***
Бирюк решил на пару дней задержаться в Курье. Он как-то не особенно рвался в Ербогачён по своим бумажно-бухгалтерским хлопотам, но и в бригадные дела не лез, а помогал Лилит с дровами, костром и обустройством летней кухни. Заметно было, что не очень хотел наш управляющий лишний раз мозолить глаза вышестоящему начальству. Как обычный двоечник, он тянул время до последнего. Но «контрольную» в виде месячного отчёта составлять и сдавать приходилось только ему, Чану.
Первое утро началось с расстановки каждого из нас по рабочим местам. Ивана, как самого толкового даже с виду, наш бригадир назначил себе в помощники – управляться с подачей очередного бревна в зубастую пасть пилорамы и зажимать его уже распиленный конец «рогами» приёмной тележки – на выходе. Женька, как самый толстый и сильный, должен был на пару с Ванькой закатывать брёвна по эстакаде, помогать с их укладкой на подающие тележки, сортировать и складывать материал: необрезную доску в одну стопу, брус, обрезную и горбыль – отдельно. Мне, как «тонкомерной жердине», и работка досталась соответствующая: кряжевать сосновые хлысты в стопах на брёвна нужного размера и цеплять их тросами к трактору. В любую свободную минуту, я должен был бежать мелкой рысью к основанию пилорамы, чтобы убирать из-под неё накопившийся опил и вывозить его на самодельной тачке с высокими бортами.
Сам Юрка крутился, как заведённый. Он исполнял обязанности электромеханика, тракториста и рамщика: следил за работой дизель-генератора и пилорамы, в нужный момент садился за рычаги трактора, чтобы подтянуть к эстакаде брёвна и оттащить стопы готового пиломатериала. Он успевал всё, что с удивительной щедростью взвалил на самого себя, попутно помогая каждому из нас. Мне – ломом и матюгами, если стволом зажимало шину у мотопилы, Женьке с Иваном – тем же матом и стальным крюком, если бревно оказывалось слишком толстым и тяжёлым.
Уже к обеду первого рабочего дня мы поняли, что строительство зимовий в отдалённой тайге – далеко не самая тяжёлая, а даже очень приятная работа, похожая на детскую забаву. Брёвен здесь оказалось в сотни раз больше, и все, как на подбор, шестиметровые, а гнус и жару в Курье никто не отменял. Хотя тайга находилась от пилорамы в сотне метров, и кровососов здесь водилось поменьше, но работать с голым торсом всё равно было невозможно. Перекуры бригадир не объявлял, и всего за четыре часа непрерывной пахоты одежда на нас – от робы до портянок – промокла от пота насквозь.
Смирнов был таким же мокрым и молчаливо-хмурым, как мы. После гробового молчания за обедом, он закурил «беломорину» и сказал: «Пацаны, в первый день всегда тяжело. Но дело не в этом. Одного человека в бригаде не хватает. Нужен дизелист. Движок – чуть живой. Если запорем в горячке, то накрылись наши денежки медным тазом».
Помолчав немного, он продолжил, обращаясь уже к Бирюку: «Придётся тебе, гражданин начальник, после обеда, прямо сейчас, отваливать в райцентр. Подымай на уши начальство, но завтра к вечеру, чтоб дизелист ужинал за этим столом. Если не найдут, то так и передай директору, что знаменитый рамщик Юрий Алексеевич Смирнов от аккорда отказывается. Сегодня понедельник, завтра – вторник. В среду утром Смирнова здесь уже не будет. Они меня знают: мужик сказал – мужик сделал».
Через полчаса лодка Бирюка скрылась за поворотом реки. Никто его не провожал. Все уже работали, как проклятые.
Интересно вспоминать о тех далёких и потных днях, полёживая в тюремной прохладе.
До сих пор я не мог понять: что заставляло нас вкалывать с таким небывалым усердием за какие-то не вполне ясные деньги?
И только сейчас до меня дошло: нами двигал стыд перед обыкновенным мужиком, который каждому из нас уступал и в молодости, и в физической силе, но превосходил в чём-то другом. Была в нём какая-то бешеная пружина чисто русской неистребимости: казалось, дай ему по башке дубиной, а он кровь утрёт и встанет. И сколько его ни бей – он будет вставать.
Юрка не командовал нами и не покрикивал по-бригадирски. Он появлялся там, где позарез нужно и был примером того, как положено относиться к тяжёлой работе, если уж за неё взялся. Его хитрая улыбка словно говорила: «Парни, всё в порядке». А суровая мрачность бригадира подгоняла хлеще любого кнута.
Рама останавливалась редко, но это вовсе не означало разрешения законного и долгожданного перекура. Пока Юрка менял набор пил – постав, каждому хватало работы на своём месте. Иван с Женькой укладывали готовый пиломатериал и закатывали брёвна на эстакаду, я рвал казённую мотопилу на хлыстах, помогая себе ломом. Курить никому не запрещалось, но какое удовольствие можно получить от дымящей во рту папиросы, если в руках на высокой ноте поёт «Дружба», специально отрегулированная бригадиром для работы на пределе, а левая нога жмёт на лом, чтобы шину не зажало концами ствола в свежем распиле. Катание брёвен железными крючьями и сортировка досок тоже не особо располагали к курению.
Но перекуры всё-таки случались. И тогда наш бригадир травил очередную байку о промысле, сопровождая её прибаутками:
«Работай по «Системе Смирнова». Ты прилетел за соболями. Завтракать будешь завтра. Обедать – дома».
«Чай пьёшь – сто килОметров идёшь, а мясо ешь, дак только ссышь».
А вечером, после ужина, он рассказывал: «Куча имени Смирнова» делается элементарно: нагребаешь, уплотняешь, отрезаешь, ковыряешь, кладёшь приманку, ставишь капкан и убегаешь искать следующего соболя».
Любое возвышение и вправду действует на соболя как магнит: зверёк очень любит всякие бугры и обязательно забирается на них, чтобы справить нужду. А тут соболь видит перед собой белую отвесную стенку с тёмным пятном в середине, изнутри пахнет чем-то убийственно-непонятным. Соболь – зверь любопытный. Понюхать приманку можно только через коридорчик, а там стоит маленький капкан. Попавшийся в него соболь, по словам Юрки, замерзает в одной из многочисленных нор, которые успевает отрыть в этой же самой куче.
***
Конечно, не все могли прожить четыре месяца на сухарях, галетах и мороженом хлебе, который теряет и свой вкус, и пленительный запах. А вот Алексеич мог. Ел он, как хорошая лайка – только вечером, но до отвала. Утром пил крепкий чай и жил на нём до ужина.
В прошлый сезон у него всё сложилось удачно, если бы не одна беда, которая для любого человека собственноручно - непоправима. Смирнов выходил из тайги, и всего три дня оставалось до деревни, и всё было путём… Но надо же такому делу случиться! В общем, ковылял он последние километры, уже почти прощаясь с жизнью.
Деревня, в которую выходил Алексеич, ничем не отличалась от Тетеи и всех прочих подобных поселений: дымы из труб, пустой лай скучающих без настоящего дела собак, огромная Луна – единственный на всю деревню надёжный фонарь, домишки с крышами из драни, больше похожие на таёжные зимовья – вот, пожалуй, и всё. Любая деревушка в этом краю – лишь временное пристанище охотников и оленеводов. Настоящие их дома – это базовые зимовья или стационарные чумы, покрытые еловым корьём. Они стоят на весёлых местах в собственных угодьях. Именно там проходит или главная часть жизни, или вся жизнь целиком. Жить «на два дома» ни у кого не получается. Это пустая трата времени, которого и так не очень-то много отпущено человеку. Алексеич мечтал об одном: чтобы друг-фельдшер оказался дома. Охотник перевалился через порог крайней халупы, упал животом на пол и успел только сказать: «Спасай, жить, бля, уже не могу. Штаны сыми, сам увидишь…»
Нож вошел в правую ягодицу Смирнова с лёгким хрустом, и в ту же секунду он понял, что нормальному человеку для полного счастья нужно очень немного.
Во-первых, конечно, жена. Ради неё вся жизнь. Даже на промысле она вроде бы как за пазухой сидит и сердце греет.
Тогда, с шатуном, она словно изнутри говорила: «Спокойно, Юрочка, это же дикий зверь, а ты – человек. Единственный. Только спокойно, ты с ним управишься.
Ну, вот видишь, успел… А теперь покури. Домой вернёшься, и мы все твои ранки залечим да зацелуем, и всё заживет. Ты только вернись…».
Работа при такой жёнушке всегда на втором месте. Хоть пахота на пилораме, хоть каторга на промысле. Но всё-таки приятно вытряхнуть из мешка собольи шкурки, растрясти да распушить всё это богатство, да сказать жене скромно: «Вот, гляди, сколько наломал нынче. Выбирай самых лучших». И смотреть, как твоя королевна радуется у зеркала, как ребёнок. Она, правда, и без соболей – королева.
А дом? Дом – на третьем месте. Там, где жена. Возвращаешься в него бегом. Одичавший, грязный. Жена уже неделю баньку подтапливает, ждёт. «Снимай, - смеётся, - свои опорки, я тебя парить буду». А потом, после баньки – прямо за стол. А на столе – всё. Жена тебе сразу рюмку водки да пару ломтиков строганины с солью и перчиком. Уж и неважно из сига, хариуса или лосиной печёнки. Выпьешь, закусишь… И как будто Христос по душе босыми пятками прошёл.
А она рядом сидит, пельмешки горячие в тарелку подкладывает, смеётся, плачет, щебечет что-то, как певчая птица. Смотрит на тебя, как будто ты с войны вернулся. Только ради этого взгляда можно всё сделать и всё вытерпеть.
Как оказалось, не всё. Но есть, слава богу, надёжный товарищ, который сделал то, что у самого тебя никак бы не получилось . Ты ведь не птица сова: при всём благородном желании ты не сможешь повернуть голову так, чтобы увидеть собственную задницу. А без этого как же можно вскрыть на ней огромный нарыв? Как только накопившаяся в нём гадость получает выход, так сразу проходит боль. В ту же секунду человек понимает, что смысл в жизни остался, и – она прекрасна.
Бывший фельдшер бесцеремонно орудовал в правой ягодице у Алексеича, что-то чистил, чем-то мазал. Потом ворчал, зашивая рану, что и нитки не те, и иголка не та, что с этим промыслом и жопу можно потерять, и вообще…. Алексеич уже курил и только смущённо покряхтывал. Друг рассказывал последние новости. Мирный разговор двух мужиков, тёплый и человеческий. Алексеич кряхтел и радовался, что есть на Земле места, где люди живут не торопясь. Есть у них время посмотреть на далёкие звезды и послушать их вкрадчивый шёпот.
Рассказав нам эту историю, Юрка заявил, что было приятно познакомиться с хорошими ребятами, но ему пора собираться. Потому что дизелиста сегодня не привезли, и завтра утром мистер Смирнов отбывает к законной жене в район. А начальство пусть ищет не только электромеханика, но и рамщика.
Солнце опустилось в чёрную тайгу, когда все мы услышали шум мотора с характерным свистом. Через полчаса лодка Бирюка пристала, и на берег сошёл худощавый мужик с окладистой чёрной бородой и большим рюкзаком на плече. Бирюк, откопавший невесть где бородатого дизелиста, выглядел, как ошалевший от счастья герой, который только что вернулся на родину прямо из пекла жестокого боя с превосходящими силами противника.
Прибывший назвался Володей. Других слов от него мы в тот вечер так и не услышали.
Продолжение http://www.proza.ru/2012/03/16/1605