традициях охоты на красного зверя. Это только на детских картинках медведь – душечка. Семён отродясь знал, что в тайге нет зверя сильнее и умнее, а ещё подлее. Одно неверное движение – схарчит тебя, не побрезгует. Крепкие нервы нужны, однако.
Только здесь, в тайге, Семён и отдыхал. Сахарно-снежный соболиный след: в донце – от мягких подушечек, а вокруг – царапки от коготков. Рядом - стежки собачих лап. Переплетенья… Когда с дедом охотился, лес и выше, и сильнее был. Сейчас сохнет то там, то здесь не понятно от чего. Да и промысловики нынче иссохли почти все: кто от безделья, кто от безнадёги… В богатые места Семён не ходил – далеко. День до места промысла, там палатка, день - обратно до зимовья. Набил соболя, добыча плеча не тянет, и скорей - домой. Всё пешочком. Он да лайка Найда. Хотя какая она лайка, настоящую собаку днём с огнём нынче не найти, так себе, помесь, след берёт и ладно. Да и дурная порой: полайки через раз путёвые. Вот чего зашлась сейчас? Семён как от назойливой мухи отмахнулся от Найды, которая плясала вокруг… Эсэ!
На снегу при любом аллюре медведя отпечатывается вся его ступня, а тут следы задних лап перекрывают отпечатки передних. Куда ж ты так помчался, мишук? Охотник быстро вскинул ружьё, и корпусом резко – вправо-влево. Семён так весь в слух обратился, что услышал, как мороз в тайге зазвенел. И тут же сообразил, что от его старенькой тозовки толку мало, всё равно, что в медведя семечками плеваться. А бестолковая Найда уже кинулась по следу. Бросился Семён вдогонку, а криком отозвать не смеет. Где-то правее лай оборвался противным визгом. Семён глянул через кусты – и волосы у фартового охотника вздыбились. Найда на коряге повисла, перламутровые кишки из-под мягкой шёрстки на холоде дымятся. Рядом добротное ружьё в снегу валяется. Только новичок такое из рук выпустит. Огромный медведь ревёт и ломает больное дерево, на котором только страхом держится человек. Без ружья – шансов нет. Сам-то матёрый медведь наверх не лезет, лень ему, а вот сил немереных хватает, чтоб скинуть двуногого. Семён сморгнул красные круги перед глазами и отчётливей увидел, как зверь с разбегу толкнул дерево, как человек полетел вниз. Косматый его подхватил, добычей теперь играет, из лапы в лапу перекидывает, человечишко из стороны в сторону мотыляется. Куртка на нём – разом в хлам. Пух и перья, кровь и крик кругом. Эх, на удачу! Семён спружинил, ещё раз, подобрал чужое ружьё. Ничего такое, да ни в жизнь не накопить. А в этот миг человек уже под медведем бьётся, руками прикрывается, а зверь клыками дерёт его: и ручонки, и головёшку. Не жилец, однако. Семён дёрнул затвор – клац, и с колена, сзади, вдоль хребта, чтоб точно. «Бах!». Намозоленный палец охотника плавно скользнул с курка.
Зверь обмяк, но не завалился. Семён плечом упёрся в косматую тушу, поддал, еле вытащил из-под хищника человека. Тот скулить перестал, как якута увидел, и вышел вон из сознания. А вот сознание Семёна начало возвращаться. Скорость жизни снова приняла обычный ритм: звериная замедленность восприятия пропала. Медведю должное отдал: спасибо за хорошую охоту. Человеку: тайги не нюхал, а туда же. Семён с минуту смотрел на два распластанных тела: давил зверя в себе. Освежевать добытого медведя, жир, желчь, шкура? Волочь полумертвого человека, жизнь которого для Семёна не дороже собаки? Или полуживого? Якут внимательно осмотрел рваные раны, чем мог перевязал, скинул свой куртец поношенный, обмотал и связал им человека на манер сумасшедшего в дурдоме, чтоб меньше раны растряслись, и взвалил ношу себе на плечи. Понёс. До зимовья с грузом до темна бы добраться, однако.
От зимовья дым свечой вверх. На шум к ночи многие подтянулись. Отец потерпевшего местным воротилой оказался: за сыном МЧСовский вертолёт прислал. Говорят, зашьют пацану всё, жить будет. Говорят, что хотели на берлоге медведя брать да, видать, подшумели зверя, тот ушёл, но дал круга и встретил охотничков почти у зимовья. Мог: на подлюка это похоже. Говорят, выстрелу позавидовал бы сам великий медвежатник князь Ширинский-Шихматов. А бывший промысловик, из тех, что к платной охоте подвязался, но сам сдёрнул от медведя и платника своего бросил, теперь гроша не стоит. Про Семёна говорили, что настоящего мужика за версту видно. Что его самого надо в Красную книгу внести. И всё это под хрустальную, которая даром досталась. Её молодой горе-охотник собирался пить после удачной охоты. Наш якут отогревался и жалел о брошенном в лесу медведе.
…К закрытию охотничьего сезона Семён собрал соболей, которые остались после сдачи лицензионных шкурок, и пошёл к скупщику, к дельцу, который на пушнине давно состояние сколотил. Коммерсанта того Бесом все звали, а за что, про что, Семён не ведал. Да и надо оно ему было, узнавать? Промысловик знал охоту, тем и жил, тем и Любку свою кормил.
Пришёл. Кить соболей на стол, а сам глаза долу. Комерс – хозяин, ему не с руки шкурки пересчитывать. Даже не поднялся навстречу, сесть охотнику не предложил. Барствует за соломоновым кедровым столом, красным сукном застланным. Соболя, хоть и вывернутые наизнанку, всё равно на красное золотом упали.
- По две тыщи всех заберу. Рублей. Идёт?
Семён быстро облизнул губы, переступил с ноги на ногу.
- Чё там мнешься? – через губу сказал Бес, глядя на низкорослого, узкоглазого, безбородого якута, одетого во что зря.
- По три, однако, - выпалил охотник и тут же пожалел. Торговаться, как посмел? вот сейчас сбросит моих соболей на пол, ползай потом, собирай, унижайся. Другого скупщика не будет: они давно меж собой всех нас, промысловиков, поделили. Семён вспомнил про Любовь и решил стоять перед Бесом до конца.
Бес опешил от такой наивности, но вида не подал. Он привык всё брать по своей цене, а тут какой-то саха условия навязывает. Беса это даже позабавило:
- Накину за смелость, так и быть. По две четыреста – отличная цена. Или другого ищи.
Семён молча махнул шапкой и на соболей своих, и на торг этот, и на жизнь свою с Любкой вместе.
Бес холёной рукой сдёрнул резинку с пачки, зыркнул блестящим глазом на соболей, усмехнулся, отсчитал. Подержал деньги ещё чуток, будто дразнил, только потом отдал охотнику. Со вздохом облегчения Семён сунул бумажки в карман. Бес снова усмехнулся простоте якута.
- Это ты что ли моего сына от медведя спас? – спрашивает его Бес.
- Ну.
Бес смотрит на промысловика сверху вниз, вынимает из уже початой пачки ещё одну купюру и подаёт охотнику:
- На вот тебе, ещё.
Семён нутром чувствовал в этом жесте подачку, но протянул руку, взял деньгу и туда же её, в карман, не глядя. Не хотел же брать, однако.
Семён вышел в весну, щурясь северному солнцу, и потопал домой, в логово бера, где бурая медведица Любка будет снова грызть ему спину. Охота на красного зверя продолжится.