Заподня

Валентина Скворцова 2
         Над проливом показалось жёлтое плюшевое солнце. Ветер, вылакав тьму из мелкой лужи, мокрыми усами щекотал набегающую на берег волну. День, как только что испечёный каравай с золотистой корочкой, поднялся в небо. У дороги цвели Иван-чай и пижма, в высокой траве ярко краснели лилии. Простенькие васильки, притулившись к старому забору, синё поглядывали на сморщенную дорогу, покрытую бородавками камней. С утра, выстирав бельё, я вышла во двор и стала его вешать на проволоку, протянутую от сарая к дому. К моей калитке подошла соседка и, облокотившись на неё, молча стала наблюдать, как я вешаю бельё.
- Ты что в такую рань стирку устроила? - спросила она.
- День хорош, успеет высохнуть. Сама знаешь нашу погоду,- ответила я.
- Что-то Михаила не видно, спит небось? А может, не у тебя спит?- допытывалась соседка.
- А где ж ему спать-то, ежели не дома? Дома и кровать мягче и жена слаще.
- Жена, иль любовница-свежина. Ты что, не знаешь, что Настя от твоего Мишки
ребёночка ждёт, седьмой месяц уже? Гляди, кабы к Насте не ушёл. Одной стиркой да пирожками мужика не удержишь,- сказала она, вздохнув, и пошла по дороге.
"Ребёночка ждёт, ну и пусть ждёт. Только дождётся ли. Она ведь супротив меня никто, худая как доска, поглядеть-то не на что, да и лицом не красавица. Вон я какая!И фигурка что надо и лицом хороша, мужики заглядываются. Один недостаток, что родить не могу. Так что теперь, мне весь век одной куковать! Не отдам Михаила никому",- подумала я, задохнувшись обидой. Повесив бельё, я зашла в гараж, налила в канистру бензин и, выйдя, спрятала её у забора в густой высокой траве.
         День перебирая облака как скомканную бумагу, искал вдохновение, чтобы написать лучиком солнца на небе печальную музыку света и тени. Проснувшись, Михаил встал и, одевшись, сурово поглядев на меня, сказал:
- Ты знаешь, я не хочу тебя обманывать. Уйду я от тебя.Ты меня прости
- Миша, погоди. Уйдёшь, только не сегодня. Дай мне денёк смириться с этим. Я же всё понимаю. Только и ты пойми меня. Всего один денёк.
Я повисла у него на шее и заплакала. Он легонько отстранился от меня, вытер мне слёзы и тихо сказал:
- Хорошо. Только один денёк.
Я мотнула головой и притихла как мышь в норе, хотя в душе бушевала буря. Мне хотелось закатитьть истерику, кричать, бить посуду, всё громить,но я успокоила себя.
         День, съев вишню заката, уступил место тихому тёплому вечеру. В домах зажглись огни. Сумерки потекли на опустевшие улицы. Золотой петух звал курицу-ночь клевать золотое зерно, рассыпанное щедро темнотой. Чёрная простынь тишины у окон едва колыхалась. Михаил спал на диване один, укрывшись простынёй. Я тихонько встала, прошла мимо, еле дыша, боясь скрипнуть половицей, зашла на кухню, взяла фонарик, и вышла на улицу. Дойдя до забора, посветив я обнаружила в траве, приготовленную мной канистру с бензином и, взяв её, направилась к дому Насти.
         Я шла, и сердце моё билось как птица, пойманная в силки. Я ни о чём не могла думать, только о мести.Мне казалось, что не я иду мимо домов, а дома идут мимо меня, глядя чёрными зрачками окон. Наконец я дошла до Настиного дома. Он как ребёнок спал, тихонько посапывая, не догадываясь ни о чём. Калитка, зевнув, пропустила меня. Я подошла к дому, открыла канистру и стала поливать его со злостью бубня:
- Вот тебе, вот тебе. Возьми его, не жалко. Бери, отдаю.
Маленький худенький дом приветливо приоткрыл дверь в сени. Тьма вывалившись из сеней пьяно крякнула и, желая вернуться назад, повернулась ко мне спиной. Я тихо вошла и, вынув из кармана фонак, осветила сени. На столе стояло ведро с водой, рядом два пустых ведра. На полке стояли старые кастрюли. В углу стояла метла-начальница сеней,тощая как и её хозяйка, да к тому же ещё кривая. Я хотела подпереть входную дверь, но передумав, облила сени оставшимся бензином и кинула горящую спичку. Всё вспыхнуло. Вдруг дверь захлопнулась на щеколду, как-будто кто-то незримо следил за мной. Пламя вмиг сомкнулось. Я пыталась открыть дверь, но огонь больно кусался закрывая огненной ладонью эту чёртову щеколду. Я стала кричать, стучать в закрытые двери, ведущие в дом, но никто не услышал меня. Одежда на мне вспыхнула, видно я облила её бензином. Я вспомнила про ведро, стоящее на столе и схватив его горящими руками, опрокинула на себя. Вода немного остудила жар, а затем, быстро испаряясь дала волю огню. Разорвав треск горящих досок я крикнула:
-Нет!
Мой крик сгорел, осыпавшись тишиной. Я больше ничего не видела, не чувствовала нестерпимого жара, невыносимой боли. Душа моя, обгоревшей головёшкой, скатилась во тьму. Ночь, брезгливо пнув её ножкой в чёрной бархатной туфельке, пошла прочь. Пламя в несколько минут обхватило дом, и в его крепких объятьях осталась Настя и её, не родившийся ребёнок. На пожар сбежались люди, пришла пожарная машина. Пламя, щёлкая языком, показало всем кукиш. Чихая от воды, оно потихоньку успокоилось, и легло наземь, едко дымя. Тень Насти прошла по пожарищу, собирая сгоревшие пелёнки и ползунки, а я молча роняла слёзы в каждый её след, прося прощение, и не прощённая, обернувшись в пепел, улетела на седьмое небо к мёртвому морю слёз, в дремучую тишину.