Дважды в жизни мне пришлось пережить жестокие потрясения из-за масок. Не люблю маски.
Однажды, когда я была совсем еще ребенком, родителей пригласили на свадьбу. Не уважить отказом было нельзя, но и ребенка не с кем было оставить. Нарядили меня в пышное платьице, соорудили сползающий бант на стриженой голове, одели красивые вишневые туфельки, застегивающиеся на перламутровые пуговки, и взяли с собой. Родители крепко-накрепко предупредили еще дома, чтобы вела себя хорошо. Нельзя крутиться между взрослыми, нельзя лезть к столу, нельзя канючить. Но если уж что-то приспичит, надо тихонечко подойти к маме и сказать на ушко.
Инструкции были излишни – отец такой строгий, что сильно не забалуешь.
Отвели нам, «молодежи», место в уголке. Быстро наскучило смотреть на жениха с невестой, что целовались под крики «горько». И стали мы вести вполголоса свои беседы, угощаясь пирогами и компотом. Жеманно чокались маленькими гранеными стаканчиками, подражая взрослым. Все было хорошо! Свадьба как свадьба!
И вдруг – ряженые. В пестрых нарядах. Цыгане – не цыгане. Черные угольные брови, яркие щеки, кроваво-красные губы. Огромные бабы с усами, в широченных цветных юбках, волосатые мощные ручищи из-под шалей. И хрупкие, в сравнении с нескладными, несуразными женщинами, мужики. Пиджаки и штаны огромные, не по размеру. Рукава чуть не до локтей подвернуты. Стараются басом, а все бабьи голоса у странных этих мужиков.
Звенят бусы, мелькают цветные платки, шум, гомон, прибаутки. Смех, оживление!
Среди ряженых особенно выделяется страшная и странная фигура. У других лица живые. А у этого страшного существа лицо совершенно неподвижно. Только откуда-то из глубины глазных дырок сверкают глубоко посаженные круглые глаза, да еще из ротового черного отверстия высовывается и вновь исчезает омерзительный червяк, напоминающий человеческий язык. Бр-р-р!
Этому, кому-то странному, подносят рюмку. Происходит самое ужасное. Этот кто-то задирает свое неподвижное лицо вверх движением руки, ко лбу и в черную темень горла выливает содержимое рюмки. Туда же кидает щепотью квашеную капусту и быстро возвращает лицо на место.
В нашем «молодежном» уголке, где стайкой ютилось несколько человек пяти-семи лет от роду, вдруг разом, дружно раздался душераздирающий вопль. Нас колотило! Испуганные взрослые поняли свою оплошность, бросились успокаивать детвору. Сделали еще хуже. Пытаясь растолковать, что это всего лишь маска, маска – показали безобидную маску в руках. Но мы уже точно знали, на всю жизнь запомнили: на свете нет ничего страшнее МАСКИ.
Второй случай омерзителен по сути. До сих пор не понимаю, была ли это черствость, глубинное бесчувствие или подлость. Что это было…
Свалилось горе. Не стало мужа – молодого, здорового человека. Мне нужно было заниматься организационными вопросами. Мне нужно было быть сильной и поддерживать детей. Нужно было множество вопросов решать и держать на контроле. И все – в состоянии сильной душевной боли.
Зачем-то понадобилось обратиться к соседям по лестничной площадке. Там, за дверью, слышится какая-то затяжная возня. Потом дверь открывается и на пороге – чудище с оскаленной пастью, огромными клыками и выпученными, налитыми звериной яростью глазами.
Что было со мной – описывать не стану. Каждому нормальному человеку и так ясно.
Оказывается, напившийся сосед, увидев меня в дверной глазок, решил «развеселить», отвлечь от скорби. Быстро напялил маску лютого зверя.
Годы прошли… До сих пор заискивает и оправдывается…
А я так думаю, что не маску надел в тот раз наш сосед – истинное лицо свое показал.
Отвращение и брезгливость испытываю к маскам. Даже если лицо вроде бы свое, но ясно же, что человек в МАСКЕ.
Страшно, что слишком много масок и жить приходится среди них.
Тем дороже открытые, доброжелательные лица.