Анна Мирасимова
Серьги
Мальчик проснулся, окруженный птичьим гомоном и солнцем. Пухлой рукой с ямочками он схватился за майку. Под ладошкой приятно кольнуло: Алешу неделю назад приняли в октябрята.
Алеша встал с постели и зашлепал по прохладному выкрашенному полу.
Кряхтя и переваливаясь с боку на бок, в кухне хозяйничала бабка. Родители подкинули Алешу на выходные. Баба Нюра поставила посреди кухни табурет и водрузила на него таз с теплой водой.
- Не надо мне, я холодной умоюсь, — сказал мальчик.
Тонкокожие руки бабы Нюры мелькали повсюду. Покончив с делами, она поправила платок, спрятав под него выбившиеся седые волосенки.
Алеша ковырял ложкой кашу. Поискав в кармане, он достал складную лупу. Бабка заерзала на стуле. Под сильным увеличением пшенка оказалась огромными яйцами без скорлупы. Подумав, мальчик взял хлеб. Выел мягкую сердцевину и осуждающе глянул на бабку, загребавшую себе его недоеденную черную корку. Бабка производила ртом какие-то странные вращательные движения, и очередная порция корок исчезала в яме ее рта. Алеша посмотрел на нее сквозь лупу.
«Так и есть, Баба-Яга», - подумал он.
После завтрака мальчик хотел для разнообразия посчитать кур или выкопать червя пожирнее, но бабка взмолилась:
- Почитай мне, сынок.
Он встал, оглядел свысока бабку и, задрав голову еще выше, привычным маршрутом отправился в спальню. Там пахло камфарой. На белом подоконнике в огромной банке обитала зеленая, вся в шипах, шишка, в баночке поменьше проживал чайный гриб, в уголке стояла икона, на ней лысый бородатый дядька с выпученными глазами, грозил мальчишке. Алеша погрозил в ответ и состроил рожу. Взял потертую зеленую книгу. На обложке не было букв, только старое масляное пятно украшало ее.
Это была библия. Толстая, старая, мелким шрифтом и на старославянском.
Воссев на табурет, мальчик объявил:
- Сегодня от Луки.
И все почтительно смолкло. Читать старухину библию было сущим наказанием. Через две страницы в глазах появлялась резь, а в животе муть, от непонятных слов начинала болеть голова. И Алеша придумал безотказный способ отвертеться от мучительного чтения.
- Ты, баба Нюра, неграмотная совсем у меня, - сказал он.
- Почему это? – возмутилась бабка.
- Да нет твоего бога, это ты знаешь?
- А что же есть? А кто же правит то всем?
- Люди! Вот, Гагарин в космос летал и никакого бога там не встретил!
- Это верно, Гагарин-то, оно, конечно.
Бабка сникла, но тут же пошла в атаку:
- А может и не говорят нам, чего он там увидел в космосе-то в энтом!
Октябрятская звездочка сверкнула на солнце.
- Да, ну, это я так болтаю, - сказал бабка, видя изумленное лицо мальчика.
Алеша застыл в недоумении и бабка Нюра, стараясь перевести разговор на другую тему, вдруг сказала:
- Алешка, а я ведь помру скоро, - бабка притворно напустила на себя скорбный вид.
- Ну и помрешь, а тебя черви съедят, так что лучше не помирать, - поежившись, сказал Алеша и тут же добавил:
- А когда ты помрешь, можно я твою библию себе возьму и чайный гриб?
- Можно, отчего же нельзя. А у меня еще серьги есть, старинные, с настоящим камнем. Барыня подарила. Я еще тогда девчонкой совсем была, когда революция, то да се. А барыню, значит, арестовали.
Алеша раскрыл рот:
- Барыня! Что? Прям живая! – глаза его превратились в два блюдца.
- Покажи серьги!
-Ну, пойдем, - сказала старуха, слегка загордившись.
Шифоньер – бабкин ровесник. Чего только не было в его недрах: пучки ромашки, сухие листья грецкого ореха, флакончики «Красной Москвы», коробка с лекарствами на верхней полке. В самом низу лежала стопка старых газет, неведомо зачем хранившихся уже не один год, а на этой стопке – пирамидка рыбных консервов. И мыло, мыло, мыло повсюду.
А за занавесом из пальто, лежал узел, туго набитый старухиным барахлом. Узел был связан из старого платка. Платок был черный с красными полинялыми розами. Бабушка и внук уселись на пол. И еще долго баба Нюра тужилась развязать узел.
Алеша сосредоточенно молчал. У него было такое лицо, как будто он ждал, что из старого платка выскочит молодая барыня. Да что это за чудо-юдо такое – барыня. И в голове у мальчика один образ сменялся другим: и виделась ему барыня то толстой купчихой со связкой баранок на шее, то мраморным ангелом, которого он видел на старинном склепе. И этот мраморный ангел в Алешином воображении непременно пах духами «Красная Москва». А бабка Нюра все говорила:
- А она пить попросила, я ей и дала, а она мне серьги. А усадьба-то ихняя была, ого, себе! А сад, сад-то какой! Одних яблонь штук 20, да какой там 20 – не меньше ста!
Глаза мальчишки лихорадочно сверкали.
Наконец сим-сим открылся, и на полу рассыпались черно-белые фотографии чьих-то похорон. Алеша почувствовал, как волосы зашевелились у него на голове от этого зрелища. А бабка как будто ничего не замечала. Откуда-то, из-под этой груды смерти, она достала еще один маленький узелок связанный из носового платка:
- Вот гляди Лешечка, вот серьги старинные…
Мальчик не так много драгоценностей видел за свою детскую жизнь, но эти серьги и впрямь были старинные и золотые. Почему-то он был уверен, что они золотые. Овальные фиолетовые камни разбросали по комнате солнечных зайчиков. Алеша восхищенно смотрел на бабку, гордо задравшую нос куда-то в потолок. А на полу лежали фотографии. На них была молодая бабка Нюра. Она плакала то у большого гроба, то у маленького.
Вдруг раздался грохот, и из потревоженного шифоньера посыпались на века сложенные консервы, а вслед за ними выкатилась белая шахматная ладья. Алеша захотел рассмотреть ладью поподробнее и достал из кармана лупу.
- Фу, ты ну ты! – всплеснула руками бабка, с трудом поднимаясь на своих несмазанных ногах.
- Ну, все Алешка, беги, играй, мне тут теперь прибраться надо, давай, катись пострел, - ласково проворчала она.
Алеша послушно встал, убирая в карман лупу.
Бабка, согнувшись в три погибели, собирала пирамидку из консервов.
День пролетел быстро. Бабка спала, она не заметила проплывшего мимо нее фонарика и не услышала предательски поскрипывающих половиц. Алеша аккуратно открыл дверцу шифоньера, извлек из дальнего угла заветный платок с полинялыми розами и замер. От волнения у него вспотели ладошки, но ему очень-очень хотелось еще разок взглянуть на серьги.
Быстро и ловко мальчик развязал узлы. Рука уверенно нащупала лупу в кармане пижамы. Осторожно держа сережку, навел увеличительное стекло. Вот одна вмятинка – «585». Что это?
Он остановился и потер глаза ладошкой. На тоненькой душке серьги было еще что-то написано. Буквы плясали и расплывались, но он сумел прочесть:
«Ленинград 1934 год»…
Алеша смог уснуть только на рассвете. Он твердо пообещал себе и поклялся своей октябрятской звездочкой, что завтра обязательно прочитает бабе Нюре не две, а три страницы. Но даже после этой клятвы он не мог понять, почему ему так жалко бабку.