Стены моего дома всю ночь вздрагивали от бешеного напора ветра. Несколько раз гас свет, но ближе к рассвету, все стихло, и стало слышно, как по оконным стеклам начал сечь первый дождь весны.
С Великого пояса степей пришел циклон.Утро было безрадостно хмурым. Сосед по улице Максимыч собирал в своем палисаднике осколки сорванных бурей листов шифера. Сквозь широкую прореху на четверть снесенной крыши его дома желтели ребрами стропила.
-Тебе повезло, -поднял он на меня свой озабоченный взгляд, - твой дом хоть немного закрыт от ветра деревьями.
В полдень среди мглистых туч, наконец, блеснуло солнце! Я вышел на крыльцо и был изумлен. Все вокруг заливалось потоками яростного света. Захлебываясь от счастья, бил крыльями и пел на конизьке* сарая скворец. Темный асфальт улицы дымился паром, и какая жажда жизни вдруг вспыхнула в моей крови!
Дворовый пес очень быстро почувствовал перемену моего настроения. В янтарных его глазах уже светились бесовские огни. Когда же он увидел меня на крыльце с рюкзаком и ружьем за плечами, то мгновенно поднялся на задние лапы. Всем своим видом он стал показывать мольбу. Он скулил взвизгивал, извивался всем телом и без конца дружелюбно взмахивал хвостом.
- Сейчас, Бим. Только ошейник с тебя сниму.
Отпущенный на свободу, он как выстрелянный, рыжей бестией сорвался с места и в карьер понесся по улице. Бегло осмотрев все, что ему хотелось, и, прочитав возле столбов несколько писем своих соплеменников, он с запаленным дыханием вскоре вернулся ко мне, чтоб узнать в какую сторону света мы с ним пойдем сегодня.
Мы оставили за спиной оглушенный грачиными криками школьный лес, и ушли в разбуженную весенним солнцем степь. Наши следы на снегу мгновенно наливались темной влагой. Моего четвероного друга будто подменили. Он ходил впереди меня широким челноком. Закинув на спину хвост, он нес его как знамя свободы и лишь на секунду тормозил возле старых ометов соломы. Мышиный шорох привлекал его, но не мог остановить. В собачьих глазах влажно играло счастливое солнце. Упругая свежая сила жизни билась в нем и призывала к движению. Вывалив розовый язык на белые клыки, он весь без остатка отдавался этому зову.
Мы без устали месили километры снежных киселей, мяли полынь, перепрыгивали через ручьи, торопились до вечерней зари дойти до цепи озер. Шагали туда, где у самого горизонта зазывно и мутно голубели суземные леса. Солнце иногда пряталось за белыми облаками, и тогда голубой веер его лучей широко расшивал предвечернее небо. Временами из суходолов доносились отдаленные гусиные разговоры. Только вечером, когда на розовой глади разливов легла наконец тишина, мы достигли цели.
Пес мой на минуту позабыл про меня, и как молодой щенок вдруг начал гоняться за желтой трясогузкой. Та легко приняла его игру и бесстрашно порхала возле самого его носа в своем характерном скачущем полете, даже и, не пыталась отлететь от него подальше на безопасное для нее расстояние.
Устали плыть облака и, остановив свое движение, вместе с камышами отразились в зеркалах воды. Блаженство и покой охватили всю природу. Можно было перевести дух, но во мне еще не успело, как следует погаснуть состояние неудержимого порыва, которое охватило меня несколько часов назад, и как мальчишку привело сюда,на край горизонта. Невольная счастливая улыбка не сходила с моего лица. Я был одинок здесь теперь, но не ощущал этого одиночества. Во мне еще не успело померкнуть сладкое чувство свободы, я увидел все, к чему всем своим существом, ждал всю долгую зиму.
Горизонт вновь отодвинулся от меня. Солнце коснулось его линии, и стало медленно заходить. Теперь онно было похоже на красную бровь косача, тихо наблюдающего за нами. Но вот ушло и светило. Краснобровая птица поникла, успокоилась, улеглась на ночь. День кончился, но никакого сигнала не поступило нам от наступившего вечера. Белее белых облаков продолжали лететь над нашими головами чайки. Редкие утиные пары чертили лиловеющее небо, с шумом опускались на разливы. Мирно и светло желтел луг.
Я долго стоял среди камышей и талых снегов. Заблестела Венера, сгущалась темнота, а случай сделать хоть бы один дуплет мне так и не выдался. Ночевал в прошлогодней куче соломы, стараясь как можно глубже зарыться в недра своего случайного убежища. Попискивали потревоженные мыши. Пес успокоился, и, спрятав нос в кончике своего пушистого хвоста, устроился неподалеку от меня. Ночь широко раскинула над нами гроздья пышных созвездий.
На плесах время от времени вдруг начинали стучать и хлопать лопасти неведомой машины, будто кто- то там гневный и нетерпеливый полоскал белье, а то вдруг бросал это дело и принимался играть на каком- то звучном инструменте. Звуки мелодии разносились по всей степи, окликались у черной стены зубчатого леса, и, возвращаямсь к озеру, гасли.
Думал, сколько времени сил, да и самой жизни отдано многими поколениями охотников этим озерам! Сколько пороха и бензина сожжено здесь за многие годы, сколько пота пролито. Сколько удач подарили людям этим просторы, но, наверное, не меньше принесли разочарований.
Ни две лыжные шапочки, ни шерстяные перчатки, не могли согреть меня в ту ночь. Перед рассветом, когда жгучий холод с особой остротой начал проникать к телу сквозь рукава и тонкую резину сапог, вдруг, как из мешка, повалила на север перелетная птица.
-Боже мой,- почти простонал я,- как вы живете, и летаете в таком холоде?
Но птицы, как под напором, будто прорвало где - то сдерживающую их неведомую плотину, все шли и шли в предрассветном небе на север.
Ознобленный некомфортной ночевкой, я с облегчением вылез из своего соломенного укрытия и начал разминаться. Стряхивал с себя полову.
Рассвет только обозначился на востоке, но повсюду, на темных еще разливах, невидимые для глаз, сходили с ума от криков сотни птиц. Среди всего этого гогота, кряканья, карканья и свистов, громче всех выделялись крики лысух. Это были звуки радостного возбуждения, звуки жизни возвратившейся в родные края.
конизек* верхнее ребро двухскатной крыши
На авторском фото: лебеди кликуны на весеннем разливе талых вод
Это они хлопали крыльями.+ играли ночную музыку