Такое странное сочетание отчаяния и силы. Так бесконечно холодно, так невыносимо одиноко. И боль, пропитавшая каждый мой вздох, каждое мое слово. Все перемешалось в голове. Вот так, наверное, люди и сходят с ума. Я чувствую, как по мне расползается это помешательство, я как будто медленно каменею, и только что живые мысли, вполне разумные, ясные вдруг становятся бредом. И память... какое странное слово "память", я никогда об этом не задумывалась прежде. Как что-то ненужное, как неотправленное письмо... которое нужно смять, сжать до молекулы и выбросить. Но никак не получается, как бы я ни старалась, никак не получается. Она как заноза, как зубная боль. Ненавижу зубную боль. Кто придумал зубы? Если бы не было зубов, не было бы и боли. Жевали бы деснами. Приспособились бы как-нибудь. И костей уж тогда тоже не надо. Или нет... кости пусть останутся. Мне нравится когда они ломаются. Ломаются-маются. Бррр... Два дня уже ничего не ем. В прошлый раз было две недели. Мне теперь нравится ничего не есть, начинаешь чувствовать животом кости на спине. Хотя, спина - это и есть одна сплошная кость. Спереди - живот, а сзади - спина. Вот так мы устроены. Но сегодня надо обязательно поесть, чтобы никто ничего не узнал. Они все думают, что у меня депрессия. Но ведь депрессия - это что-то временное. А я знаю, я знаю наверняка, что это не депрессия, это просто конец. Я теперь стала как он. Всегда любила выражаться местоимениями, они так замечательно обтягивают факты. Никто ничего так и не узнал. Я всем говорю, что это вирус, которого не стоит беспокоить.
Ну хорошо, я все расскажу. Я не такая уж упрямая, как кажусь. Наверное, нужно было просто все переварить, перетереть. Я все еще не уверена, получится ли у меня сохранить ясность мысли, но я всегда стремилась к передаче ощущений в первую очередь. И может быть, кто его знает, я свыкнусь с тем, что все закончилось и заживу себе... пусть не так, как прежде, но все же. А что? Нарожаю себе пару-тройку сопливых ребятишек (причем муж мне для этого совершенно необязателен) или открою какое-нибудь общество, или лучше кружок. По вышиванию. Сидишь себе, вышиваешь... и главное, не одна такая, рядом с тобой еще десять пар хлопотливых рук, на каждой из них по пять хватких пальцев. Мне кажется, счастье как раз и состоит в спокойствии, в уверенности каждого стежка. Не стоит гоняться за призраками, тратить время на чужое безразличие, на чужое отсутствие чувств.
К тому времени я успела уже отпраздновать свой двадцатый день рождения. И я помню свое потерянное состояние, когда, если учитывать твердое нежелание жить даже до тридцати, нет ни цели, ни идеи, ни даже планов. У меня не было лучшей подружки, с которой неплохо было бы обсудить последние сплетни, не было постоянного парня, который бы названивал мне перед сном и желал спокойной ночи, не было даже собаки, на которую можно было бы накричать за отсутствие в моей жизни подруг и парней. Наверное, самое странное заключается в том, что меня каким-то образом устраивало мое отшельническое существование. Мне все казались идиотами, жизнь не имела совершенно никакого смысла и моей любимой книжкой был "Портрет Дориана Грея" Оскара Уальда (что говорит о многом, я думаю). Моим родителям было всегда страшно от моего одиночества и я думаю поэтому они очень редко осмеливались его нарушить. Но мне никогда не хотелось других родителей, мне нравились мои собственные. И вот, наверное, то ли от безделья, то ли от скуки проснувшись вскоре после моего дня рождения мне захотелось перемен.
Я никогда не забуду метаний мыслей в моей голове, когда я впервые задумалась об этом, стоя морозным январьским утром на остановке.
II
Простуда на губе... почему они называют ее простудой... потому что простудила, наверное... Такие реснички у девочки, нижние длиннее верхних... и такое взрослое выражение лица... что же они с ней сделали... ненавижу зиму, мне надо в теплые края, где никогда нет снега... И вообще, разве такое бывает, чтобы без снега? Купаются себе, наверное, где-нибудь на Кубе в океане, пока мы тут с включенными комфорками... И почему я не родилась на Кубе? Или...где там еще тепло зимой? - Я начала читать объявления, надеясь хоть как-то себя развлечь, чтобы окончательно не замерзнуть. Всегда считала, что люди начинают замерзать в тот момент, когда им становится не о чем думать. - ... Двери, окна... ремонт компьютеров и бытовой техники... Студенты ездят в США... проведи самое лучшее лето в своей жизни... работай и путешествуй... Мой автобус. Работай и путешествуй. Студенты ездят в США... нет, это уж слишком... мне страшно? Нет. Но я никогда не задумывалась об этом... хотя столько знакомых туда как в соседний город... Все потом такие загорелые, такие потерянные... Надо будет подумать об этом...
Я думала недолго. Уже через неделю родители были согласны, а через две я сдала какой-то там любительский тест по английскому и заплатила не помню сколько денег за не помню что... Конечно, решить поехать в Америку и поехать было не одно и то же. Мне предстояло еще собеседование в посольстве, где поводом для отказа могло бы послужить что угодно... Но в отличие от всех остальных студентов, жаждущих увидеть чудесную страну, я совершенно спокойно засыпала по ночам и не задавала в поисковиках вопросов типа «Как пройти собеседование в американском посольстве»...
Закончилась зима и время потекло быстрее. Мне нравилось ожидание перемен. В марте меня вызвали в посольство, что, собственно, тоже было своего рода переменами. Москва была в своем стиле. Люди... разные... в наушниках, с газетами... в метро, в магазинах... толпами, серыми массами... уносят... безглазой, однообразной. Сверкая белками... такие же люди, как и везде. И все же было в этом городе что-то очаровывающее, что-то незабываемое. Одиночество, изолированность... Мне нравилось чувствовать пустоту, трогать ее, перебирать обветренными пальцами. Вот дура провинциальная... но я никогда не захотела бы там остаться.
III
Мой поезд прикатил в понедельник вечером. Интервью было назначено во вторник утром. В гостиницу я не пошла, хоть номер и был забронирован. Сколько можно спать? Действительно, сколько можно? В итоге, подобные размышления привели меня сначала в одну кофейню, где я наслаждалась собственным одиночеством целых два часа, а потом в другую... Ничего не мешало мне просто впитывать тепло, разглядывать прохожих... кто куда, кто с кем... За соседним столиком обезумевшие влюбленные. Он никак на нее не наглядится. Все никак не поверит своему счастью. Она ему изменяет. Такие как она всегда всем изменяют. В углу компания смешанных интересов. Их ничего не связывает друг с другом. Разве что случай. Очень интересная девушка в розовых очках. Символистка? Хочет казаться взрослее своих лет. Или вульгарнее. Очень громко смеются, много пьют. Но она пьет больше. И скорее всего, на это есть причины. Они у всех есть. У меня нет. Я выпиваю за компанию. Они об этом правда не знают. А там, наверное, все будет по-другому... Я буду так далеко. В бесконечности, в чьей-то вечности. Она резко встает, закуривает сигарету и направляется к выходу. Зачем ей все это? Нет, не к выходу. Ко мне. Сумасшедшая, у нее дикий блеск в глазах.
- Может хватит уже на нас пялиться? – Видимо, ее опьянение достигло стадии «Не проходите мимо!»
- Простите? – сама удивилась как это мне удалось сделать такой удивленный тон...
- Да ладно, я не со зла. Я просто не в себе. Видишь, каблук сломала... застрял в асфальте. Я, кстати, Юля.
- Очень приятно.
Мне все казалось, что она не та, за кого себя выдает. Она уселась на свободный стул.
- Знаешь, завтра решает все. – Где-то я это уже слышала. – Завтра у меня собеседование в американском посольстве.
Ничего, собственно, сверхъестественного. В этот великий день столица прибавляет в количестве довольно много. У меня тоже. Хотя, какое ей до этого дело?
- Твои друзья... у них тоже собеседование?
Эти-то? Да ну их... В поезде познакомились. Я в Москве впервые... У меня каблук в асфальте застрял, понимаешь? И еще... мне страшно, завтра посольство. А ты, почему ты здесь одна?
- Так получилось. В поезде ни с кем не познакомилась... У меня тоже завтра решает все.
Она мне понравилась. Глупая такая, открытая... люблю таких людей.
- Так ты тоже едешь в Америку этим летом? – она была удивлена.
- Да.
- А в какой штат? Где у тебя контракт?
- Джорджия. Но это еще не точно.
- Надо же... А с английским у тебя как? Мой друг в прошлом году проходил собеседование. Говорит, главное – сделать умный вид.
- С английским у меня проблем нет. С умным видом, конечно, посложнее будет.
Она встала и подошла к уже довольно поредевшему столику. Что-то шепнула на ушко одному из парней, взяла сумку и снова направилась ко мне. В ней было что-то необычайно банальное, резкое... мужская женственность, женственная мужественность...
- Пойдем. Ведь ты нигде не остановилась?
И мы пошли. Говорили о всяких мелочах... уставшие, уже отрезвевшие... Впервые за долгое время рядом со мной был кто-то, кто не смотрел на меня свысока... на кого я не смотрела с презрением. Улицы были пусты, фонари желтыми глазами тянули на себя полумрак. Дома... старые, новые, безобразные, разные... Это не город, это целый мир. Здесь запах помоек смешивался с запахом дорогих духов, с несбывшимися мечтами... сломаные крылья набирали высоту. Мне было интересно испытывать чувство взаимного одиночества. Я была одна. Я всегда была одна. А вот теперь, на короткий миг, нас двое, но мы продолжаем плавать каждый в своем одиночестве. За ее открытостью, банальностью, безликостью скрывалось одиночество. В отличие от меня, она была всегда среди людей. И она пыталась казаться счастливой... только я была умнее.
- Где-то здесь живет мой давний товарищ. Я думаю, душ и пара часов сна нам пойдут на пользу.
Утро принесло с собой страх. Мне перестало быть все равно. Мне хотелось продолжения. Таких же, как Юля, случайных знакомых... Хотелось всем чего-то доказать. Около посольства уже к семи утра народу было не протолкнуться. И как только Америка их всех вмещает каждый год? Смеялись, курили, дрожали в общей лихорадке ожидания. Мне стало противно. Я не подавала вида. Наконец впустили внутрь. Как баранов. Без имен, по номеркам. Разбитые мечты, чужая радость... Настал мой черед. Улыбаюсь, не слышно волнения. Мне просто интересно, я не покончу с собой из-за чьего-то субъективного мнения обо мне. Я лучше всех, просто все об этом не знают.
- So… you want to go to the States?
- Yes, m’am.
- What state are you going to?
- I’m going to Georgia. I will be working as a server in the restaurant called ‘Applebee’s’.
- Interesting. Your English is pretty good.
- Thank you, mam. I studied it at school.
- I hope you will enjoy your trip.
Ничего не понимаю. Не осознаю. На самом ли деле хочу этого? Люди, люди... глупые, чужие... проталкиваюсь к выходу... Юля должна быть на улице. Какая разница? Вчера ничего не изменило. Мы зря настроили планов, мы зря говорили о том, чего не может быть. Поеду на вокзал, поменяю билет и все. Иду, спотыкаюсь о собственную гордость... Идиотские ботинки... Идиотский город... И как же я так... каблук застрял в асфальте! Вот совпадение... надо же... Где она? Автобус, розовые очки. Символистка. Жду.
IV
По кусочкам пишу свою жизнь, составляю пазлы... стольких недостает... У меня отвратительная память. Вся такая в деталях. Мне кажется, что смысл придумали люди. Его не существует...все случайно, бессмысленно, оторвано, разбросано. Мы не меняемся, мы просто стареем. На моем плече шрамы от его клыков. Радужной оболочкой его зрачков... И снова мы. Теперь уже не нарушая молчания. Была ночь и мы ехали в какой-то клуб. Я чувствовала себя такой маленькой, такой незначительной в его жизни. Мы неслись по чьим-то размеренным дням, обгоняя бесконечные фуры... такие страшные, так и не преодолела эту фобию. Я сказала ему, что хочу сделать татуировку для него. Он молчал. Двумя часами позже он затушил сигарету о мое плечо. ‘Now you have a tattoo’.
Я стояла около автобуса уже около часа, но ее все не было. А что если ей отказали? Сейчас подойдет, наверное, вся заплаканная... скажет, что рада за меня. Соврет. Мне было холодно. Город уже проснулся и в бешеном ритме вертел своих и чужих... по глазам, по словам, по чужим адресам. И было сложно угадать время года. Только небо – синее, холодное... но уже не безнадежное... В уши била история любви. Я оборачиваюсь.
- Можешь меня поздравить. – Ее глаза сияли под розовыми очками. Казалось, что если бы даже ей очень сильно захотелось, она не смогла бы перестать улыбаться. Зазвонил телефон. Дрожащими пальцами ковыряется в сумочке... – Алло? Все идет по плану. Спросили куда еду, кем буду работать... Я приеду, все расскажу, хорошо? Спасибо, родная... – Отключается. Теперь снова со мной. Завидую ей где-то под теменем.
- Поздравляю. – Так неуклюже, как будто в трамвае.
- Тебя, я вижу, тоже есть с чем поздравить. Ну что ж, время еще есть, деньги еще есть... пойдем отмечать?
Сидели в тепле, пили американский кофе. Она много курила. Я много думала. Мы решили там быть вместе. У каждой из нас были свои причины на это. Мы не были подругами – и это была одна из самых главных причин.
- У тебя очень интересное лицо. Иногда кажется, что если долго на него смотреть, можно в итоге увидеть в нем себя... Давай подстрижем тебя сегодня под мальчика и покрасим в белый цвет... Будешь как Долорес из Cranberries…
- Тебе выпрямим волосы и покрасим в черный...
Нужно было ехать. Мой поезд отчаливал в полночь... Она оставалась еще на два дня. Хотела побывать на каких-то московских вечеринках. Мы знали, что с этого момента все будет так, как мы этого хотели. Я все никак не могла понять, почему я впустила кого-то в свою жизнь... А ведь мы о многом говорили... она не была глупой, но между нами была пропасть с самого начала. Она хотела обычного счастья, чтобы с любимым у телевизора, чтобы дочку в садик... Может быть не завтра, может быть сегодня ей было очень приятно жить свою жизнь... но это ведь всего лишь подготовка, всего лишь поиск. Я же была в себе. С самого начала мне казалось, что на таких как я мужей просто не хватает. Такие как я рано стареют, рано умирают и бросают своих детей. Таких как она на свете много. Таких как я – еще больше. К тому же она была гораздо симпатичнее меня. Тонкие черты лица, большие глубокие глаза... Улыбчивая, дерзкая... Ее неотесанность, угловатость скорее притягивала, цвета, которые она выбирала скорее протестовали. Не нужно быть мужчиной, чтобы влюбиться в нее. Нужно быть слепой, чтобы не завидовать. Да, я завидовала ей. Не по-злому, но завидовала. Мне было непонятно, почему мы все так по-разному начинаем. Разве она чем-то заслужила свою привлекательность? Разве у нее действительно то лицо, какого она заслуживает? Конечно, Юля тут ни при чем... просто непонятно, просто... все совсем непросто... Красота всегда права, она всегда на твоей стороне. Только вот одна небольшая деталь – когда к ней начинаешь привыкать и только-только узнаешь всю ее страшную силу она под шумок куда-то девается... и, Боже ты мой, в лучшем случае проходящие мимо заметят ее следы. А что же может быть печальнее подобных потерь? Просеивать время сквозь пальцы... А моя внешность мне совершенно не соответствовала. Я жила как в резине, всегда хотелось переодеться в другое я. Все никак не могла поверить, что вот это тупое выражение лица в зеркале принадлежит мне. Может быть будет лучше, если немного отвести голову в сторону? И глаза... Я накладываю столько туши каждое утро с единственной целью их как-то нарисовать, но вместо глаз получаются две улитки. Никогда не забуду, как однажды на свой день рождения я покрасила волосы в синий цвет. Яркий такой ультрамарин. Все учителя попадали. Обиднее всего было то, что они попадали не от синих волос, а от того, что заметили в классе еще одну девочку. Зато я всегда умела стоять на голове. Вот было бы весело, если бы все умели стоять на головах. Выходишь на улицу, а на остановках все стоят на головах. У женщин шубы прилеплены скотчем к ногам, чтобы не задирались. А если бы еще все спали вверх ногами, было бы вообще замечательно. Представляю свою маму... стоит такая в углу на голове в ночнушке, похрапывает... И почему люди такие скучные?
V
А потом время как очумелое под звон весенних ливней, сотовых телефонов и монет в алюминиевых чашках понеслось в направлении к лету. Ноги все чаще стали промокать и все реже ходить на учебу. Все сразу повыползало наружу – от цветочков до бомжей – но несмотря на слякоть и насморк у меня откуда-то с детства весна вызывала только положительные эмоции. С Юлей мы созванивались каждый день по несколько раз, иногда наши разговоры кем-то переводились в рубли и получались странные цифры. Она все рвалась в Калифорнию, но контракт, который ей прислали оказался липовым и из того, что осталось она выбрала Джорджию. Естественно, ни она, ни я понятия не имели о том, чем славится данный штат. Мои познания ограничивались географическим положеним, Юля все твердила про Скарлет из «Унесенных Ветром». Начались экзамены. Как начались, так и закончились. И вот уже через неделю я в бумажном самолете обгоняя облака... Осталась всего неделя.
Мне кажется, родителям моим тогда все казалось несерьезным. Ну что такое Америка? Джинсы, кока-кола, голивуд, фаст фуд... все такое родное... они там, мы тут... Было страшно, наверное, только мне. Не боялась проблем, боялась потерять себя, ведь я себя так любила. Как в детстве вдруг так трепетно собирать фантики, а потом выкинуть все сто двадцать, перебирая вещи в шкафу. Но я над собой работала, свыкалась с мыслью все оставлять позади... жить налегке, что ли... Потом банальности, чемоданное настроение, последние встречи, кольца, браслеты. Я была очень чувствительна ко всему, как будто жила свою последнюю неделю. Запахи, морщинки на лицах прохожих, музыка... В каждом вздохе меня уже не было...был город, были зонты, все те же зонты... но уже без меня, они все начинали в этот раз без меня. А я вся такая в кулаке... со стиснутыми зубами... и кажется, что вот сейчас уже придется выдохнуть... С рюкзаком за плечами, не смотрю в глаза, в этот день просто невозможно заглянуть в глаза даже себе. Ухожу на час. Незнакомый попутчик за ночь оказался родным... Снова Москва. Уже заметно похорошевшая, с растегнутыми рубашками. Тоска покинула меня. Я вдыхала переулки, фонари, запах пота и резиновых сапог; пила кофе с ликером и сидела на лавочках вместе с московскими кошками. Потом спала сном невинного младенца в гостинице и ранним утром моего отлета встретила на вокзале мою спутницу.
- Я так по тебе скучала! – тонкими каблуками царапает мне затылок. – Ты даже не представляешь, как я рада, что мы летим вместе! – Юля в красном плаще, повязала платок на шею, замаскировалась. Розовым очками пришли на смену контактные линзы. Фиолетовые. И как при такой гамме ей удается сохранить себя? Я ей все еще завидую, блин.
- Я тоже по тебе скучала. – Что-то бормоча, к нам подошел молодой человек, поставил два огромных чемодана и исчез в толпе. Подозрения закрались мне в душу. – Только не говори, что это твое...
- Мое. Неправда ли, милый попался проводник? Умудрился запихать их на верхнюю полку...
- Ты... что с собой взяла, родная? Картина, корзина, картонка... А где же собачонка, Юля?
- Все самое необходимое. К тому же, ты сказала, что багажа у тебя не будет... Так что один чемоданчик полетит на твоем имени... Я все продумала.
И снова свет прожекторов. Яркий... бьет в самое сердце моего бытия. Мне хочется сказать им, что я не хотела, что я случайно... но язык вдруг оказывается таким ватным, таким большим... Николас, зови меня Николас... Я родился в Македонии... Я все врал, у меня жена и двое детей... К черту все твои маски, Николас... Дэвид... Скот... Ведь я задела тебя, задела за самое живое, еще пульсирующее... своими ногтями, отточенными в маникюрном салоне. Ты не был, тебя никогда не было... И я бы ненавидела тебя, так страстно бы ненавидела, если бы могла... Если бы я была в тебя влюблена, я бы зарылась в подушку на две недели, я бы прыгнула с двенадцатого этажа в небо, я бы начала курить твои сигареты... я бы нашла выход... Но я не влюблена, я больна тобой... Это не ОРЗ, это СПИД.
И мы торопимся по Москве... в метро, в автобусах... с чемоданами, вместе со всеми остальными, с расстрепанными волосами... Самые бестолковые вещи смешиваются с бордовым прошлым, чуть затянувшимися шрамами, татуировками, именами... Она говорит о Сергее, о том, что никогда его не любила, но была с ним только потому что он никогда не спрашивал о ее чувствах к нему. Такая радостная, что наконец перестала врать себе, ему... Они виделись каждый день, были знакомы четыре года... четыре года его одеколон, четыре года глупые шутки.
- Я никогда не переступаю через себя, никогда. Видимо, я просто не знала, как хорошо на свете жить без него. А он, дурак, собрался ждать меня... – Мы в метро и она пытается перекричать шум электрички... Мне вдруг в лицо вся нелепость разговора. Надо бы говорить об Америке, о самолетах... Я чувствую себя ущербной, отчаянно копаюсь в памяти в поисках хоть какого-нибудь мужчинки в моей жизни... этакой трагической любви... Он меня до сих пор любит, я его нет... Уже собралась вставить немного приукрашенную love story в беседу, как вдруг... – А если честно, я никогда никого не любила, поэтому-то и решила послать их всех с ихними цветочками в места не столь отдаленные... Создадим с тобой общество анонимных монашек...
- А ты меня в свои ряды не записывай, я может планирую стать femme fatale...сменю кеды на каблуки, немного томного взгляда... займусь коллекционированием разбитых сердец...
- Это ты-то? Ты хоть раз в жизни каблуки носила? Ты, по-моему, в кедах уже родилась... Поверь мне, общество анонимных монашек звучит привлекательнее... Хотя... – взглядом визажиста уставилась на мое лицо – монашеская анонимность тебе не грозит, на тебя и так никто не посмотрит, если будешь продолжать так жутко краситься...
Бесит, бесит, бесит! Готова нагрубить ей за ее наглость! Ну разве дело в косметике? Посмотрела бы я на нее, если бы и у нее были такие же жучки вместо глаз... Ну все, надо любить себя. Почему я такого, совсем никакого мнения о себе? Да, она права, на меня и так никто не смотрит... Только вот мне оно надо? Я и так неплохо живу... У меня руки красивые... не руки, а капканы... И еще она врет. Она так много врет, что сама начинает верить в свое вранье... И этот Сергей... тоже мне, обманула... По глазам ведь вижу, что уже через неделю будет в подушку хныкать, письма длинные писать...
Наша станция... Выползаем с багажом на улицу. Юля продолжает говорить о себе, я беспомощно пытаюсь сохранить внимание. Вот. Автобусы в Шереметьево. Простаиваем последние часы русской суеты. Наконец, со всеми котомками влезли в автобус. Она все говорит и смотрит на меня, убеждает в чем-то. Я смотрю в окно. Потом аэропорт, столько языков разом зазвенело в перепонках. Проверки, чемоданы, очереди. Мы, как два бестолковых хомячка, с трудом понимаем, что улетаем не понарошку и вернемся еще не скоро. Объявили посадку. Никогда раньше не летала на самолетах. Какой-то бизнесмен уже успел вытащить ноутбук, две его соседки громко о чем-то спорят. Последние приготовления. Поехали... До сих пор никак не пойму, как они летают, как у них наглости хватает воздух разрезать железом... И потом такой резкий толчок и все... Быстро, сильно и все так же по-наглому наш самолет набирал высоту. Машины, дома, дороги, чье-то прошлое и будущее уже были нарисованы карандашом. Стюардессы разносили напитки, по экрану показывали какой-то фильм, люди вставали и садились... Мы не разговаривали больше. Юля сидела в наушниках, я с детским любопытством продолжала пялиться в окошечко. Засыпала, просыпалась... внизу ничего не было, внизу были облака, внизу была вода, горы, снова вода... втыкала наушники в уши, листала бортовой журнал. Юля безуспешно пыталась пристроиться на моем плече. Не, плечо – это уж слишком... Я придерживаюсь мнения, что если уж засыпать на чьем-то плече, оно должно непременно принадлежать мужчине. Временами становилось страшно, иногда думала о родителях... Была уверена, что непременно вернусь. Не помню, как время вдруг стало меньше пространства.
VI
Ненавижу прикосновения коротких пальцев. Вот он дышит мне в ухо всем своим трепетом, поверить никак не может, что я совсем близко, он может меня коснуться. А я вспоминаю совсем другое дыхание, равномерное, резко врезающееся в секунды. Когда он спал, казалось, что и нет его вовсе. Никогда не говорил о своих снах, никогда не называл имен. Его длинные пальцы прятались в моих волосах, в то время как я пыталась спрятаться от его равнодушия. Я миллионы раз хлопала дверью, топала ногами, кричала, что никогда не вернусь... потом зарывалась в его одеяло каждый раз как в последний.
«Дамы и господа, пожалуйста оставайтесь на местах...» Нью-Йорк. Проверка паспортов, поиски Юлькиных чемоданов и миллионы незнакомых глаз... Временами слышна русская речь... Мне определенно нравится, я еще не пронюхала всей полноты одиночества и неуверенности. Наконец, со всеми котомками вырвались на свежий воздух. Сейчас я уже не помню своих первых впечатлений о Нью-Йорке, об Америке в целом... Мне кажется, это и неважно вовсе, ведь все это было лишь предисловием, своего рода оформлением к чему-то совершенно новому. Я и думать никогда не думала, что однажды буду говорить по-английски как на единственно возможном языке.
- Короче, сейчас ищем какой-нибудь дешевый отель, оставляем там чемоданы и идем гулять по ночному Нью-Йорку. Пробудем здесь пару дней и потом поедем в Атланту на Грейхаунде. Кстати, ты случайно не знаешь, где здесь дешевые отели?
С Нью-Йорка началось наше случайное существование. Все происходило случайно. Мы случайно терялись и случайно находились, случайно спускались в метро и случайно выходили на нужных станциях. Два дня, что мы провели в Big Apple оказались сказочными. Небоскребы, желтые такси, неподвижное небо... Моим самым великим открытием в первые дни моего пребывания в этой стране было то, что Америка – такая же страна с такими же проблемами, ничем не лучше всех остальных стран. Юля была в восторге от здешних возможностей. Мне даже казалось, что временами я стесняла ее, что она часто спотыкалась о мое отсутствие всякой личности. Она хотела жить и я была невыносимо скучной спутницей для этого. Ей хотелось радости, ее Америка была наполнена независимостью, в то время как моя Америка была своего рода уходом. Уходом откуда? Я даже не могу сказать «бегством»... это слишко быстрое слово для меня, я потихонечку в домашних тапочках с узелком за плечами утопала. У-то-па-ла... Всю свою жизнь утопала в чужих мыслях, чьих-то историях, бокалах вина... И до сих пор не утонула, так и не научившись плавать...
We were kissing in his car right outside the house. He would always have that talent to make me feel burning somewhere inside me. I still remember his touches, his gentle hands all over me. The radio playing and making the video of this short story of mine… It lasted I don’t know for how long, may be fifteen or even twenty minutes, then we both were stopped by the bright lights of the cars passing by.
- Have you ever had sex in the car before? – I asked. He hesitated may be trying to remember the circumstances, may be thinking my question to be inappropriate.
- Yes… I guess we both think in the same direction. Let’s find some darker street…
He would not utter a word. He would look right into me, all his self piercing through my watery eyes. The next morning James came with flowers… I did not feel ashamed, not even for a moment, not even when kissing him with those same lips. I wanted to be like him.
Кто-то ходит за мной следом с диктофоном в руке, записывает все мои сказанные и несказанные мысли, читает мои дневники, слушает мои песни. Кто-то обязательно придумает мою жизнь и опубликует ее в зеленой обложке... или в красной с черными вставками. Я не считаю свою жизнь уникальной. Она обычна, как и все другие обрывки истории. Говорят, в истории нет ничего случайного. Чушь собачья! Само понятие «история» случайно до посинения. Мне нужно чего-нибудь выпить, мой язык уже начал приставать к зубам. Наверно к дождю. Хочу дождя.
Иногда все случается неожиданно. И пули вдруг летят совсем с незнакомой стороны, и дождь вдруг заливает как раз в тот день, когда зонт остался за столько лет в шкафу. И как же я должна знать? Как я могу знать, что сегодня мой последний день? Альтернативы остались в прошлом, я имела наглости поверить в себя.
VII
Огни раскровили узорами небо Нью-Йорка. Мы сидели на крыше безумно высокого здания крытой парковки и смотрели вниз. Юля что-то болтала о беспринципных людях, я болтала ногами в пустоте. Внизу проплывала лента машин, загорались и гасли окна отелей. Сама не знаю, как мы вдруг стали так близки. Я казалась себе такой маленькой без нее. Она много говорила, она была так печальна в своих словах. «Сказать, - говорила она, - как отрезать... что-то такое, что так незаметно выросло в тебе и мешает передвигаться». А потом потекли гелевые ручки и остановиться уже было невозможно. Я слышала стук чужих сердец, голоса умирающих матерей и мои пальцы превращались в кусачки.
- Я очень осторожна со словами. Я не могу позволить себе играться с законченными формами. Мне вполне достаточно мыслей.
- Несказанные мысли как крокодилы. Ну, во-первых, зачем заниматься собирательством... поделись с товарищами... А во-вторых, голова начинает пухнуть от такого изобилия. Знаешь, в чем твоя проблема? Ты не ценишь свои мысли, запихиваешь их по сундукам... кладовкам, прячешь в антресоли собственного мозга. Они там дохнут как тараканы, поверь мне. Вот скажи мне, у тебя хоть раз в жизни было что-то вроде дневничка, тетрадки какой-нибудь с секретиками в школе... Ну знаешь, какие бывают у девчонок...
- Нет, я в книжках пометки делала.
- Да уж... трудное детство. А вот у меня были. Целая куча была... Это, конечно, утомляло малость... ну, знаешь, пока напишешь, и слова-то уже не слова... И я долго училась называть вещи своими именами. И мне хотелось, конечно же, чтобы их кто-нибудь прочитал. Как будто случайно... я оставляла свои мыслишки на подоконнике, рядом с телефонной трубкой... в старших классах уже осмелела царапать их на партах.
- Не, ну вандализмом мы все занимались...
- Только цели у всех разные были.
Ей было легко не бояться слов. С самого начала, они просто случайно сталкивались и отпрыгивали друг от друга. И она не несла никакой ответственности. Безусловно, у нее был талант находить нужные слова. Ее кисло-сладкие описания, бесконечные удары в воздух, не переставали меня удивлять.
Никаких проблем, кроме как Юлькиных чемоданов, у нас не возникало. Два дня спустя, мы купили билеты на автобус до Атланты. И уже в автобусе возникло такое резкое желание намазаться гуталином. В мои недолгие засыпания мне все казалось бредом. Просыпаясь, я пыталась зацепиться за потолок. Они все такие разные, их ничего не связывало. Но в какой-то промежуток бесконечности они вдруг оказались в одной коробке. И теперь уже не чужие. Эта девочка уже не была чьей-то ошибкой, она носила розовые шлепки и какое-то странное имя. Время опять потерялось, оно то зависало во вспотевшем воздухе, то вертелось под ногами. И вот уже первые лучи врезались в спящие лица. Солнце карабкалось по незнакомым мне дорогам, все то же солнце, просто под другим углом. Мы останавливаемся. Атланта. Скомканные, высморкались на улицу. День тут начался уже, видимо, вчера.
VIII
Не могу сказать, что мы здесь уже были и ничему не удивлялись. С широко раскрытыми глазами мы впивались в прохожих, кусали зубами небоскребы, в которых отражался день, беспрекословно изгибали улицы, по которым проносились тачки с откидным верхом и проплывали раритеты семидесятых. К полудню, получив очень смутное впечатление о столице Джорджии и окончательно возненавидев Юлькины чемоданы, мы, наконец, нашли тот самый район, где нам предстояло работать и, соответственно, жить. Наш работодатель оказался редкой души человеком, заявив что-то вроде “Our company does not provide accommodation but I can give you the list of leasing offices nearby”. Зеркально улыбнувшись, мы увидимся с ним совсем скоро. Алекс - и как его назвали таким великим именем - будет с нетерпением ждать нашего выхода на работу.
- Вот морда немытая! И что нам теперь делать? И где мы теперь должны куковать?
- Чемоданы оставь здесь. Надо снять квартиру где-нибудь поблизости и найти по интернету руммейтов.
- Какую квартиру? У нас даже на депозит не хватит! Он в контракте указал, что предоставляет жилье.
Мы стояли на выходе, Юля докуривала последнюю русскую сигарету... Мы как-то резко оказались в Америке.
- Стой, Серега, это же девчонки с самолета! Блин, ну надо же мир как тесен! – мы обернулись по направлению к русскому языку. Да, парни оказались знакомыми, еще в Шереметьево один из них рисовал круги вокруг Юли. Их было двое. Тот, который Серега привлекал не внешней привлекательностью – худощавый, как из досок сколоченный, с глубоко посаженными глазами и слегка вьющимися волосами. Но было в нем что-то искреннее, какое-то недоверие что ли... Спутник его был немного приятнее, однако носил свою приятность как что-то интеллектуально свежее. А я никогда не видела связи между мозгами и стильными футболками. Подобные оценки возникали настолько глубоко в моем сознании, что я даже не успевала вздрагивать при сильно резких толчках.
Я понимала, что все это из-за Юли. Артем (это тот, который не Серега) уже даже успел ее приобнять и угостить еще одной сигаретой. Они сказали, что остановились у друга, который живет в Штатах уже почти два года. Сказали, что квартирка не кладовка и если нам негде остановиться, М;рис против не будет. И преимущества-то все налицо – живут они не в дыре какой-нибудь, автобусная остановка видна из окна, да и веселее жить будет. Таких как Юля упускать непростительно. У нее же на затылке большими буквами «Сердец побила не мало, свое еще целое». Меня не видно, я по асфальту растекаюсь. Я не жалуюсь и не завидую, мне просто почему-то противно смотреть, как они мне улыбаются и спрашивают о всяких там мелочах, хотя они знают, что я знаю, что они знают.
Наконец, чемоданы нашли свободные руки и я, с рюкзачком за плечами, разложила свои по карманам. А вокруг кипел день, воздух висел лампочкой в солнечных очках проходивших людей. Квартирка и вправду оказалась недалеко и пахла дуэтом освежителя воздуха и промокших сигарет. Морис, который на самом деле был Антон, казалось, не обращал никакого внимания на возню, происходящую в его квартире и безастоновочно щелкал по клавишам лэптопа. Он, конечно же, поздоровался, сказал, что жить мы можем здесь чуть ли не до октября, так как его девушка и еще там кто-то укатили на лето уж не помню к кому и зачем. После душа картина начала проясняться. В двухкомнатном апартменте со всевозможными удобствами оставалась одна, никем не заселенная комната (свою комнату Морис предпочел ни с кем не делить, а Артем с Серегой расселились в зале). Пустующая спальня была предложена нам. Может быть, рента за крохотную спальню, в том размере, в котором Морис нам ее озвучил, сейчас мне показалась бы, мягко сказать, грабежом... но тогда нас все устраивало и мы бы громко смеялись и радовались своему счастью, если бы не окаменели от усталости. Все трое казались ребятами порядочными и простыми в общении. Морис работал в какой-то строительной компании и немного настораживал своей несговорчивостью и небритостью, что, возможно, было результатом какой-нибудь недавно закончившейся хандры. Он был невысокого роста, быстроглазый и в те редкие минуты, когда что-то говорил, глубоко кивал и улыбался широкой улыбкой для убедительности. Его девушка, видимо красавица еще та, наверняка полюбила его именно за умение производить подобные спецэффекты.
Но мы были счастливы тем коротким счастьем, которое обычно назревает после долгожданного душа или бокала красного вина. Я люблю вино. Вино как благородная кровь, им нельзя увлекаться... иначе забудешь о его благородстве. Вино неразделимо с моментом. Оно не затупляет и не затуманевает, скорее наоборот, обостряет в тысячи раз и без того острые лезвия чьих-то нервов. Юля красила нокти, а я вытряхивала свой рюкзачок.
- Слушай, а как тебе этот Морис, а? Такой подозрительный у него подбородок... – Юля была женского пола от тех самых кончиков ноктей, которые она так тщательно бордовила, до внутренней оболочки сердечных сосудов. – Ну парень-то он видный, я в смысле, такой самодостаточный, даже, я бы сказала, до крайности. Не спросил даже как мы, две сиротки, добрались до сюда.
- Он живет здесь уже два года, такими, как мы, уже наинтересовался.
- А ты знаешь, кстати, что он свою девушку с панели снял? Мне Артем с Серегой рассказывали, когда мы на балконе стояли. К тому же, он, вроде как, этого и не скрывает. Он тогда в Майами жил, а она только приехала в Штаты древней профессией с американцев деньги зарабатывать... И вот он как-то случайно и набрел там на нее.
- Ну это же неплохо, если в мире есть любовь. У них, кстати, рецидивов не бывает? А то пока этот Морис тут мхом обрастает, его благоверная Америке этот, как его...
- ... минет, родная...
- именно... делает.
- А что ты краснеешь-то, дурочка, слово как слово – И она улыбнулась опять своей мягкой улыбкой, которая временами мне давала понять, что мы все еще друг друга понимаем.
Но это был, конечно же, простой хлам. Когда не о чем больше думать, все мысли сконцентрированы в одной точке, начинается тот самый треп, на котором так много наших сидит прочнее, чем на героиновой игле. Все остальные капли мысленного состава разбросаны и разбиты. Я ловлю себя на мысли, что думаю от привычки. Просто не могу побороть в себе это пристрастие. Желтые стены, красные шторы... комод и бордовые брови – бровиные борды... И потом уже шторы не шторы, а шпионы. И шпионы-пионы как скорпионы...
IX
Артем, конечно же, на Юлю запал. А вот по Сереге не скажешь. А может у него девушка на родине осталась и он, такой благородный, хранит ей верность? Со мной он заговаривал много раз, но ему или просто все равно с кем разговаривать, или он, чуткий и внимательный, другу решил не мешать кадрить с такой красавицей. И меня это качество в себе бесит... если я замечаю, что кто-то хоть как-то ко мне относится, пусть до этого мне этот человек был безразличен, вдруг ни с того ни с сего, он начинает мне нравиться.
На следующий день мы отправились на работу. Алекс оказался не таким уж и противным, как нам показалось при первой встрече. Он все нам объяснил, сказал, что будет помогать советами и всячески нас поддерживать. Наш первый рабочий день прошел довольно-таки скучно: два с половиной часа у телевизора про технику безопасности, знакомство с меню и беглый взгляд на персонал, в основном тот, что на кухне. Что мне особенно понравилось, так это форма – синего цвета джинсы и футболка на свой собственный вкус. Я хочу сказать, что форма для меня играет далеко не последнее значение и прежде чем надеть какую-нибудь страшную футболку размера XXL или топик с оранжевыми шортиками, какие носят официантки в Hooter’s (это заведение мы посетили в Нью-Йорке) я подумаю раз десять нужна ли мне эта работа.
Нам было все любопытно... как они разговаривали, как одевались. Их вечная дежурная улыбка временами настораживала, временами стирала скованность. Их открытость была похожа на спектакль, в котором почему-то нам тоже хотелось принять участие. Но мы понимали, что просто гостили в чьей-то обыденности. Мне не терпелось начать работать, так же мило улыбаться, знакомиться с такими разными людьми.
Тени медленно проплывали по стенам, забирались на книжный шкаф, откуда бездумно прыгали на потолок. Вместе с ними волнами накатывались события ушедшего дня. Английские фразы терялись в русских мыслях, я медленно дожевывала огрызок очумевшей реальности. Но Юли не было. Так неспокойно мне становилось противно. Она должно быть с Артемом, ведь не зря же она весь вечер крутилась около него, в то время как я была предоставлена своему одиночеству. Самое странное, я не понимала своей злости. Как будто, были я и она, я совсем недавно начала кому-то доверяться... и как будто резко нас не стало. И мне было обидно, конечно же, от одной только мысли, что Юля пришла в этот мир с таким сильнодействующим оружием и в тот час пока я ловлю тени на потолке, в ее волосах зарываются мужские пальцы. У Артема были длинные пальцы, такие не забудешь. Я начала плакать. Сама не знаю, откуда во мне эта привычка истерить в таких глупых ситуациях. Я вдруг почувствовала себя такой идиоткой, никому не нужной, ни к чему не привязанной.
Я могла бы покончить со слезами раз и навсегда. Я могла бы включить утюг и потом прижать его, уже нагретый до предела, к своим ладоням. Я могла бы побрить свое немое сердце или приглушить ее, несчастную, каким-нибудь успокоительным. И мне хватило бы смелости забраться на крышу и не расчесывая перьев нырнуть наверх. Но не в тот момент, я знала, что в тот момент мне лучше всего было выплакать всю беспричинность своих слез, и лучше всего немного больше, чтобы в следующий раз захлебнуться сухими белками. Как после какой-то песни мир казался таким неправильным, она не должна была заканчиваться. Нужно было придумать еще один куплет. И вдруг ее теплые руки на моих плечах. Она ничего не говорит. Я ничего не говорю, не могу ничего сказать. Ее пальцы пахнут сигаретами, такой знакомый уже запах. Я готова ее простить, еще раз заплакать, прижаться к ее волосам, сказать, что мне было так плохо и я уже не ждала ее. Свет снова влезает по знакомой лестнице и теперь я вижу ее лицо, усталое и незаконченное. И мне становится страшно, откуда-то изнутри меня поднимаются одна за другой, разбиваются о зрачки ее стеклянных глаз. Она продолжает смотреть на меня и она все знает, я всегда считала, что она не та, за кого себя выдает.
- Какая же ты глупая... Я просто звонила маме... – шепчет мне на ухо медленными словами, сама не знает, зачем связалась со мной так крепко... – Он не плохой парень... И если я захочу с ним любви, у нас она будет. Просто... я не хочу, чтобы ты думала, что это как-то повлияет на нас с тобой.
- Ты мне ничего не должна, Юль – проговариваю так же медленно, всхлипывая, стыдясь беспричинности своих слез... – Я просто такая маленькая, понимаешь... Но ты здесь ни при чем.
- В детстве я всегда хотела большой и чистой любви. Я мечтала о мальчике в параллельном классе... вот он стоит, солидный такой, знаешь, и я стою... и нам уже по двадцать лет, и у нас есть любовь, как у моих родителей... Мы так же, как и они, целуем друг друга и уже не «Юля», а «дорогая», «зайка», «киска»... После развода моих родителей, отец уехал на заработки с братом, а мать занялась чем попало, только не личной жизнью. И когда однажды я пришла домой, уже немного пьяная от первой любви, она усадила меня на табуретку и сказала что-то вроде «Юля, ее нет... не стоит гоняться за призраками, пусть лучше они гоняются за тобой». Не знаю, зачем я тебе сейчас это говорю... Ты... я ничем не лучше тебя, понимаешь?
И она заплакала по-детски и мне так неловко за свои мысли... Мы больше не нарушаем тишину... мы больше ничего не нарушаем. О, Господи, я так благодарна ей за эти шрамы. Я тогда так отчетливо поняла, что мы с ней повязаны. И она может уходить сколько угодно раз и любить до разрыва сердца... и прятаться в чужих ресницах, и задыхаться сигаретным дымом... Но она никому не будет раскрывать своих шрамов, стягивать кожу и обнажать скользкую оболочку своих зрачков. И потом соседняя мысль перегибает перила и я начинаю заниматься самооправданием.
- Я хочу курить... Я никогда раньше не пробовала вкус привычки...
Она улыбается и втягивает ноздрями застоявшийся воздух...
- Пойдем на балкон... – встает и хватает меня за запястье – Я покажу тебе, как мне это нравится. Тебе как будто не хватает атмосферы и вместе с дымом ты выдыхаешь себя. Но ты не думаешь об этом, ты думаешь о тишине, о времени, о пальцах... – и она снова улыбается, прикуривает мне сигарету и смотрит на меня сквозь никотин. Какое-то странное ощущение, как будто его и нет вовсе. Как ритуал, как разбивать бокалы на счастье...
- Ну вот, видишь, в этом что-то есть. Никогда не брошу курить, никогда не буду считать себя второго сорта из-за рассыпанного в сумочке табака. Зачем гоняться за призраками, если можно получить оргазм от одной единственной сигареты...
- А тебе не приходила мысль о вреде здоровья? – затягиваюсь и как пружина простреливаю себя в висок.
- Приходила, конечно. Как приходила, так и уходила...
X
Я должна сделать этот тест. Как проверка на прочность. Как проверка на позитивизм. Весь день сегодняшний, весь день вчерашний... откуда-то изнутри поднимается волна и я почти уже знаю наверняка, я почти уже уверена.
И потом мы гуляли с ним по той же аллее, я спотыкалась о те же слова. Он говорил как сильно любит, как невозможно ему существовать без моих глаз. Я молчала, конечно же. Ну как я могла что-то говорить, когда мы поднимались по лестнице, на которой прошлой ночью Николас меня так иронично любил? И у меня было меньше минуты, чтобы набраться смелости увидеть его выражение лица.
Кроме нас двоих, в ресторане было еще две новеньких американки – Джессика и Моника. Столики были условно поделены на три части – бар, так называемые хай топс (high tops) и, собственно, места с кожаными сиденьями и некоей приватностью. В начале смены за каждым закреплялось определенное количество столиков, однако взаимопомощь и сотрудничество официантов не только одобрялись, но и всячески поддерживались. Вообще, ресторанчик этот был семейного типа и поэтому нам редко когда перепадали щедрые на чаевые клиенты. Первые две недели мы работали вместе с Юлей в одну смену. Но хоть мы и ходили вместе на работу и с работы, в ресторане она чаще всего болталась вместе с Моникой, которая как-то сразу заприметила интересную личность. Мне нравилась Моника, в ней был какой-то жуткий секрет. Наверное, поэтому они и сдружились С Юлей. Но откуда-то изнутри мне было немного обидно, что Юля так просто могла позабыть о моем существовании. Естественно, отпустив подругу в свободное плавание, мне не оставалось ничего другого как общаться с Джессикой, девочкой немного странной как в телосложении, так и во всем остальном. Мы помогали друг другу, конечно же. Я слушала ее бесконечные монологи о семейном счастье, добрую половину которых я не понимала (однако, задавала вопросы на понимание она крайне редко, поэтому мне даже позволялось думать о чем-то совершенно своем). Она же, в свою очередь, помогала мне справляться с трудностями, возникающими во время приема заказа (именно поэтому я до сих пор вспоминаю ее только добрыми вспоминяниями). Дни шли и Юля все ближе общалась в Моникой, ходила с ней на вечеринки, о которых потом отзывалась не самым лестным образом. Конечно, изъяснялись они больше на пальцах, но в этом, наверное, и состояла вся прелесть дружбы народов. Через две недели все стало окончательно ясно. Юлю перевели в утреннюю смену вместе с Моникой, а меня оставили работать в ночь. И хотя я уже привыкла быть самой по себе (Джессика была не в счет), одно осознание, что ее рядом не было нагоняло на меня невыносимую печаль. Все мои вечера проходили в ресторане, посетители которого все так же скупились на чаевые. У Юли же была удивительная возможность совмещать работу и свободные вечера. Я не знала, как она их проводила, могла только догадываться. Наверное, если не с Моникой, то активно развивала отношения с Артемом. Но конечного продукта ее стараний я так и не увидела и они все еще считались «просто друзьями». Дома кроме Юли моим другом вдруг совершенно случайно оказался Морис. Наверное, единственной причиной этой случайности стало совпадение графиков. И только потому что все интересные собеседники уже спали, он просиживал ночи в моей компании, выкуривая густые сигареты. Он говорил о многом и временами мне казалось, что он сумел таки увидеть во мне что-то такое, чего на самом деле не было. Он просто боготворил свою девушку, которая, как мне показалось, ничего кроме жалости к нему не испытывала. «Знаешь, - говорил он, - как она улыбается... как будто тебе вдруг позволено увидеть ее насквозь. Мне кажется, что если бы я мог убить человека, то этим человеком стала бы она...» Она ушла от него, уехала с другим парнем, которого даже умудрялась приводить в квартиру, в то время пока Морис сутками работал, чтобы сделать ее счастливой. Он не устроил сцен, не сказал даже ничего типа «я же тебя любил, сука» (как обычно бывает в фильмах). «Она потратила все мои кредитки, об этом я узнал позже». «Две недели я ничего не ел, не выходил на улицу. Я просто сидел вот в этом самом кресле и ни о чем не думал. Мне ничего от нее не надо, я до сих пор ее люблю. Просто настал такой момент, когда самоуважение вдруг стало важнее любви». Друзьям он так и не сказал всей правды, она просто уехала. И даже если они обо всем знают, заговаривать с Морисом на подобные темы не решаются. Или просто не хотят. Я давно заметила, мужская солидарность обходит чувства стороной. Он чем-то напоминал мне Джессику, ему тоже не нужна была реакция на слова. По утрам мы с ним как будто не знакомы, он шутит своей небритостью, помогает Артему с работой и тыкает пальцами по клавишам. Он как будто ведет двойную жизнь и только я, такая маленькая и незаметная, знаю его лохматый секрет. Я прихожу домой и он даже не смотрит на меня. А потом бесшумно встает и наливает чай. Я не смотрела на него другими глазами, конечно же. Во-первых, воспитание не позволяло. Ну а во-вторых, всегда считала бессмысленным вести войну с призраками. И у нас с ним только однажды был поцелуй, когда мы стояли на балконе и курили его последнюю сигарету.
- Все, больше не курю. Каждый раз себе говорю эти слова, о которых наутро напрочь забываю. Вот если бы не вред здоровью, только и делал бы, что курил. А так... из принципа себя жалко, ведь могу же, если захочу по-настоящему. Значит, не захотел пока... – и он продолжает говорить, но только взгляд его поменялся и стал малиновым. Подходит ближе, передает мне сигарету и все так же смотрит, насквозь, самоуверенно. Ой, и я уменьшаюсь у него на глазах, ему приходится все глубже наклоняться, чтобы увидеть меня. Вот он уже стоит с увеличительным стеклом и меня пугает его вдруг выросший за секунду громадный малиновый глаз. И так пронзительно его язык оказался у меня во рту и отсчитывает мои зубы, уже подбираясь к коренным. А я так растерянно по стенке его щеки, изнутри она выбрита начисто и совсем не шершавится. И слюни у него кислее моих, мои-то бесвкусные (или я к ним привыкла, сколько лет уже с ними живу) и пузырятся... его как лимонный сок, разведенный в большом соотношении воды. И потом меня как-то заволновали мои руки. Вот он стоит, одной рукой обнимает меня за талию, другой гладит по волосам – как-то задействованы, даже если бы у него было больше рук, он непременно нашел бы им применение. А мои висят как две свеклы и я ловлю себя на мысли, что мне станет ужасно не по себе, если они ни с того ни с сего вдруг заявят о себе. Он, наверное, испугается, ведь так же обычно бывает – не было рук, он и не думал, где они все это время были – и тут на тебе, целых две. Испугается и вспомнит свою любовь, и подумает, какая из меня плохая целовальщица. А если откроет глаза и увидит мои глупые руки, ему станет так смешно, что он тут же перестанет считать мои зубы (а ведь осталось еще довольно много). Не знаю, как долго это продолжалось, но то, что как-то резко закончилось сомнений не было. И я думала, как в фильмах он, скорее всего, отвернется, облизывая вспотевшие губы и робко потом бросит взгляд и уйдет. Или же наберет полную воздуха грудь, чтобы потом поглубже нырнуть. Ха, он просто спрятал свой язык к себе в рот и руки загнал назад по карманам. «Дурочка, - совсем без стеснений и молчаний мне орехом в лоб, - когда два человека решают поцеловаться, они условно соглашаются поделиться друг с другом своими мыслями. И я вижу мыслей у тебя хватит еще на много много поцелуев, обязательно их прибереги для интеллектуала». Морис мне как-то наглядно показал тогда независимость кожи и чувств. Мы сталкивались скорлупами каждый день, мы были не приспособлены взламывать замочные скважины друг друга.
XI
Не знаю, как так получилось, но с Юлей мы виделись редко и как-то по-жидкому. Не было больше ее бархатных, только для меня сделанных ноток. Заржавелые всплески чего-то давно ушедшего. И как-то ночью я совершенно не удивилась, не обнаружив ее в спальне. Я вышла на кухню, где Морис так же механично топтал клавиатуру (в тот день мы обоюдно решили друг друга проигнорировать). Мне было немного небрежно нарушать его чахоточный ритм, но в тот момент я почему-то решила предпринять меры.
- А где Юля? Она что, не приходила сегодня? – мой голос охрип уже на слове «приходила», ощущение обманутого мужа.
- Серега уехал в Каролину сегодня днем и она, я так думаю, у Артема. – даже не перестал бить по буквам, как будто план давно готовился в исполнение.
- Ясно. – разворачиваюсь, чтобы не видно было моего потерянного где-то под табуретками лица.
- Сюда иди, скажу тебе кое-что. - берет меня за руку и выходит со мной на балкон, закуривает сигарету и потом всеми своими глазами на меня – Она очень любит тебя и боится сделать тебе больно. Чувствует себя чем-то тебе обязанной...
- Это она тебе такое сказала?
- Это просто я умный такой. И может быть, правильно чувствует. Но дружба и любовь редко когда пересекаются. Так что, иди спать и порадуйся за девочку. Так хорошо они полюбились.
Он тысячу раз прав, мудрый такой. Чистой воды Морис. Радоваться за девочку, жить по разным дорогам, чтобы встречаться на кухне чаю попить. Но я на удивление спокойно обнимаю подушку, они тут так удобно сделаны, чтобы их можно было обнимать как родных. Во сне вижу озеро, в котором почему-то плавает утка. И только к самому пробуждению понимаю, что утка плавает не в озере, а в небе... в озере она только отражается, именно поэтому и плавает она как-то неправильно, так можно плавать только по небу. Сквозь озеро и небо слышу смех, перебиваемый шепотом, потом то ли в этом дурацком озере, то ли в ванной зашумела вода и захлопали двери. Они сами по себе открывались и закрывались, хлопались со всей отчаянностью деревянных дверей. Но смеялись-то люди. Двери не смеются, самое большое, на что они способны – это хлопаться, ну или скрипеть. Открываю глаза, которые уже давно на подходе, только и ждали момента. И они свинцовой тяжестью в колени, откуда в пятки, никуда не заруливая. Рука по мне ползет и не стесняется. Но только зря она меня так напугала, я же все равно ее ни с кем не спутаю. Ну и чего же она здесь делает? Даже ее волосы и те, пропахли сексом. Поворачиваю голову вместе со всем остальным туловищем и вот она – улыбается так мило, мне тоже вдруг захотелось. И ничего не говорит. Поцеловала меня в плечо и отвернулась. Спустя несколько минут, которые на самом деле были днями, сказала, что жизнь – это набор впечатлений. Но она была неправа. Не за впечатлениями она гонялась и не за призраками. Я как-то совсем случайно заметила, как ее глаза вдруг приобрели непривычный ей цвет. Даже линзы и те предатели. Но время, в секундах, сделало свое дело. И я искренне радовалась, как им хорошо вдвоем. Между нами не было ни пропастей, ни разговоров в поднебесной.
XII
Несколько дней спустя Юля мне заявила, что больше не хочет работать в ресторане. Сказала, что по утрам туда приходят одни старушки, которые хоть и не скупятся на плотный завтрак, с трудом почему-то наскребают на чаевые. К тому же, с Моникой у них возникли какие-то неполадки. После первой влюбленности, выяснилось, что ее новоиспеченная американская подружка переехала из Флориды далеко не из жажды новых впечатлений. Девочка оказалась еще той припевочкой и занималась помимо обслуживания столиков какой-то совершенно незаконной деятельностью. Она мне сказала, что Алекс сам ей посоветовал найти другую работу. Я была не при делах и продолжала работать в ресторане под нудные напевы Джессики и шум вечернего веселья. Не обошлось и без Артема, я думаю. Он как-то сразу активизировал свои мужские начала и через несколько дней пристроил ее и меня заодно («Две работы – это две уверенности») в магазинчик «Goodwill». Продавали там вещи далеко не первой свежести, которые кому-то стали не нужны. Сама система была построена на прибыли без затрат. И мне было даже обидно, ведь они в буквальном смысле продавали чьи-то пожертвования. Юлю поставили перебирать и развешивать одежду (и я ей так искренне не позавидовала). Они увидели мои руки и сразу направили в книжный отдел, где кроме книг меня больше ничего не окружало. Юля ругалась и топала ногами первые несколько дней. «Ведь это могут быть чьи угодно рубашки... может быть он умер, или его убили... Дело даже не в брезгливости, понимаешь, это жизнь какого-то человека, пусть совсем маленький внешний ее кусочек... Это же настолько личное, это нельзя выставлять на публику, смешивать с другими кусочками». Первые дни я была похожа на зомби. Мысли мешались со словами, сказанными-несказанными. Сны перетекали в реальность и обратно. Но мне нравилось чувствовать себя нужной, нравилось, что мы были вместе с Юлей. Артем забирал нас после работы (Морис продал ему свою старую тачку) и у меня было полчаса, чтобы чудесным образом превратиться из книжницы в официантку. Но в ресторане, особенно первые два часа смены, когда обед уже закончился, а время ужина еще не подошло, мне было скучно и одиноко. Не знаю, с каких это пор я стала нуждаться в людях. Совсем недавно, а как будто бы в прошлой жизни уже, одиночества для меня не существовало. Я уже меньше делала ошибок и посетители уже реже смотрели на меня косым взглядом. Кроме Джессики, которая и сама малость подустала от своих бесконечных рассказов, у меня был Алекс. Чувствовала себя рядом с ним так уютно, как на диване. Но в отличие от Джессики, этот тип был любознателен и бедняге приходилось иногда задавать один и тот же вопрос по несколько раз. Я думаю, он значительно расширил свои знания о географии и культуре восточной Европы за время нашего с ним общения. Хе, чувствую гордость за проделанную работу! Но он не любил говорить о Юле. Конечно, ситуация с Моникой (которую я так больше и не увидела) не могла не затронуть Юлю. Но ведь он знал, что она была совсем не при чем. Влюбиться он в нее тоже не мог. Семейное положение не позволяло. Он просто не хотел говорить о ней.
Я заметила его еще в первую свою неделю работы в ресторане. Одинокий мужчина лет тридцати пяти, всегда усаживался за барную стойку и заказывал одно и то же пиво. По субботам. Только в этот день. Не смотрел по сторонам, не читал газет. Он даже не улыбался бармену, когда приходил в свои вечные пять вечера. Не знаю, с каких пор, но он каким-то образом создавал впечатление спокойствия. «Видишь, я здесь, на своем обычном месте... это значит, что осталось всего два дня и ты можешь отдохнуть». Какой-нибудь местный семьянин, уставший от жены и детей, которые таскаются с ним все остальные дни. А это было его место, сюда он их не пускал. Он и не замечал меня, естественно. Но вот он сидит, пьет свое пиво и как будто уже готов прийти мне на помощь. А я прыгаю как коза между столиками, обслуживаю толстых тетенек, которым ни в коем случае нельзя заказывать десерт. И если сегодня не суббота, значит накричать может кто угодно, даже Алекс. Я рассказала про него Морису, однако же мой рассказ не произвел на него никакого впечатления. Или он просто этого не показал.
У меня очень наглый взгляд. Совершенно мне несвойственный. И его я разглядывала очень тщательно, резкими вращениями своих белков. А он с чулком на голове, как будто глаза его смотрели не наружу, не на пробегающих с подносами официанток, проплывающих безногих дам, а куда-то внутрь. И мне казалось, что ему там было на что посмотреть, там у него было все совсем по-другому. Однажды мне стало интересно, куда он дышит. Может быть, в действительности, он не вдыхает, а выдыхает воздух. И если это так, тогда с глазами у него уж точно все наоборот, тогда они уж точно смотрят внутрь. Я специально выбирала маршрут мимо его столика, подходила к нему и спрашивала, все ли у него в порядке, следила за движениями его носа. Вообще, у него был просто замечательный нос, не слишком большой и не слишком маленький, профиль смотрелся так же полноценно, как и стул. Стул, кстати, исключительно мужского рода. У него очень мужская спина, на которую можно так доверчиво положиться. Стул не идет ни в какое сравнение с табуреткой. Табуреткам место на кухне. Но к моему сожалению, дышал он как и все обычные люди.
У меня никогда не получится связанного рассказа, у которого была бы хоть какая-то цель, после которого остался бы хоть какой-то привкус. У меня от всего по чуть-чуть. А мне бы хотелось танцевать. Чтобы это выходило просто и естественно. Мне бы хотелось говорить только в тех случаях, когда это необходимо. Я могла бы стать режиссером и снимала бы фильмы о слабоумных и круассанах. Всегда считала, что материальность могла бы столько всего рассказать. Но она правильно делает, что молчит. Ну, конечно же, я уже начала мыслить его мыслями. Я, кстати, до него была очень категоричной натурой. И никогда не чистила зубы перед сном. До него. И все как-то в тумане...обрывки снов, параллельных миров, не своих отражений, чужих поражений...
Была суббота. Как всегда... люди, много людей, неблагодарные, жадные... не все, конечно, но в большинстве своем производящие именно такое впечатление. И я, как бесплатное приложение к меню на столе, как что-то само собой разумеющееся, уже привычной американской улыбкой третий час вертелась в чьем-то субботнем отдыхе. Но моего незнакомца не было. Может, он приходил вчера? Хотя, с какого перепуга он вдруг решился нарушить свою неписаную традицию... Или может что-то случилось... Да не все ли мне равно что могло случиться со среднестатистическим американцем, которого я даже не знала по имени. Конечно, было в нем что-то необычное, какая-то осязаемая грусть, я бы даже сказала, хандра. И это его постоянство, которое скорее присуще пенсионерам, его вечно блуждающий взгляд... Я не из тех дамочек, что имеют привычку влюбляться в посторонних людей. Посторонние могут разве что произвести впечатление, вызвать интерес... а вот любовь - это уже серьезно, если она вообще существует. И мне, скорее всего, было просто больше не о чем думать, как об этом одиноком завсегдатае местного ресторана. И если не принимать во внимание его отсутствие, суббота протекала вполне обычно и так же обычно должна была закончиться. И закончилась, незаметно превратившись в воскресенье. Сорок долларов... Господи, это же издевательство! Да тот же Макдоналдс, наверное, больше платит. Я, конечно, все понимаю, но ведь это же несправедливо... Ну разве моя вина, в том, что я не официанистая?
XIII
Наутро серые машины проплывали лентой и мы смеялись в открытые окна. На работе все же было как-то тоскливо. Мне вспоминались чьи-то письма, давно уже сказанные слова, строчки из своих стихов. Я может быть потом пришлю тебе фотки. У меня из окна луна только была видна, а солнце вставало с другой стороны. Я специально вставала и смотрела рассвет. Я раньше не любила рассветы, только закаты. И чаще всего я встречала их на стадионе. А там я начала ложиться спать под утро. Одной спать всегда здорово, правда ужасно тоскливо, когда кто-то приходит, а потом уходит. Привыкаешь к теплу. И в итоге получается, что дома нет нигде. Мне нравится как все составляют планы на следующий день. Прям на глазах такой миф создают люди. Красота. И в каждой книжке были надежды, разочарования, предрассудки.
И, собственно, четверг ничем не отличался от среды. Только назывался по-другому. С таким же успехом я могла бы назвать его расческой, смысл бы не изменился. И обычно один четверг ничем не отличался от другого и как же хорошо придумали люди недельную закономерность. Но тот четверг был совсем другой, он навсегда остался во мне, осел и вздулся там. Она откопала меня среди книг своими блестящими вечно накрашенными глазами. Я уже видела ее в такие моменты, что-то непременно случилось и ей по-детски не терпелось мне рассказать.
- Срочно надо поговорить, выползай из своих романов... – и она уже потянула мою правую руку наружу.
- А если кто-нибудь нас увидит, что подождать никак?
- Дело важное, сама сейчас все поймешь – и она достала какую-то бумажку из кармана.
Я не сразу поняла, что было написано на пожелтевшем листе бумаги. И только благодаря Юлькиным пояснениям, размашистый почерк обрел для меня значение.
«I don’t know if anybody will ever read this message. But the reader can be sure about my intentions to transfer $ 1000 to his or her account. My bank account number is *** (далее следовали банковские реквизиты). P.S. I am not doing this out of charity and I am not interested in anything connected with your name, property or position. I am sending this message to nowhere out of pure curiosity and I want to assure you I have enough means for this sort of games. I would appreciate if you visit me at 1238 Millcrest Walk NE, Conyers, Ga Nickolas Thornton, July 5 1999” («Я не знаю, прочитает ли кто-нибудь это послание. Но читающий может быть уверен в моих намерениях перевести 1000 долларов на его или ее счет. Номер моего счета в банке ***. P.S. Делаю я это не из благотворительности, и я не заинтересован в вашем имени, собственности или должности. Это послание я посылаю в никуда исключительно из чувства любопытности и можете не сомневаться, у меня достаточно средств для подобных игр. Я был бы крайне благодарен вам, если бы вы навестили меня по адресу … Николас Торнтон, 5 июля 1999».)
- Ну что скажешь? Нашла это в кармане одной из рубашек, что сегодня привезли. Кто-то, наверное, решил прикольнуться – и все же в ее голосе слышались нотки тысячи долларов.
- Наверное. Слушай, я думаю это действительно какой-нибудь розыгрыш, или, что еще хуже, подстава… Иди в свой отдел и не столкнись по дороге со шпионами. Мне было страшно, что нас кто-нибудь заметит, сидящими между книг, а мне, порядком, уже поднадоело слушать монотонные завывания старшего менеджера по поводу нашей халатности.
Но когда Юлька скрылась между развешенными платьями и рубашками, я все же принялась тщательно обдумывать найденное ею послание. Без сомнения, это чья-то глупая шутка, которая к тому же, уже наверное была использована по назначению. Но какая все-таки замечательная идея… как в каком-то фильме про людей, которые подписывают книжки и оставляют их специально на скамейках в парках.
Я работала в Гудвилле уже почти месяц, но каждый день был похож на каторгу, восемь часов казались бесконечностью и ничего, кроме книг и пыли меня не окружало. После магазина ресторан казался веселее и интереснее, а люди, независимо от моего желания, вызывали у меня хоть какие-то шевеления в голове. Юльке тоже там не особо нравилось, если не сказать больше. Для нее каждый день был последним «в этом гребаном магазине». После работы, если мне не надо было работать вечером в ресторане, мы ходили по местным локальностям и заполняли анкеты. И в тот день мы тоже должны были совершить обход со стандартным вопросом «Are you, guys, hiring?» и я уже даже приготовилась к стандартному ответу «I can give you an application» , который, по сути, и вовсе не был ответом (наверное, они просто не умели говорить «нет», что нас ужасно раздражало). Наконец, рабочий день закончился, но у Юли оказались другие планы.
- У Арика сегодня выходной и он пообещался поучить нас ездить на машине, – она произнесла это с таким видом, словно ей совершенно не требовались мои комментарии по данному поводу, она просто ставила меня в известность, - помнишь, мы с тобой говорили, как здорово было бы самим куда-нибудь ездить, ну, скажем, даже в Старбаксе посидеть без никого…
- Ну да, помню конечно, но ведь у нас нет машины, да и права, по-моему, Артем еще не начал печатать, - честно сказать, я никогда не думала об этом. Конечно, в Америке без машины волей-неволей начинаешь чувствовать себя «ущербной», но совсем скоро привыкаешь и уже не задаешься этим вопросом.
- Ну да, но ведь машину всегда можно купить, да и права сдать раз плюнуть, главное – попрактиковаться. К тому же, Арик ездит на рабочей тачке, ты же знаешь, так что мы запросто можем рулить его Хондой, разве нет?
- А ты с ним уже поговорила об этом?
- Ой ну а что ты думаешь я с ним делаю, пряники чтоль жую – улыбаясь, сказала она.
Мы вышли на улицу, Артем с Морисом уже поджидали нас около входа. Погода была чудесная. Дневная жара уже спала и в воздухе стоял запах каких-то дивных цветочков. Морис выглядел побритым и в хорошем расположении духа. Он что-то говорил про Гудвилл, в то время как Юля с Артемом обменивались приветственными лобзаниями. Потом мы все уселись в машину и направились в парк. По дороге мне вспомнилась записка, которую нашла Юля, и я не могла не отметить про себя тот факт, что она ни разу о ней не упомянула. Денег ни с кем делить, наверное, не хочет, - при этой мысли мне стало так улыбчиво, что Морис, сидевший рядом, не мог не заметить моего тайного веселья.
- Что, анекдоты сегодня разбирала? – и его ухмылка поползла в мою сторону.
- Американский юмор не для меня. Просто вспомнила кое-что. – и я надела солнцезащитные очки, чтобы он не увидел этого «кое-что» в моих глазах, а ведь он мастер на это. Читать по глазам. Морис отвернулся, но только чтобы через мгновение высмеять меня же, похожую на стрекозу, в отражении уже его черных глаз.
Парк находился в двадцати минутах от Гудвилла и дорога, петляя, лентой разматывалась через сосновый лес. По дороге Артем уже давал Юле какие-то пояснения, касающиеся дорожных знаков, Морис потерял ко мне всякий интерес и слушал радио, а я ловила ладонью встречный воздух, вдруг превратившийся в ветер. Мне нравилось ехать по этой американской реальности, мне хотелось, чтобы так было всегда. И как будто не было этих бесконечных восьми часов, как будто мне не надо было завтра вставать на работу, как будто была только я, и эта машина, и эта дорога, с желтой полосой посередине. Странно, но в такие моменты я никогда не думала о доме. Мне не хотелось возвращаться домой, в Россию, там все было пропитано обыденностью. Но и оставаться в Штатах у меня тоже не было ни малейшего желания, потому что тогда обыденность прискакала бы за мной и все бы стало по-старому. Именно неопределенность влекла меня, именно поэтому мне так хотелось снова куда-нибудь упасть.
Я сейчас вспоминаю это время и мне хочется перегрызть себе виски. Все в прошлом, не осталось ничего, кроме пары наиглупейших снимков и глупых воспоминаний, которые каждый раз разбухают до невероятных размеров, стоит их хоть немножечко потревожить. А ведь у Мориса были живые черные глаза, он умел ими вертеть во все стороны.
Именно тогда, наверное, все стало ясно. Если мы и не обсуждали это, по крайне мере, знали, что каждая из нас думает в одном направлении. Мы остаемся в Америке. Мы просто не могли себе позволить возвращаться в дутую реальность, откуда прибыли. У каждой из нас были свои причины. У Юли, я думаю, была всего одна причина. Ее звали Артем. У меня же, наоборот, не было причин возвращаться. Мы говорили об этом с Морисом, в то время пока Юля наматывала круги по парку под надзором Артема.
- Я тебе не друг. Просто так получилось на короткий момент. В Америке у тебя нет друзей. Я не раз жалел, что остался, - глотками, теперь уже сквозь очки, - но обратного пути уже нет. Я не могу себя представить в России. Не в удобствах дело, я не так глуп, чтоб думать об удобствах. Я просто не могу себя там представить.
- Ты хороший, Морис. Кстати, а почему Морис? – мне нужно было сменить тему, просто невыносим был его простреленный временем взгляд.
- Еще с России. Учился когда в институте на первом курсе задание такое было по зарубежной литературе… Надо было написать про любимого героя. Написал про героя из книжки Фаулза. «Волхв» книжка называется. А героя звали Морис Кончис. И вот так зацепилось.
- А я у него только «Коллекционера» читала, но очень понравилось.
- Серьезно? Ну ты прям выросла в моих глазах. Не часто встретишь в наши дни начитанных красавиц – и он протянул мне бутылку с водой, видимо, понял, что последнее никак не относилось ко мне и решил замять разговор.
XIV
Через неделю мы получили права. В Америке с этим все намного проще. Приходишь – платишь госпошлину в размере двадцати долларов, сдаешь теоретическую часть, после нее практическую, фотографируешься и получаешь заветную карточку. Конечно, ездить на машине мы тогда не умели. Но постигать азы водительского мастерства куда легче на практике, а за руль нас ребята без документов сажать не решались. Теперь же им было не отвертеться. Юля была настроена крайне решительно. И только несколько дней спустя я узнала почему.
- Юль, ты это сейчас серьезно? Ты хоть понимаешь, что прошло уже почти десять лет? Даже если это не розыгрыш, человек мог давно переехать, умереть или даже передумать, в конце концов.
- Да вариантов куча, на самом деле. Но почему бы нам просто не съездить туда? Я посмотрела маршрут в гугле. Тут на машине минут 20, не больше.
- У нас топологический идиотизм. Мы два раза дорогу к дому забывали, а ты мне тут про маршрут в двадцать минут вещаешь.
- Все, я готова. Тебе пять минут, чтобы переодеться и захвати по пути мою сумку. Я тебя у машины подожду, - она редко когда утруждала себя уговорами, просто ставила перед фактом и все.
Заблудиться действительно было невозможно. Дорогу до заправки мы уже знали, а там нужно было свернуть налево и ехать по прямой. Тенистая дорога сузилась и вскоре замелькали съемные апартаменты. Юля вела машину босиком. Я из чувства солидарности тоже сняла шлепанцы и сидела, поджав обе ноги. Мое состояние напоминало состояние ребенка, которого подняли с кровати, одели и повели в детский сад, толком даже не разбудив.
- Это должно быть здесь, - заехав сразу на два парковочных места, сказала она, - На самом деле, я почти уверена в том, что это розыгрыш. Но даже если и так, мы ведь не лишены чувства юмора.
Я не ответила. Мы нашли нужный нам дом. Рядом на детской площадке играли мексиканские ребятишки. На веранде сидел черный мужчина и, заметив наше приближение, улыбнулся золотыми зубами и что-то одобрительно рявкнул. Квартира была на втором этаже. Не очень респектабельное жилье для человека, разбрасывающегося деньгами в такой игровой форме. Мы поднялись по деревянной лестнице и постучали. Звонка не было, на его месте торчали два проводка. Постучали еще раз, но дверь никто не открывал. Мы уже собрались спускаться, как вдруг черный мужчина с веранды взял лежащий рядом с ним костыль и начал стучать им в деревянный потолок. “Hey, Nick, wake up! Two pretty ladies have come to see you”, - может быть, он сказал это по-другому, но смысл был примерно таким.
Однако же, он не умер и никуда не переехал. Я почувствовала, как по моему плечу заскользил растерянный Юлин взгляд. Ей надо было срочно придумать вступительную речь. Небо висело неподвижным эмалированным тазом, воздух дрожал от тяжести и поблескивал на солнце подобно золотым зубам соседа снизу. Казалось, время остановилось, и мы стоим на этой деревянной веранде уже несколько дней. Послышались шаги и мы, как по команде, выпрямились и растянулись в улыбке. Открылась дверь. Мгновением позже мои глаза закрылись.
Пятнами возникала другая реальность; она, слоями полупрозрачной бумаги накладывалась одна на другую, трансформируясь и извиваясь в моем затхлом мозгу. Я прыгала по лестнице в новых оранжевых туфлях, как вдруг поскользнулась и ударилась лбом об асфальт. Кровь фонтаном залила мне лицо, но боли не было. Кровь – это не боль, это доказательство недоказуемого… мне не хватало воздуха, но не было сил вдыхать ушами. А потом я начала тонуть. Широко открытыми глазами я смотрела в мутно-зеленую бездну, из-за отсутствия воздуха я все ниже и ниже опускалась на дно и уже без паники смотрела на поднимающиеся один за другим бледные пузырьки. С ней никогда такого не случалось. Who the hell are you? Ла-мо-ма-я… ми-ло-ма-я… милая моя… ты, видимо, перегрелась… перегрелась… Я начинала приходить в себя. Юля продолжала бить меня по щекам, а нос, наконец, отреагировал на едкий запах нашатыря. Но я боялась открывать глаза. Почему? Чего я боялась? Ах, бог ты мой, это же стул. Это и есть мой субботний посетитель. Как же я раньше не догадалась… ну конечно, Николас Торнтон.
Как выяснилось, в бессознательном состоянии я была не больше минуты. Он, конечно же, не узнал меня. Юля все еще пребывала в растерянности и после нескольких тщетных попыток объяснить ему цель нашего визита, догадалась достать записку и протянуть ее Николасу. Он взял листок, пробежался по ней взглядом, после чего не глядя ни на меня, ни на Юлю, достал чековую книжку и ровным, несколько даже женским, почерком, начал выписывать чек.
В комнате шумно работал кондиционер. Царил по меньшей мере недельный бардак и пахло тухлым пивом. Повсюду валялись печатные издания разной направленности и то ли в шутку, то ли нет, прямо посередине комнаты красовался уличный разбитый фонарь. Я бросила на Юлю протрезвевший взгляд, который был совершенно неожиданно перехвачен хозяином берлоги.
- Итак, девочки, - заговорил он по-английски, - вы меня сегодня несказанно порадовали. И я, надеюсь, вас тоже. Чек вы можете обналичить в любом банке.
В затхлом воздухе висела напряженность. На лице у Юли все еще виднелась дежурная улыбка, однако я знала, что она, как и я, хотела поскорее распрощаться со щедрым господином и вынырнуть наружу.
Тогда он показался мне грустным, одиноким и старше своих лет. Слегка вьющиеся темные с проседью волосы, прямой нос, светло-голубые глаза. Должно быть, в молодости он пользовался безумной популярностью у женщин. Наверное, разведен.
Юля распрощалась и выскочила первой. Мне не терпелось догнать подругу, и я уже была на веранде, как вдруг он уставился на меня и я в буквальном смысле окаменела. Губы не двигались, глаза не моргали… руки и ноги перестали слушаться и стали невероятно сыпучими. Я напрягалась, чтобы не расползтись во все стороны. А он, казалось, уже тысячу раз успел меня продать и купить. Наконец, он заговорил:
- А ты всегда падаешь в обморок, когда видишь посетителей ресторана за его пределами? Послушай, в эту субботу меня не будет. Но вот тебе мой номер телефона, если вдруг у тебя завтра случится выходной. – и он засунул визитную карточку в нагрудный карман моей рубашки.
- У Юли сегодня выходной, а у меня…
- Если бы меня интересовала твоя подруга, я бы разговаривал с ней, а не с тобой. Ну, до встречи.
Я кубарем скатилась с лестницы, голова все еще кружилась и просто невыносимо хотелось пить. Юля даже не заметила, что меня не было. Она уже пришла в себя и чирикала с зубастым афроамериканцем. Я направилась к машине. Там должна быть бутылка воды. Мне хотелось залить водой расплавленный асфальт, сухие клумбы, эту странную и одновременно такую предсказуемую встречу. И невольно в памяти завертелись все субботние вечера. Его руки, жилистые и вечно смятые в кулаки… вечно блуждающий взгляд…
- Какой странный тип. Но, черт возьми, он нам выписал чек! ты хоть представляешь, что это значит? – Юля наконец подбежала к машине, пританцовывая и широко улыбаясь. Я не в силах была разделить с ней радость. Я ничего не сказала ей.
Мы заехали в банк и благополучно обналичили чек Николаса. Теперь у нас была целая тысяча долларов, которую было решено потратить на приобретение транспортного средства. Артем и Серега отнеслись ко всей ситуации с естественной подозрительностью. Они были уверены, что тип был замешан в противозаконных финансовых махинациях и в скором времени потребует возврата своих денежных средств. Мне было совершенно не до этого. Визитная карточка с номером его телефона. И его размеренный голос. «Если бы меня интересовала твоя подруга, я бы разговаривал с ней, а не с тобой»… Что бы это значило? Я просто по определению не могу заинтересовать. И уж тем более, если нахожусь рядом с Юлей. Мне было безумно страшно. Он был похож на одинокого волка, потерявшего аппетит.
XV
Он был прав. На следующий день в ресторане у меня был выходной. Утром я отработала смену в Гудвилле и к трем часам уже была дома. Морис спал. Пожалуй, это был единственный человек, которому я готова была рассказать обо всем. Конечно, я могла просто проигнорировать всю ситуацию, но меня тянуло к нему каким-то неопределенным страхом и трепетом. Я переоделась. Вышла на балкон и выкурила сигарету Мориса. Едкий табак успокоил мои нервные движения, и я уже вполне осознанно набрала номер, указанный на визитной карточке. Мой английский был далек от совершенства в те дни и если в ресторане гости просто показывали на блюдо в меню при возникновении непонимания, по телефону я едва смогла выдавить “hello”, когда он взял трубку. На какое-то мгновение мне показалось, что он был не один. Я даже не знала, как мне представиться ему и что говорить в случае, если я его не пойму.
- Привет, красотка. Я думал, ты позвонишь раньше. – Он говорил медленно и внятно, видимо, понимая мой страх перед английским.
- Я работала утром. В Гудвилле.
- Ах да, Гудвилл. Послушай, скинь мне сообщение с адресом. Я заеду через полчаса.
Полчаса. Это тридцать минут. Мне надо что-то надеть человеческое. Кеды, сланцы… Юлины каблуки… юбку или шорты… Нет, мне надо срочно в душ. Волосы пропахли книгами и страхом. Я бегала по квартире как очумелая. Все валилось из рук. Вдобавок ко всему, я сильно ударилась коленкой о кровать и физически ощущала как на месте ушиба назревал здоровенный синяк. Наконец, в Юлиной футболке, шортах и сланцах (решила не рисковать каблуками), с убранными заколкой волосами, я спустилась вниз.
Николас никогда не утруждал себя созданием первого впечатления. Иногда мне кажется, что он вообще себя ничем не утруждал. С притворно-равнодушным видом, слегка неопрятный, слегка небритый, он стоял у мутно-синего неона и прикуривал сигарету. Увидев меня, он жестом указал на машину, что-то пробормотал и уселся за руль. Мы куда-то поехали. Мне было неудобно нарушать монотонный гул мотора и его мыслительные процессы вопросами о пункте назначения, поэтому я, с несвойственным мне спокойствием, высунула ладонь из окна и застывшим взглядом следила за дорогой. Светофоры, велосипедисты, пешеходы… деловые костюмы и голые спины… после рабочего дня Атланта возвращалась домой.
Мы ехали недолго и вскоре очутились в небольшом парке развлечений. Парк был условно поделен на три игровые зоны. Площадка для игры в гольф, картодром и крытая зона игровых автоматов. Он оплатил парковку и купил два билета. Даже не спрашивая, голодна я или нет, он направился к какой-то забегаловке, расположенной на территории парка. И сам заказал еду и напитки. Меня удивляло его поведение. Ну, ведь так совсем никуда не годится. А что, если мне не по душе тайская кухня и я не пью зеленый чай? Просто теоретически… а на практике, создавалось впечатление, что он все знал. Как будто, он посмотрел на меня и каким-то магическим образом определил, что тайская еда мне непременно понравится, а чай я если и пью, то только зеленый.
- Итак, что же потеряла маленькая русская девочка в прожженной солнцем Атланте?
- Мы приехали в Америку по студенческой программе. А как ты узнал, что я из России?
- Если бы я заговорил по-русски, я думаю, тебе бы тоже не составило труда определить мое происхождение, - и вдруг впервые за все время на его лице появилась искренняя улыбка, - но ты не комплексуй. В Штатах редко кто говорит без акцента.
- Ну, вот ты, например, - и я тоже заулыбалась ему в ответ, - хотя, ты не в счет, ты американец.
- По паспорту. А родился я в Македонии.
- Боюсь показаться невежественной, но я, если честно, даже не знала, что до сих пор существует страна с таким названием.
- Я куплю тебе глобус, - Николас, отпил содовой и принялся поглощать тайский салат.
Мы поели и отправились кататься на картах. Поначалу мы сидели вдвоем, а потом, когда я уже попривыкла к трассе, взяли разные карты. Должно быть, он заметил, в каком восторге я пребывала, и разделял со мной мою радость. После картинга мы пошли играть в гольф. Конечно, контраст очевидный. Я до сих пор не понимаю эту игру. Но в тот вечер мне все казалось продуманным и логичным. В промежутках между прицелами я приобретала человеческие формы и уже не стеснялась задавать ему вопросы. А он казался более участливым.
- А почему ты написал это послание, которое мы нашли? Вернее сказать, почему ты захотел подарить незнакомому человеку тысячу долларов? – казалось, если бы я тогда не спросила его об этом, чудесное знакомство имело бы чудесное завершение.
- Вот скажи мне, разве ты не веришь в судьбу? В наши дни все в нее верят… и я не исключение. Я подумал, почему бы не проделать что-нибудь в этом роде, оставив минимальные шансы на успех. Пиджак, который вам попался в Гудвилле, попал туда далеко не из первых рук, это точно.
- Ты хочешь сказать, что все эти десять лет ты следил за пиджаком?
- Ну не то, чтобы следил. В первое время – да, мне было интересно. Я купил этот пиджак в Париже и уже в Атланте отдал его одному своему знакомому, занимавшимся в то время благотворительностью, вместе с другими шмотками. По-видимому, за это время он успел покочевать по многим складам, коробкам и секонд-хэндам. Но хозяина себе так и не нашел. Иначе, хозяин непременно сунул бы руки по карманам. Вскоре я потерял интерес к пиджаку, так как потерял его из виду.
- Но ведь это Юля нашла записку.
- И чек я, заметь, выписал на ее имя, - Николас попал в лунку, - у меня нет конкретного плана действия. И никогда не было. Разве что на сегодняшний вечер, - к нему вернулся его пронзительный взгляд, которому невозможно не подчиниться. Но мне стало тревожно. Юля, должно быть, уже дома и крайне удивлена моим отсутствием.
Он был старше меня, по меньшей мере, лет на пятнадцать. И я не могу сказать, что не чувствовала разницы в возрасте, разговаривая с ним. Если бы в английском языке была возможность обращаться к человеку на «Вы», скорее всего, эта пропасть растянулась бы до полувека. Но одновременно с этим, его присутствие успокаивало меня. Он не был похож на моих сверстников, которые производили слишком много телодвижений и раздували слишком много дорожной пыли. Но я не могла влюбиться в Николаса, потому что боялась в очередной раз оплошать и принять его дружеские рукопожатия за нечто большее. Я забегаю вперед, наверное. В тот вечер я даже не думала о продолжении этого случайного знакомства. Мы отлично провели время; он, должно быть, остыл от будничного плавления черепа, но теперь, освеженный и помолодевший, он снова двинется в путь.
XVI
Я не рассказала Юле ничего. Ни о нашей поездке в парк, ни о вечерней прогулке по ночной Атланте. Я приехала домой уже за полночь, а Юли еще не было. Как мне уже потом сказал Морис, она забежала домой минут на десять только чтобы переодеться и отправиться в клуб с Артемом и Серегой. Должно быть, она подумала, что я была в Applebee’s. С моих плеч с грохотом свалился груз оправданий. Я не умела врать, но тогда я не была готова объяснять ей правду и мотивы своего поведения. Со стороны Николас действительно казался очень странным, даже наводящим ужас субъектом. А я, даже не поставив ее в известность, отправилась с ним в неизвестном направлении. Кроме того, я боялась ее реакции – ведь на этот раз внимание обратили не на нее саму, а на ее тень. И мне была на руку ее зациклинность на Артеме. Если бы она просто посмотрела на меня, она бы сразу все поняла. Но она не смотрела. А вот Морис смотрел.
- Господи, Морис, что такое? Ну, займись уже своей жизнью, наконец. Ты не оболочка, не резная рамка для фотографии… Как долго ты уже живешь в скорлупе?
- Ты виделась с ним сегодня, ведь так? И он тебя не мог не очаровать… одинокий мужчина средних лет, не умеющий и не желающий принимать реальность. Мистер Торнтон, если я не ошибаюсь.
Я зашла в зал. Голова кружилась и в висках отстукивала свежая кровь. Мелькали кусты и деревья, ветки хлестали покусавшие комарами ноги… очень быстро… по пыльной дороге я неслась на велосипеде. Мое лицо заплакано и размазано грязными вспотевшими руками. Слезы появлялись и мгновенно высыхали, оставляя разводы на моем лице. Это был день моей независимости. Я села на диван, закрыла ладонями лицо и мне снова тринадцать лет. I am a little pissed off thirteen-year-old girl. I am so pathetic… so miserable. Moris had no right to say things like that. Even if he knew it, which was very hard to accept... even if I knew that there was something behind the surface . Мне хочется исчезнуть, развеяться по ветру… слышу его присутствие, чувствую его закинутые в пустоту сети.
- Я любил ее, понимаешь. Был безмерно счастлив, что она со мной. И все время боялся, что это не навсегда. Сейчас я знаю, что все в этой жизни быстро проходит и слова, какими бы искренними и вечными они ни были, актуальны только здесь и сейчас. Но в то время все аспекты моего бытия пересекались исключительно в одной точке. И той точкой была она. Наташа… она позднее называла себя Нэтали. Черные волосы, смуглая матовая кожа и наивная детская веселость, которую я так сильно в ней полюбил. Помню, как увидел ее впервые. Мы приехали с друзьями в Майами и это был наш второй или третий день отдыха. Пришли в какой-то русский клуб. Народу было немного, на фоне играла попса девяностых. Мы сели за столик и заказали водки. Спустя минут десять подошел русский американец и предложил травки и девочек. Не помню, что мы ему ответили тогда… помню только, какой он был настырный. «Это вам не уличные девки, а высочайшего качества эскорт услуги». Тут к нему подошла одна из них. Не такая, каких принято показывать в фильмах по телевизору или каких можно встретить здесь, в Атланте. Невысокого роста, в потертых джинсах, майке и сланцах… волосы небрежно заколоты и наивная детская улыбка… и меня как переклинило. Ни травы, ни девочек мы тогда не заказали, конечно же. Но уже на следующий день я вернулся туда один, разыскал этого сутенера и заявил, что хочу «снять» ее. Было рано и пришлось подождать. Она подъехала, села ко мне в машину. Я сказал, что люблю ее и увез домой. И мы были счастливы, понимаешь. Она тоже любила меня. Мы ездили по разным городам, я дарил ей самые немыслимые подарки… писал ей песни. Приходил домой, она прыгала мне на шею и мы занимались любовью. А потом я физически почувствовал, что что-то переменилось. И на работе как ни кстати начался очень крупный проект и мне приходилось работать в офисе. Возвращался – ее не было дома… возвращался – она уже спала… возвращался – она сидела у окна и плакала. Она начала очень много плакать, истерично, навзрыд… Я места себе не находил. Она говорила, что все пройдет. А потом я пришел домой раньше. И вот в этой самой комнате, на этом самом месте… он трахал мою любовь. Он меня не видел, а она смотрела мне прямо в глаза. Она нашла меня в соседнем баре следующим вечером. Много говорила, много плакала опять. Говорила, что боялась за меня… что я руки на себя наложу… говорила, что влюбилась в него по-настоящему… И я отпустил ее. А неделей позже она вернулась. Исхудалая, заплаканная, потерянная. «Я, -говорит, - ему не нужна. Он меня знать не хочет. И я не хочу жить без него». Мы пытались начать все сначала. Я очень старался. Я знал, что она не ангел и дело было не в том, что я тогда увидел. Я просто знал, что он забрал ее сердце. Забрал и выкинул за ненадобностью. Вскоре она уехала в Россию. Вот такой он, Николас Торнтон.
Он замолчал. Моя голова обессилено рухнула на его колени. Я ни о чем не думала. Не была шокирована, не возненавидела Николаса… не воспылала жалостью к бедняге Морису. Меня эмоционально выжали, психически изнасиловали, духовно распяли. Он гладил мои волосы и я начала забываться. Мне легко падать в эту пропасть забвения, когда вокруг пустота… когда не за что зацепиться, когда все начисто скошено. Позже, мысли-пираньи опять порастут сорняками и все снова покажется сюрреалистичным и слишком пестрым. Пестрым. Никогда не пишу букву «ё». Прочитала однажды в каком-то журнале, что люди, которые не ставят точки над буквой «ё», можно сказать, плюют на многовековые традиции и историю русского языка. По их мнению, эта буква является олицетворением всего русского и такое пренебрежение просто недопустимо для русского человека. А вот я, когда вижу ее где-то в тексте, сразу думаю о плохих словах в русском языке. Исконно русских, но плохих…
- Ты уверен, что это он? – меня тянучкой вытягивают из моей ямы.
- Спустя примерно неделю после ее отъезда я совершенно случайно встретил его в супермаркете. Двинул за ним; узнал, где живет. Выяснил, куда ходит и кого в дом водит. Человек совершенно не соответствует своему возрасту и положению. И крайне непостоянный.
- Я знаю одно его постоянство. Он каждую субботу в Applebee’s пиво пьет.
- Ну если только пиво…
Морис аккуратно встал, положив мою все еще свинцовую голову на диван, и вышел на балкон. В пустоте прыгали солнечные зайчики. Кажется, сегодня вечером я узнала что-то новое и крайне важное… но никак не могу вспомнить, что. Я подумаю об этом завтра.
XVI
Луна была необыкновенно большая и яркая. Такой луны я прежде никогда не видела. Желтым блином она висела над домами, окруженная миллионами усыпавших небо звездами, и своим нескромным светом отражала чьи-то встречи и расставания, приобретения и потери. Мы лежали на лужайке у бассейна и я пыталась вместить в себя понятия вечности и пространства. Здесь был совсем другой воздух, совсем другие обстоятельства… все было совсем другое. А звезды были те же. К этой мысли я впоследствии возвращалась не раз. Ведь кто-то наверняка сейчас так же смотрит на это бесконечное глубокое небо, кто-то также неразделим сейчас с моментом, как и я… но этот кто-то может находиться в сотнях и тысячах миль от меня. Мы ничего не знаем друг о друге. У нас разные судьбы, разные проблемы и разные тембры голоса… но наши взгляды, возможно, на какой-то короткий миг пересеклись в одной точке. И вдруг мне подумалось, что судьбы могут иметь зеркальный характер. Скажем, если вдруг эти взгляды пересекаются под прямым углом, то они непременно оказывают друг на друга колоссальное воздействие. Мое никого ни к чему не обязывающее существование может чудесным образом превратиться во что-то совершенно иное и виной этой трансформации будет чей-то случайно брошенный на ту же звезду взгляд. И тут, собственно, остается два пути: либо никогда ни за какие пряники не смотреть на звездное небо во избежание нежелательного воздействия чьих-то глаз, либо же искать с ними встречи. Второй вариант мне казался более привлекательным. Надо чаще смотреть на звезды.
Но я не рассказала ему об истории Мориса. Мой Николас не был связан узами прошлого. Мне было совершенно неважно, что в его жизни имело одиночный, а что кольцевой характер. Мне было с ним спокойно, как кораблю у причала. Я пыталась разобраться в своем отношении к нему, и порой мне казалось, что я испытывала к Николасу исключительно дочерние чувства. Именно отсюда возникала эта атмосфера непринужденности и уюта. Мы мало говорили обо мне. Еще меньше мы говорили о нем. Но мы безудержно спорили о кинематографе, происхождении жизни на земле, красоте или роли женщины в обществе. Мы смотрели на небо и он уже пребывал где-то вне, как вдруг я зашевелила извилинами:
- Ты веришь в Бога, Ник?
- Верил когда-то. Но Он в меня не верил. Так и живем теперь… каждый сам по себе.
- То есть все-таки веришь, просто не ищешь с Ним духовной близости?
- Нет. Я атеист.
- Но ведь это совершенно не разумно. По-моему, существование Высшей Силы не только логично, но еще и вполне доказуемо. Возьми вот даже нашу планету. Цветы, деревья, эти звезды. Их ведь непременно кто-то создал.
- Не могу не согласиться. В твоем мире все так и есть. Твой мир функционирует по твоим порядкам. И тебе нельзя не верить в Бога, иначе Он рассердится и спустит на тебя свой праведный гнев. А в моем мире таких порядков нет. И каждый из нас прав. Если бы я оказался в твоем мире, я бы сразу отправился в ад.
- А как же смысл жизни?
- Он тоже у каждого свой. Не существует универсального смысла. У каждого свои правила. Жизнь – не компьютерная игра; в конце приза может и не быть.
- Твои слова совсем не логичны. Ты практически говоришь о том, что на одном футбольном поле игроки одновременно играют в разные игры. Но ведь поле-то одно и игроки находятся на нем не по очереди, а одновременно… всей кучей.
- Мне нравится твое сравнение. Но кто сказал, что поле футбольное, а не пшеничное? И кто сказал, что игроки там играют, а не спят? – он заулыбался, почувствовав мой заячий хвост в кустах своего интеллекта. – Они могут там коллективно спать, и каждый может видеть свои собственные индивидуальные сны.
Мне было нечего сказать в ответ. Я не пыталась его переспорить. Потянувшись, я встала с лежака и направилась к бассейну. Я подошла к краю, села на корточки и набрала воды в ладони. Где-то посередине вместе со спасательным кругом плавала, подрагивая как желе, луна. The starry night and the moon and the swimming pool… and just two of us. It could be romantic and intimate for some people. I didn’t know what he was thinking of. Резкие брызги и он уже в бассейне. Он так красиво занырнул и мне даже показалось, что он когда-то занимался плаванием профессионально. Проплыл до противоположного края и вернулся ко мне. Луна уже успела застрять в его намокших волосах. На подбородке висела и копилась капля воды. Я впервые увидела его тело.
- The water is fabulous. Come on in! – и он мокрыми руками ухватился за мои запястья, я с шумом грохнулась в воду и уже под водой поняла, как великолепны бывают ночные купания. На мне не было купальника, ведь я не планировала устраивать заплывов в ту ночь. Но именно эти прикосновения раздувающейся под водой одежды, так свободно порхающей при малейших моих движениях, делали момент еще более приятным и щекотным. Иногда сидишь на стуле и чувствуешь, как ползет муха по ноге. Другая бы сразу отмахнулась, а я неподвижно замру и буду ждать гусиной кожи. Не сразу, бывает, проходит несколько минут, прежде чем меня передернет и станет щекотно. Вот так и здесь. Как крылья бабочки моя юбка задевала мне колени и по всему телу пробегала томная дрожь. Но Николас держался на расстоянии. За все время нашего знакомства он ни разу не проявил ко мне отличного от дружеского интереса. Мне это нравилось. Могла быть собой. Вылезая из воды, моя воздушная одежда вдруг разом отяжелела и захотелось снова внутрь… потерянной легкости бытия.
Луна скрылась за непонятно откуда взявшимися облаками. Пришло время ехать домой. Ник бесшумно довез меня и так же бесшумно исчез. На балконе – кто бы сомневался – стоял Морис. Это была уже наша третья встреча с Николасом (не считая первой, когда мы ездили в парк) и все три раза Морис видел, как я выходила из этой машины. Откуда ни возьмись ощущение только что изменившей жены. Гнать надо такие мысли. Я бы лучше побеседовала с Юлей. Кажется, я созрела для разговора.
Забавно, как все это сейчас стучит в моей голове. Как будто и не было тех лет, тех сумасшедших метаний… как будто я вырезала ненужные и ничем непримечательные куски своей истории. И остались только самые сливки. И я снова дышу тем же воздухом, я снова молюсь тем же богам… тому же Богу, которого я так никогда до конца и не узнала. Ну конечно, каждый строит свою реальность и играет по своим правилам. И теперь это уже не футбольное поле и не шахматная доска, это – игра в прятки, в которой я так отчаянно пытаюсь найти Тебе замену. О, мой Николас, мой Бог… у Тебя столько лиц, столько состояний… я теряюсь в догадках – за которым из них я найду Тебя самого.