Стоп-кадры. Кириллов

               


-Просыпаемся, Вологда!- сообщила крепкая харя с нарядными металлическими зубами.
Смотрю на часы – всё правильно: Вологда, выходим, приехали. В окно купе наползает преобразованный человеком пейзаж: железнодорожные пути, цистерны, вокзал. Утро жжётся морозом, заставляет ёжиться, кутаться. В свете привокзальных фонарей снег кажется жёлтым, как «Вологодское сливочное масло».
У входа на автостанцию обмякла пара дембелей – пушистые, отпаренные утюгами шинели, ушанки, сбитые на затылок, в озябших пальцах сигареты.

- Парни, эти два года станут самыми яркими в вашей жизни, только вы об этом пока не догадываетесь,- улыбаюсь в сторону сержантов, теперь уже запаса.

Не сразу нахожу нужную кассу. Передо мной какой-то мятый жизнью мужичок. За стеклом профессионально недовольное туловище что-то отвечает радиофицированной скороговоркой.

Мужик забрал билет и сдачу, потом зажал одну ноздрю пальцем, и высморкался на пол.

- На шесть сорок один до Кириллова,- просовываю деньги в окошко.

- Нету билетов,- трещит помехами динамик.

- Тогда на следующий.

На часах шесть с четвертью. Надо как-то скоротать пару часов. На жёстких скамейках дремлют, жуют, скучают хмурые жители большой страны. В ногах сумки, чемоданы. Надрывно плачет ребёнок.
Китайский пуховик что-то бухтит кроличьей ушанке.

- Картошка своя, капуста тож своя, грибы из лесу,- сидят две тётки, распустив животы по коленкам.

У окна, на корточках, выпивают трое мужичков. В ногах две бутылки водки, одна  уже пустая – и где только не выпивается русскому человеку.

-Ты закусывай, закусывай,- убеждает губастый лысоватого.
 
Третий, наморщив лоб, разливает водку, сначала на штаны, потом в бумажные стаканчики. Мужики закинули водку в рот, закусили рыбой, разложенной на газете.

-Ты кто?!- упёрся в меня взглядом заспанный парень.

- ****обол-созерцатель,- признаюсь честно.

-Чё-ё-о?- трёт глаза парень.

Откуда-то появился коротенький милиционер с рацией на груди и прямиком к троице.

-Ну-у, мы тут…вот,- залебезил губастый.

Милиционер сурово разглядывал натюрморт.

-А мы, чё-о, мы ничего…,- оправдывался губастый, неловко пряча бутылку в сумку.
Представитель русской народной милиции отнёсся к ситуации с пониманием, мужики это чувствуют и, от греха подальше, перемещаются допивать за автоматические  камеры хранения.

Пытаюсь подстроиться под окружающих – ёрзаю на скамейке, зеваю, вырванный из привычной среды, чувствую себя неуютно.

-Жаль только в сказке бывает по щучьему велению, по моему хотению,- терпеливо  высиживаю время.

Входят и выходят нахохленные люди, хлопает дверь. Через громкоговоритель объявляют посадку. Междугородний «Икарус» был холодным, с замёрзшими окнами и пованивал солярой. Несколько раз останавливались, и водила тёр лобовое стекло солью – чтобы не замёрзло в дороге. Фиолетовое утро нехотя наплывало на засахаренный пейзаж. Часа за три одолели сто тридцать километров до Кириллова. Из обмякшей глазури смотрел огромный, какой-то мёртвый монастырь. Вокруг пристроился улицами и переулками населённый пункт с Лениным на постаменте.  Какой-то опилочной трухой с выцветшего неба сыпался редкий снежок. В короткую эпоху хрущёвского романтизма в Кириллов ломились любители старины со всего Союза, рядом Ферапонтов монастырь с фресками Дионисия, так что для многих эти места были культовыми. Ехали, шли, плыли припасть к корням. Из окна в номере тянуло стылой улицей, телевизор не показывал, вода в кране – только холодная.В ресторане на первом этаже - тусклые щи и хек с макаронами.

-Ёптырь!- настроение не то, чтобы матерное, но какое-то неприличное.

В центре городка людно как после работы. Обгоняю двух мужиков, идут как-то неуверенно, будто выпимши. У магазина бабка разложила на снегу лоскутные половики ручной работы. Туристов нет, спроса тоже. Подхожу, прицениваюсь, дешевле только даром. Беру в подарок два пёстреньких половика.

-Ну,- осматриваюсь по сторонам,- будем вкладывать душу в фотоискусство. Хрен, ты её туда вложишь, пока не поешь и не согреешься,- резонно приземляет внутренний голос.

На выезде из райцентра, напротив кафе, водила отогревает паяльной лампой обездвиженный «Камаз».

-Пива?

-Водки стошку!- сразу задираю планку.

Оглядываюсь по сторонам: заезжий прапор катает желваки по морде. Два паломника кротко опустили курчавые бороды в салат из квашенной капусты с клюквой.

-Петь, а Петь! Иди, прибей рога, а то упадут кому-нибудь на башку!- кричит  буфетчица.

На обитой лакированной вагонкой стене красуются растопыренные лосиные рога.  Прилавок радует пышными пирогами с брусникой, ватрушками с глянцевым творогом.
Пахнет выпечкой и щами, по радио передают концерт по заявкам - так бы и просидел здесь до вечера. Позёмка подметает озеро. Снег твёрдый, трещит под ногами щебёнкой. На берегу «рай, явленный на земле» - огромный монастырь, точнее два: Успенский и Ивановский, охваченные мощной стеной.
 Впечатление несколько портят поздние железные кровли: есть в них какая-то епархиальная кондовость.

- Авось…, небось…, ежели да кабы…,- устаю выдёргивать ноги из снега, дыхание сбилось, выбеленная стерильность слепит глаза. С другого конца озера, как на северной прялке, едет мужик в санях. Коняга вся искрится и переливается на солнце – залюбовался, сделал пару кадров. Помнится, царь Иван Грозный хотел постричься в Кирилло-Белозерский монастырь, делал сюда богатые вклады. После десяти кадров, «Практика» стала рвать задубевшую плёнку. Окоченев на колючем ветру, выбредаю на санный путь, отмеченный по краям вешками, и мимо высоченной монастырской стены, заляпанной снегом, не заходя внутрь, прямиком в гостиницу. В монастырь пойду завтра с утра– теперь там музей.

-Давай, в баню пошли, на первый пар!- какой-то мужик в тулупе и с веником, торчащим из газеты, весело орёт водителю «ПАЗика».

-Щас, только домой заскочу!

-А что?! Не погреться и мне, в самом деле, в кирилловской бане?! Когда ещё попаду сюда. Эх! Где «раша» не пропадала!
 
Забросив в гостиницу фотопричандалы, тороплюсь через густеющие сумерки.
В бане почти пусто и чисто.

-Веничек? Простынку? Может хош отдельно? У нас приезжие с Москвы любят в кабинках мыться!- радушно напирал банщик.

-Валяй, насыпай всё и сразу!- тороплю его.

-Веники у нас замечательные: берёза, можжевельник, крапиву подпускаем,- нахваливал банщик товар.

Убрав одежду в шкафчик, закрываюсь в кабинке, кручу барашки кранов, сверху накрывает кипятком, пар быстро заволакивает всё кафельное пространство.

-Кирилловские чудотворцы! Николай Угодник! Не дайте свариться заживо! – маневрирую всем телом, чтобы не обжечься.

По-рыбьи, открыв рот, отгораживаюсь веником от банных удовольствий.

-Выпендрился, блин, VIP– персона!- выхожу из кабинки красномордый и согревшийся.

-Что так быстро помылся?- зачавкал губами банщик,- может пивка со снетком белозёрским?!

-Сколько денег насыпать за удовольствие?

-А не один ли хрен?- какой-то размякший мужик опускается рядом на скамейку,- если человек хороший, то и угостить можно.

-Не, ну как…

-Слышь, а ты раньше в наших краях не бывал – морда,  больно знакомая?!

-Бывал.

-Ладно, пошли, я тебя щас напарю по-нашенски, это тебе не в ванне мыться.

Мужик оказался настырным и старательно охаживал меня веником минут десять, потом мы потели в парной, потом я угощал его пивом, а он меня вяленым белозерским  снетком. Банщик по-свойски соорудил нам ёршика.
 
Всё как-то хорошо срослось, в народном стиле. Душа расправилась, впервые за  целый день согрелся.

-Сука ты, голубь сизокрылый!– возбухал над ухом рыжий мужик. Оказалось, пока он хлестался веником, окатывал себя из шайки, приятель застенчиво усидел в одно лицо чекушку, припасённую под пиво.

-Ну, ты это…,- примирительно оправдывался ужаленный виновник.

Пострадавший покрыл его матом.

-Ну, извини, бля буду!- пьяно каялся приятель.

-Хрена мне с тваво «извини»?!
 
Завернувшись в простыню, блаженствую, чувствую, как вытекает из меня вся сегодняшняя усталость вместе с привязавшимся запахом «икарусной» соляры. Тело  наполнилось истомой.

- … а чего, как пойдёт молотить – заслушаешься. Вот поп ихний из Вологды и говорит начальству нашему, пока тёплой уборной не будет, мои монахи в монастыре жить не станут,- продолжал что-то рассказывать новый знакомый.

-Точно,- рассеянно киваю в ответ.

- Эх, схожу ка я завтра первым делом в церковь, замолю потребительские грехи,  свечку поставлю,- скрипел я снегом по длинной улице в сторону неприютной гостиницы «Русь».
 
Вокруг стоит тишина до звона в ушах. Покой, простота. Крыши в снегу, деревья в инее. Из печных труб пушистые столбики дыма. В окошках холодный телевизионный свет. В голове вертится  зимнее, почти хокку: «Серая Шейка грустно опустила зад в ледяную воду…».


Коломенское.  Март 2012.