Отработал в качестве стажёра три полноценных дня. Честно говоря, так и не понял причины популярности этого заведения в середине ушедшего десятилетия. Я понимаю - "Дача", например, или "Пурга".
Даже, в сравнении с другими петербургскими пабами. Почему - английский? То есть, в чём? Британский флаг над входом, да красные двери в туалет. Ну, три вида эля среди двадцати пивных кранов. На пенной шапке "Гиннеса" бармен всё-равно неуклюже выводит ирландский клевер. И я выводил.
Шотландский, ирландский, американский виски - стандартный набор любого паба. Это понятно, англичане тоже люди. Но чисто английский джин - одного затрапезного вида. И вообще, плохо у нас работают с джином. И, раз к тому пришло, не понятно патологическое неприятие в пабах кофе. Как позиция, кофе, конечно, представлен. Но почему, если он уже есть, не делать его хорошим? Не знаю, как там в Ирландии, Англии, ещё где, но у нас ирландский, английский паб и даже шотландский виски-бар - всё-равно петербургский. Раздолбанная кофеварка, с оторванным пароотводом, наверное, отслужившая своё в каком-нибудь офисе. И кофе в чалдах - это такие таблетки из бумаги с порошком внутри. Всё бы ладно, не кофейня ведь, в самом-то деле. Только брать за это изделие 150 рублей мне было не всегда удобно.
Хрен с ним, с кофе. Но чай? Файф-о-клок - это же настоящий английский бренд. И этот аспект никак не обыгран: тупо чайник, с не каждый раз подходящей крышкой, да стакан (!) "Айриш" с ложкой внутри.
Хорошо, конечно, после трудового дня заглянуть в паб. В непринуждённой обстановке выпить пару пинт пива, пропустить с коллегой стаканчик другой неплохого виски. Хорошо, конечно, душевно. Если ты англичанин. Или шотландец. И я даже не говорю о харизматичных старинных заведениях, в которые, поколение за поколением ходят жители туманного Альбиона и не менее туманных окрестностей. В наших, пусть даже точных копиях, консерватизм зачастую понимается слишком буквально. Разница между демократичной обстановкой и ценовой политикой такова, что невольно видишь в этих проекциях очередной заурядный китч.
Есть, правда, в этом пабе симпатичный момент адаптации: водочные настойки, представленные в больших стеклянных бутылях с краниками. К тому же, это самое недорогое спиртное в меню - 150 рублей / ;50 мл. Только снова эти кривомещанские выверты - "телеграфоффка". Тьфу-ты...
Обо всём этом - и не только - я думал, но вслух, разумеется, не говорил. Вслух я работал, делал то, что говорили, и делал это хорошо. После некоторых торгов с юным наставником по поводу моей доли чаевых, работалось охотно. Несколько раз имел задушевные беседы с управляющим. Когда я пришёл на первое собеседование...
Вот есть такая категория... должностей, представляющих работодателя, которые настолько преисполнены важностью своего положения, что разговаривают со мной - с ещё кандидатом - как с просителем. Как с отбросом. Брезгливо и снисходительно. Одалживая. Разумеется, мне нужна эта работа, вернее, я готов здесь поработать за деньги, хотя это не бар моей мечты. Но ведь и вам нужен работник, который будет приносить вам прибыль и, буквально, представлять заведение. Равно субъектные отношения. Разумеется, без панибратства. Делаем общее дело. У всех просто разный круг обязанностей, часть из которых я предлагаю взять на себя.
Когда я в первый раз пришёл на собеседование, в назначенное им время, он заставил меня полчаса помариноваться возле стойки в ожидании, пока сам сидел неподалёку за столиком, поглядывая в монитор ноутбука. Понимаю, бремя неотложных дел. У меня полно времени, я безработный. Но это время - моё. Наконец, меня пригласили.
- Только он тихо говорит, - предупредила девушка за стойкой.
- Слышит-то хорошо? - поинтересовался на всякий случай.
Говорил он, действительно, тихо и нехотя, но я всё понимал или догадывался. Сообщил мне, зачем-то, об агентстве по найму, и деньгах, которые он им заплатил. Пробежав глазами резюме, вкрадчиво уточнил указанную степень моего владения английским языком. Вобщем, договорились.
Не люблю, что называется, вливаться в новый коллектив. Для меня это самый неприятный аспект в поисках работы. Мне достаточно оглядеться, посмотреть, где что лежит и всё, что будет не понятно, я спрошу сам, именно у того, кто за это отвечает, в процессе работы. Как себя вести, организовать рабочее место, оптимизировать процесс я решу сам, по ходу дела и не в ущерб корпоративным устоям. И если мой предшественник - пускай, замечательный парень - что-то делал по-другому, это не значит, что он всегда делал правильно. Я не работаю по чужим правилам, если не считаю их достаточно обоснованными. И когда какая-нибудь девочка, которая - вообще - живёт меньше, чем я работаю в баре, говорит мне что-то про свой устав и чужой монастырь, я испытываю сложную гамму чувств.
В "Телеграфе" обошлось без этого. Я люблю маленькие коллективы. Напарник, он же наставник - молодой способный не выспавшийся паренёк, так и не сдавший экзамены в ПАБе (Петербургская ассоциация барменов) - удивил меня тем, что снимает квартиру в Купчино за восемнадцать тысяч, куда после работы можно добраться только на такси, и что на такси в месяц у него уходит ещё, по меньшей мере, девять. При заработке в тридцать тысяч, наверное, должна быть веская мотивация на такой расклад. Это, ведь, ещё по утрам он садится сначала в маршрутку, едет до метро, потом на метро из Купчино до Маяковской, с пересадкой на Технологическом институте. За восемнадцать плюс девять можно подыскать жильё в шаговой доступности. Это, хотя бы, пару дополнительных часов сна. Или найти работу в своём районе, за те же деньги. Что-то, с возрастом, навсегда ушло, задавленное логикой и прагматизмом. Я лишь понял для себя, что развозки сотрудников здесь нет, и это - проблема.
Маленькая кухня на двух поваров. Кухня и кухня. Мойщица посуды, как это водится, из Средней Азии. И ещё кто-то, что-то вроде администратора. Вот, когда я начинал про категории людей, удостоенных даже самой ничтожной руководящей или надзирающей должностью, на самом деле, я больше имел ввиду именно эту девушку. В моей практике был однажды прецедент, когда со мной, при мне говорили через посредника. Сложная гамма чувств. Так вот, когда я попытался решить вопрос рабочего порядка, обратившись напрямую к этой девушке, у меня было такое ощущение, что она, глядя мимо меня, этого посредника ищет. Больше о ней и сказать-то нечего.
Приятный поначалу, и довольно неожиданный момент - разрешено курить за стойкой. На самом деле, я не люблю, когда бармен за стойкой курит. И дело тут вовсе не в том факте, что курит. А в том, что не умеет, как правило, курить на рабочем месте. Не задумывается, как это может выглядеть и восприниматься с другой стороны стойки. Здесь же, несмотря на маленький коллектив, всегда кто-то курит за стойкой. Мне показалось, что молодой персонал даже бравирует этой возможностью, принимая милость за привилегию, и курит гораздо чаще, чем курил бы на свободе.
В первый день меня, как стажёра, освободили пораньше. Но перед тем как отпустить, управляющий пригласил меня в кабинет побеседовать. Тихим голосом он равнодушно поинтересовался моими выводами и планами по поводу нашего дальнейшего сотрудничества. Я ответил, что меня всё устраивает, и я готов продолжать. Управляющий, чем-то напоминающий Путина, если бы тот вырос в провинции, не сдал вступительные экзамены в школу КГБ и непростые житейские пути привели бы его в итоге заведовать небольшим питейным заведением, сел в кресле удобнее и начал пространную речь. Она была общей и, большей частью, вторичной. Но в этот раз я обратил внимание на то, что своё обращение он выстраивает, как бы исходя из презумпции моей виновности. Что-то о порядке обслуживания посетителей, что-то о меню, что-то, в общем, банальное, но с обвинительной интонацией, как будто устало отчитывал нерадивого школьника, на которого уже не было ни сил, ни желания злиться. С лёгкой ноткой упрёка напомнил о деньгах, которыми пришлось оплатить услуги агентства по поиску персонала. Я внимательно сидел, вспоминая, где в этом районе ближайший ночной магазин, в котором можно купить сигареты.
- Завтра в одиннадцать тридцать, - резюмировал мой новоиспекающийся босс, - идите.
До Невского я добрался как раз, чтобы увидеть с кормы последний троллейбус в мою сторону. Дорога домой заняла чуть более часа пешком. Погода была хорошая. Четыре или пять раз, пока мой путь шёл по Невскому проспекту, ко мне обращались разные люди с просьбами поделиться деньгами. Они были изобретательны и тактичны, я вежлив и непреклонен. Из общих чаевых, которых в тот день, правда, было совсем не много, мне достались сто рублей. На эти деньги я купил пачку сигарет, положил пятьдесят рублей на телефон и следующим утром доехал до работы на троллейбусе.
Второй день был копией первого, за исключением деталей. Днём за стойку подсели двое мужчин. Один из них, через некоторое время, глядя на меня, сказал:
- Я тебя где-то видел.
Неудивительно, он мог заходить на предыдущее место моей работы. Я озвучил это предположение.
- Нет, вряд ли.
Выпил, подумал и говорит:
- "Фидель". Точно. Я там на охране сидел...
Вот это профессионализм! Мой последний визит в "Фидель", наверное, был полтора-два года назад. Особенных проблем с охраной у меня никогда не было, и, зная, сколько народа проходит за одни только выходные через тот заветный вход-выход, я неподдельно удивился.
Больше ничего особенного, разве что поговорил с поваром, который был почти уверен, что я работал в "Кронверке". Я не работал в "Кронверке".
Перед уходом, я вновь был приглашён на задушевную беседу. Управляющий удобно расположился в кресле, сложив локти на подлокотники, и скрестил пальцы перед собой. Я сидел на краешке стула, нутром чувствуя, как мой троллейбус пошёл на последний круг. Управляющий, несколько болезненно скривив лицо – самую малость, тихим голосом, со щербатыми «с» и шипящими, начал свою проповедь. Внимательно глядя, мне подумалось, что у него, наверное, для каждой должности есть своя определённая речь. Вернее, типовой набор обвинений для каждой конкретной должности. И он предоставляет каждому сотруднику возможность заранее оправдаться в том, в чём они пока ещё не провинились. А если вдруг зреет где-то глубоко внутри нехороший умысел, тем убедительнее покажется провидческий дар управляющего нашего, когда зло вылезет наружу.
-…когда к вам за стойку садится человек, ведь он садится не только, чтобы пообщаться. Он садится ещё потому, что рассчитывает на более быстрое обслуживание…
Я смотрю на его руки, скрещённые вверху живота. У него отвратительные руки. Толстые короткие пальцы, с тонкой, чуть отстающей белёсо-жёлтой кожицей. Пальцы шевелятся вразнобой со словами, и кажутся мягкими, почти бескостными. Мелькнуло сравнение с новорождёнными хомячками, но это скорее толстенькие и коротенькие голые ***ки, с коротко обрезанными залупками-ногтями. Особенно неприятны большие пальцы: они похожи на большие пальцы ног, и когда он упирает их друг в друга, эти пальцы прогибаются назад в крутое полукольцо.
- Завтра в одиннадцать тридцать. Идите.
Но собралось много посетителей, и мне, совершенно добровольно, пришлось расстаться с надеждой успеть на троллейбус. Шёл пешком, пять или шесть раз просили денег, по всему Невскому рабочие снимали новогодние декорации. Через час с небольшим я варил купленные только что сосиски, думая о том, что всё, понемногу, налаживается.
На третий день смена менялась. Рабочую вахту принимал основной, самый главный бармен этого заведения. Мой молодой коллега с трепетом упоминал его имя, в затруднительных ситуациях непременно советовался с ним по телефону и убедительно просил не говорить о том, что я забираю часть своих чаевых. Я уже знал, что это вполне взрослый, опытный человек, который работает здесь уже два года, являясь, тем самым, старейшим рядовым сотрудником. Не сказать, что я был заинтригован, но с кем работать - мне точно не всё равно.
В пабе, на стене висит доска. На таких досках мелом пишут оперативную информацию локального значения. С первого дня моей работы, на доске (иногда говорят "красовалась", но сейчас точно не тот случай) была надпись, из которой следовало, что Зенит играет против ( vz ) - далее понять было сложно, и я не сходу понял почему. То, что букву «s» написали наоборот, ещё куда не шло. Но, и без того трудновоспринимаемое слово «Бунедкор», написано через вывернутую букву «у», отчего надпись казалась уродливым гротеском. Не без сомнений, я решил, что это стёб. Когда я поинтересовался у молодого напарника, кто это написал, он ответил, что всё пишет тот самый главный бармен. Я осторожно поинтересовался причиной переворота «у», но тема была закрыта и обсуждение пресечено.
И вот, я увидел его. Спускаясь по ступенькам крыльца в бар, я посмотрел в маленькое окошко. Главный бармен стоял в зале, спиной ко мне, и медленно протирал столы. Вдруг он замер и повернул голову профилем. Это было так, если бы охотник, лёжа в укрытии, увидел со своей позиции, как на поляну, вместо тетерева, вышел матёрый кабан. Охотник видит его, а он ещё нет. Но уже чует. Это был матёрый кабан, почти без шеи, с маленькими красными глазками. Я поправил ягдташ и быстро спустился к двери. Бодро вошёл, как можно непринуждённее кинув на ходу «привет!», и скрылся за дверью служебного помещения. Переодевшись, вернулся на поляну. Главный бармен стоял возле стойки, курил и делал вид, что при моём появлении не повёл бровью. У него было настолько неприветливое выражение лица, что казалось врождённым. Я сразу приступил к выполнению своих привычных обязанностей. Разве что, немного более деловито. Исподволь, я рассматривал – позволю и себе немного гротеска – этого хряка, с которым предстояло установить контакт и провести долгий рабочий день. Только сейчас я обратил внимание, какое у него зрелое пивное пузо. И чудовищные ботинки. Конечно, сейчас эта обувь пущена в износ – для работы. Но ведь когда-то он пришёл в магазин, выбрал эту пару и купил. За два полных дня, проведённых здесь, я уже привык, что некоторые люди не замечают меня, и даже стал почти незаметным. Но этого человека я игнорировать не мог, поскольку с ним у нас общее рабочее место. А на своём месте я люблю рабочий комфорт. Я представился и протянул руку. Он – куда деваться – отёр свою руку тряпкой, которой протирал столы, протянул мне запястье и, не глядя, назвался.
Некоторое время спустя, задал мне обычные в подобных случаях вопросы: где работал, где живу, сколько лет и так далее.
- А чего, поближе к дому пабов нет, что ли?
И, наконец, самое важное:
- Тебе молодой говорил насчёт чаевых?
- Да, но просил тебе не рассказывать. И я не считаю это правильным.
- Пока ты не сдашь зачёт, ты стажёр – никаких чаевых.
Сложная гамма чувств. Пришлось брать быка за рога. С ним было гораздо тяжелее, чем с молодым, перспективным, только что из ПАБа, не высыпающимся романтиком. Но и я, знаете, тёртый калач.
- Ладно. Посмотрим, - рыкнул в итоге главный бармен.
В общем, мы с ним поладили.
Ещё некоторое время спустя, заваривая в чайнике чай, он поделился со мной тем, что вчера хорошо погулял. Я сказал, что хорошо его понимаю.
Больше мы почти не говорили. Постоянно приходили посетители, я добросовестно отрабатывал свои чаевые. Он периодически заваривал чай, и добрел:
- Угощайся, если хочешь.
В такие моменты он казался мне славным малым, и я пытался закинуть нить разговора. Но его ответы всякий раз обескураживали, и я думал о том, что до того края мне через пропасть не добросить.
Тем временем, агент по поиску персонала честно отрабатывала вложенные в неё деньги. К назначенному времени потянулась вереница кандидатов на место, которое пока временно было моим. Я радушно встречал своих конкурентов, безошибочно отделяя их от общей массы прихожан, рассаживал за свободные столики и просил подождать. Путая их с обычными посетителями, главный бармен, не обнаруживая меня с готовым заказом наперевес, с неприязнью интересовался, кто это.
- Кандидаты, - отвечал я.
- В президенты, что ли? – то ли язвил, то ли дивился неуместному слову главный бармен.
Среди прочих, вернее, несколько раньше остальных, и, скорее, сам по себе пришёл человек, в цели визита которого усомнился даже я. Он был несколько старше меня, во всяком случае – на вид, и на всю голову седым. Он обратился к главному бармену и немало удивил его, сказав, что пришёл по поводу работы.
- Кем? – переспросил главный бармен.
- Барменом.
Часть лица главного бармена слегка перекосилась. Он дал вошедшему бланк анкеты. Человек быстро заполнил пробелы, вернул анкету обратно и ушёл. Я был занят, и не имел возможности поговорить с ним.
- Интересно, сколько ему лет? – поинтересовался я у главного бармена.
- Да сколько и тебе, - добродушно негодовал главный бармен.
- Ну, хотя бы, год рождения посмотрел?
- Шестьдесят седьмой.
Не знаю дальнейшей судьбы ни того человека, ни его анкеты. Но этот человек меня вдохновил. Он был старше меня, значительно старше, особенно внешне. Не один я в барменах засиделся. Раз уж такой человек… и у меня всё получится. Главный бармен, впрочем, тоже меня вдохновил. Раз даже такой человек… то я и подавно.
День шёл чередой текущих дел. Претенденты на прикрытую вакансию вспотели в своих верхних одеждах, но дождались аудиенции. Насчёт тихого голоса я никого не уведомлял. Главный бармен отпаивался чаем, скучал и курил. Я читал меню, скучал и думал о перспективах. Без интереса посмотрели футбол при пустом зале. Зенит versus как там его? Про "у" я спрашивать не стал. Всё серьёзно, какой уж тут стёб.
Неинтересно стало мне. Вот была, какая-никакая, зацепочка - хоп - и нет её. Вернее, вот она, оборванная, ещё можно ухватиться. Потерпеть, смириться, принять чужие правила, занять второстепенные позиции, немножко деградировать. Мне нужны деньги. Но ведь не всё ради денег. Где же ты, бар моей мечты? Есть ли ты? Ждёшь меня? Кто там сейчас, на моём месте? Хоть бы пришёл кто-нибудь, что ли. Хоть бы один посетитель. Ведь каждый из них может стать однажды посетителем бара моей мечты.
Их было немало, и я с удовольствием отвлёкся от напавшей было тоски.
Пришёл мужчина лет пятидесяти. Сел за стойку. Отрицательно покачал головой предложенному меню и пробежал взглядом по бутылкам. Выбрал Хайленд Парк. Главный бармен отмерил и налил. Я укромно понюхал мерный стаканчик. Шотландцы говорят «где виски, там и родина». Многосложный, завораживающий аромат унёс меня в далёкую пору. Когда-то, очень давно, я работал в виски-баре. Моё непосредственное начальство, в лице красивой обеспеченной женщины, всячески поощряло мою тягу к профильному просвещению. Она покупала мне редкие, дорогие книги. Доставала по моей просьбе нужную для бара посуду. Иногда усаживала в кабинете перед своим компьютером, и знакомила с интересными сайтами, в которых содержались детальные ответы на возникавшие у меня иной раз вопросы. Она же вменила приятную обязанность, которой я безоговорочно следовал: каждый день я пробовал понемногу от нескольких бутылок, чтобы мои познания не оставались пустой эрудицией. Даже подвозила меня после работы до метро, если в баре засиживались поздние посетители. У неё был новенький горбатый «гольф». По дороге она включала «Мьюз» или Тома Уэйтса.
Десять лет выдержки с финальной бочкой из-под портвейна. Мурашки по спине. Приятные.
Мужчине кто-то позвонил. Он ответил, что уже выходит.
- Такой виски – залпом, - покачал он головой на прощание.
За стойку подсела девушка. До какого-то возраста некоторые люди, после сна, выглядят беззащитно-милыми. Заказала эспрессо.
- А лучше двойной, - сказала она мне вдогонку, - нужно проснуться перед театром.
В компенсацию за кофе, в качестве которого я не мог принять никакого участия, я развил театральную тему, и девушка с удовольствием её подхватила. Было неудобно брать с неё триста рублей, но она без сожаления выложила на стойку четыре сотни. Я передал эти деньги главному бармену. Тот развернул купюры веером, посмотрел на деньги, на счёт, на девушку, на меня. «Дура какая-то» - читалось на его скупом до эмоций лице. Может, он просто не выспался. С какого-то возраста люди, особенно некоторые, выглядят после сна мятыми и недовольными.
Пришёл молодой человек с планшетом, осмотрелся и занял столик. Его пошёл встречать главный бармен, но почти сразу вернулся:
- Ты как с английским, шаришь?
- Конечно. А ты, разве нет?
Да, неудачная шутка.
- Иди, разберись вон с тем персом.
Сегодня решил успеть хотя бы на метро, и попытался ускользнуть от наших традиционных бесед с управляющим. В маленьком коллективе на маленькой площади это непросто.
- Присядьте, - указал едва заметным кивком подбородка управляющий на стул в своём кабинете.
Я присел, вспоминая, где мне делать пересадку между Маяковской и Чкаловской.
- С чего начинается ваш рабочий день?
Я не уловил в интонации знака препинания, но предположил двоеточие, поэтому ответил не сразу:
- С подготовки рабочего места.
Ответ его крайне не удовлетворил. Он даже немного повысил голос:
- На ночь стулья поднимают, и ставят их сиденьями на столы.
С Маяковской на Восстания, оттуда до Пушкинской и переход на Звенигородскую.
-…и какие бы с вечера ни были чистыми столы, утром их надо всё равно протирать…
Переходы закрывают раньше. От Чкаловской топать двенадцать минут.
-…потому что люди на стулья садятся своими седалищами! – он сказал эту фразу, с упором на последнее слово, с какой-то затаённой злобой и даже некоторой обидой. Седалищами! На стулья! Какие варвары.
- Вот, сколько вы уже у нас работаете? Три дня? Ну, и что вы делали все эти три дня?
Этот вопрос, конечно, мучил меня почти всё рабочее время. Но сейчас прозвучал неожиданно.
Какой ответ ему нужен? Вряд ли такой:
- Стремился стать компетентным самостоятельно решать максимально большее количество возникающих задач в рамках своей должности.
Переваривайте.
- Ну, и что?
Всё равно придётся жевать.
- Осваиваюсь на новом месте, в новом статусе. Я себе немного иначе представлял свою работу, когда мы с вами в первый раз беседовали.
- А как вы её себе представляли?
- Я бармен. Со мной работает девушка-официантка. Мы, по мере возможности, помогаем друг другу.
- Ну, так и что не так?
Я вздохнул.
- Есть – старший бармен. Я – его помощник. Он говорит что делать, и учит как.
- И чему же вы научились у старшего бармена?
Вот такая волынка. Вокруг да около. Я никак не могу понять, какого ответа он добивается.
- Мне не нравится мой статус, - говорю я, - но готов работать и дальше.
- А готовы ли вы работать самостоятельно?
Вот, это уже ближе.
- Не готов.
- И почему же? Вам что, разве не объясняли?
- Мне показывали, в первый день. Один раз. Бегло. Я мог всего не запомнить.
- А почему один раз? У вас что, не было возможности?
Метро.
- Я смогу выйти, самостоятельно отработать. Я просто хочу сказать, что в процессе работы у меня ещё могут возникнуть вопросы.
- Сегодня с вами работал главный бармен. Это самый опытный сотрудник, который работает здесь уже давно. Почему вы не использовали в полной мере возможность научиться у него чему-то?
- Он мне… много что объяснял. Рассказал о пиве, показывал, как работать с кассой, проводить безналичный расчет…
- А про флаги он вам говорил?
Флаги, блять.
- Флаги?
- Флаги. По утрам нужно вывешивать флаги. Вы знали об этом?
- В первый раз слышу. Я их видел. Думал, что они всегда…
- Вы работаете – Три! Дня! – и не знаете, что нужно вывешивать флаги. Чем вы занимались всё это время?
Твою мать.
- Теперь знаю. Вы сказали, я запомнил.
- Вас что, за ручку надо водить? – взятая громкость давалась управляющему непросто, - я хочу, чтобы вы были самостоятельным барменом, понимаете?
- Понял.
- Понимаете, самостоятельным барменом, который может работать сам, понимаете? Я даю деньги, чтобы мне нашли подходящего человека, понимаете?
- Понимаю. Хорошо понимаю. И для этого нужно, чтобы меня – один раз – именно провели, как вы сказали, за ручку. И было бы правильнее, на мой взгляд, чтобы это сделали именно вы.
- Я говорю громко, - через паузу тихо сказал управляющий, - не потому что повышаю на вас голос, вы не подумайте. Это эмоции. Не подумайте, что я на вас кричу.
- Я понимаю, - сказал я.
Помолчали.
- Так, что мне делать дальше? Выходить завтра?
- Не скрою, что я рассматриваю другие кандидатуры. Вот, я не могу вас понять. Вы какой-то… может, вы не высыпаетесь?
- Высыпаюсь.
- Нет в вас достаточного рвения к работе. Вы какой-то…
Ну, тужьтесь.
-…какой-то…
- Незаметный?
-…незаметный…
- Невесёлый?
-…невесёлый…
- Необщительный?
- Закрытый.
Слава Богу.
- Зажатый. Искорки в вас нет, - управляющий облегчённо выдохнул, - отдыхайте два дня, учите… четверг, пятница… в пятницу вечером позвоните, узнаете, что я решу… что дальше. Идите.
Из кабинета мы вышли вместе. Управляющего утомил разговор со мной, и он пошёл покурить за стойку. Главный бармен выглядел добродушным. Возможно, к концу рабочего дня, наконец-то, позволил себе похмелиться. Он вручил мне долю от наших чаевых. По моим скромным расчетам – не всю. Я сказал спасибо. Мы пожали друг другу руки. У самого выхода я оглянулся. Управляющий стоял рядом с главным барменом. Когда я увидел их рядом, одновременно, мне вдруг открылась догадка, которая подсознательно, быть может, терзала меня весь день: они похожи. Конечно, не совсем, но было в них что-то одинаковое, едва заметное общее, которое бывает у родственников.
Они курили, о чём-то беседовали, и на их лицах то и дело появлялась улыбка. Всё-таки, они, по-своему, неплохие люди. Даже, вполне симпатичные. Если смотреть с этой стороны стойки. Я махнул им рукой на прощанье. Но они меня уже не замечали.
Метро.
Раньше я полагал, что если ты прошёл за турникет, значит, в любом случае, доедешь туда, куда собирался. Пока в метро пускают – оно работает. Впрочем, раньше я также полагал, что если ты успел забежать за ограждение, то уже успел на мост. Последние три года я очень зависел от разводки мостов, а за три года случалось всякое. Однажды, видя издалека, что рабочие берут в охапку заградительные рамки, я побежал. Так уже бывало, и я знал, что нужно бороться до последнего. В этот раз я успел за ограждения перед самым носом рабочего. Я знал, что движение перекрывается заранее. Потом, уже на мосту, ходят специальные люди, и поторапливают прохожих. И только затем, когда все убедятся, что никого нет, мосты разводят. У меня было время, но я продолжал бежать. Навстречу мне шёл человек. При том, судя по всему, обычный прохожий. Он посмотрел на меня, и крикнул уже вслед:
- Чудак, ты куда?
Впереди, всего в десятке метрах от меня, росла чёрная громада поднимающегося пролёта. Не веря глазам, я остановился и смотрел на вздыбленную дорогу. «Как же так? - растерянно думал я, - почему никто меня не остановил?» Я и сейчас не знаю - почему. Но это было. Дворцовый мост.
С Маяковской – длинный переход на Восстания. Не людно, но и не пусто. Я спешу. Вдалеке, как раз там, где нужно спуститься с перрона по лестнице, происходит сцена, смысл которой до меня доходит не сразу. Один парень прыгает на другого. Тот отбегает, другой догоняет. Было похоже на игрища распоясанных подростков. Подходя ближе, мне показалось, что один парень – тот, которого догоняли – улыбается. Но его лицо было в крови. Неподалёку валялась сумка. Между ним и сумкой подпрыгивал на месте другой парень. Тот, что в крови, изловчился зацепить сумку рукой, но тут же получил удар ногой. Я замедлил шаг.
Если честно, мне всегда немного страшно, когда рядом кого-то бьют. И страх этот замешан, скорее, на чувстве собственной незащищённости, и муках сомнения, как нужно поступить, какое решение принять именно в этой ситуации, именно сейчас. Я огляделся. Никого из служащих метрополитена. На перроне стояло несколько человек. Рядом со мной остановилась пара: молодой человек и девушка. Они с беспокойством смотрели на происходящее и молчали. Парень рефлекторно притянул девушку к себе, словно закрывая от возможной опасности. Я, чуть медленнее, шёл к дерущимся. Они были как раз на моём пути.
Иногда бьют по делу. Может, этот парень в крови, сам напросился и теперь получает то, что заслужил. И меня это никак не касается. Но также бывает, что бьют, не особо затрудняясь в поисках причин. И меня это пока не коснулось. У меня работа, исключающая синяки, новый пуховик и дорого обошедшийся ремонт фронтального ряда зубов. Но я иду, и боюсь. Чем ближе, тем больше сгущается страх. И не потому, что придётся пройти совсем рядом, а потому что знаю – я не пройду мимо. Новый пуховик жалко: деньги на его покупку мне дала любимая девушка. Конечно, я отдам, как только начну зарабатывать. Мне нужна работа! И меня не допустят на неё с гематомой! Кто-то ведь должен следить здесь за порядком? Почему я?
Парень, которого бьют, одной рукой держит сумку, другой закрывает голову. Согнувшись, он бежит вниз по лестнице. Мне именно туда. Другой парень его догоняет и снова крепко бьёт. Спуск на время скрывает их из поля моего зрения. Показалось, перрон с облегчением оживился.
Спустившись по лестнице, нужно пройти довольно большое расстояние по узкому, немного изогнутому тоннелю. Преодолев ступеньки, на которых мне никто не встретился, я отметил неприятную дрожь в коленях и свернул в неизбежность. Посреди тоннеля, на бетонном полу, в мучительном партере кое-как держался человек. Стоя на коленях, он одной рукой опирался о пол, другой закрывал лицо, с которого густыми каплями сочилась кровь. В нескольких метрах от него валялась сумка. Я подошёл к нему, с опаской глядя в бетонную глубину бункера, куда мог уйти тот, который бил.
Давно хотел пройти какие-нибудь курсы оказания доврачебной помощи, если такие где-то проводятся. Есть же такие курсы, или как они называются? Должны быть. Что вот мне нужно делать сейчас?
- Парень, - тронул я за плечо бедолагу, - нужно поднять голову, чтобы уменьшить давление крови.
Он глухо постанывал. По-моему, он плакал.
- Руку не отпускай, а я тебя сейчас приподниму, и усажу спиной к стене, - комментирую свои действия.
Я аккуратно прихватил его подмышки, и оттащил к стене.
- Твоя сумка рядом, вот она.
Продел ремень сумки в свободную руку. Оглянулся – никого. Видеонаблюдение, ведь, должно быть. Камер я не увидел. Какая-то слепая зона. Я стал шарить в своей сумке, пытаясь отыскать хоть что-то, чем можно остановить кровь. Ничего подходящего. Но тут подошли две девушки:
- Что с ним? Чем мы можем помочь?
Хорошенькие, глазки испуганные.
- Есть платок или салфетки?
Одна из них быстро достала пачку бумажных платочков и протянула мне:
- Вот, берите всё.
Достав несколько платочков, я сделал из них широкий компресс и, присев на корточки, отвёл окровавленную руку от избитого лица. Парень смотрел на меня и плакал. Его распухший рот растянулся в кровавом оскале. Месиво зубных осколков и густеющей крови. Он что-то попытался сказать, но не мог от боли.
- Тихо, - я наложил компресс, - держи вот так и старайся не двигать. И языком зубы не расшатывай. Девчонки, вы же наверх?
Они закивали.
- Найдите по пути кого-нибудь из работников метро, скажите, пусть врача вызовут.
Девушки убежали в сторону Маяковской. Я поднялся, постоял несколько секунд, и решил пойти в другую сторону. Но сразу встретил ещё одну пару. Даже тройку: на руках у молодого человека сидел малыш.
- Что случилось? – спросила меня девушка.
- Избили парня. Вы не встречали никого из работников в той стороне? Хоть уборщицу.
- Только на эскалаторе, по-моему, кто-то. Да? – девушка посмотрела на своего спутника. Парень пожал плечами и бережно прижал ребёнка.
- Может, чем-то помочь?
- У вас есть салфетки?
Девушка достала из сумки пачку больших салфеток. У меня дома такие были – они влажные и вкусно пахнут.
- Вот, возьмите всё.
- Всё не нужно. Вы достаньте своей рукой несколько штук, и пока хватит.
Мы вернулись к парню.
- Давай, поменяем компресс, - говорю ему, отлепляя пропитанные кровью платочки, - эти салфетки со спиртом, чтобы инфекции не было.
После первого компресса крови стало меньше, и я увидел, что у парня, сантиметра на два, разорвана верхняя губа.
- Что у меня с губой? – разобрал я его стоны.
- Заживёт. Потерпи немного, врач уже едет.
Довольно скоро появился молодой человек в униформе работника метрополитена. Похож на машиниста. Следом – женщина, тоже в форме. Я объяснил вкратце, что произошло, и дал приблизительные ответы на возможные вопросы дежурного диспетчера скорой помощи:
- На вид лет тридцать, наверняка сотрясение, выбиты зубы, верхняя губа разорвана, возможно, сломана челюсть.
Женщина ушла. Я спросил машиниста, не подежурит ли он здесь до приезда врачей. Машинист согласился. Молодые родители с ребёнком тоже были здесь. Поблагодарив за салфетки, я попрощался с ними, с машинистом и побежал на Восстания.
Народа было совсем немного, и каждая электричка могла быть последней. До Пушкинской я доехал. Бегу по ступеням перехода и слышу, что: «В сторону Комендантского посадки нет. Звенигородскую поезд пройдёт без остановок. Освободите перрон». Твою-то... Нужно быстро принимать решение. Горьковская. Вторая линия. Пересадка на Технологическом. Бегом спускаюсь по ступеням. Внизу женщина с пустым ведром объясняет какому-то мужчине:
- Закрыт переход, понимаешь? Нет посадки! Нету – всё, понял? Куда тебе надо? Доезжай до Садовой…
Подпил хорошо. Тоже, наверное, засиделся в каком-нибудь в пабе.
Стою на перроне. Безнадёжно долго нет поезда. По платформе рассеяно несколько человек. Всё-таки, надежда есть. На перроне появился тот самый, хорошо выпивший человек. Молодой, прилично одетый, пошатываясь, он как побитая собачонка, растерянно брёл вдоль стены. Пройдя мимо нескольких человек, он остановился недалеко от меня. Я глянул на него: мало того, что пьяный, так ещё иностранец.
Парень заметил мой взгляд, и тут же подошёл:
- Поезд… э-э-э. Ду ю спик инглиш?
- Ай ду.
С английским у парня оказалось тоже не очень.
- Откуда ты? – спросил я его по-английски
И мы перешли на французский. Студент. Приехал изучать русский язык. Судя по всему, начал правильно. Ему в Купчино. Я показал на схеме, как ехать. Предупредил, что может опоздать на последний поезд.
- А сколько будет стоить такси? – поинтересовался молодой француз.
Честно, не знаю. Купчино далеко. Даже предположительно.… Впрочем – напарник! Я разделил в уме девять тысяч на пятнадцать:
- Шестьсот. Но ты иностранец…
- Шестьсот?
- Не меньше. Да ещё ты – интурист. Будут просить больше, но ты не соглашайся. А лучше, достань сейчас шестьсот рублей, и держи их в руке. Скажи, что у тебя больше нет. Отдашь, когда приедешь к дому. Дом-то найдёшь?
Он сказал адрес.
- Ну, адрес. У нас не все таксисты знают, как до Купчино-то ехать.
Подошёл поезд. Я решил проводить этого неразочарованного русофила, тем более у нас общая станция пересадки.
- А если пойти пешком? - прокричал мне в ухо француз, когда мы ехали в пустом вагоне.
- Если знать дорогу, то будешь идти до утра.
Француз поник.
На Технологическом институте я довёл его до нужной платформы, благо она тут же, только перейти на другую сторону. Кроме нас уже никого не было. Но и никто не выгонял. Всё-таки, я решил подождать. Раз уж взялся. Как же он один? Ещё замёрзнет, чего доброго, в лабиринте незнакомого города с отключенной цивилизацией. Или станет лёгкой добычей лихому человеку.
От Горьковской до дома идти полчаса. Знаете, в «Телеграфе» курить за стойкой можно, а сидеть нельзя. Вот я вышел утром из троллейбуса, и присел с тех пор только съесть тарелку супа, да побеседовать с управляющим. Так что, служебная развозка это не прихоть избалованного бармена-ветерана. И получасовая прогулка по ночной Петроградке – как маленькая пытка.
Прибытие поезда француз встретил скромным, но искренним салютом восторга. Не было у него, по-видимому, тех шестисот рублей. Мы наспех распрощались, и я побежал наверх, ловить последнюю электричку.
Меня встретила женщина в униформе, с жезлом в руке, и сказала, что поездов больше не будет. Вот так.
Мне захотелось сесть прямо здесь, на скамейку, и сидеть до утра, пока не пойдут первые составы. Но женщина указывала на выход.
Где я? Куда мне? Относительно «Телеграфа» мой путь увеличился вдвое. При том за это пришлось заплатить двадцать пять рублей. Пачка дешёвых сигарет, на которые мне пришлось перейти. Я неслышно выругался, дождался зелёного через пустую дорогу, и пошагал к далёкой исходной точке. По пути развлекался узнаванием района и всплывающими с ним воспоминаниями, и решал, как мне быть с «Телеграфом». Если я не останусь, мне будет не на что жить. Если останусь, потеряю время и с ним надежду найти своё место в баре моей мечты.
Не так уж и сложно достигнуть - пусть и далёкой - цели, если она определена, и путь к ней - нелёгкий, тернистый – известен. Нужно просто идти вперёд и не раскисать. Тем более, выбора нет. Можно, конечно, сдаться – упасть и замёрзнуть. Но это не выбор. Это ультиматум – иди, или замёрзнешь. Будешь идти, даже если кажется, что сил больше нет. Гораздо сложнее, когда цель абстрактна. Она есть. И выбора, получается, уже нет. Тогда что есть путь к ней? Ожидание случая? Тягостное, полное лишений и надежд, инертное ожидание. Боязнь этот случай пропустить, и страх - прождать до точки невозврата.
Мой дом ещё очень далеко, но я точно знаю, где он. Каждый мой шаг делает его ближе. Этот город я исходил пешком вдоль и поперёк. И сейчас дойду, иного выбора нет. Я люблю опустевший, будто вымерший город. За те полгода, что я без работы, я выпал из его социального наполнения. Ни в чём не участвую, ничего не решаю, никуда не хожу. Только в пустом городе я ощущаю себя его гражданином. На его пустых улицах я становлюсь заметным.
В пятницу я не позвонил. Если нужен, мой номер у них есть. Никто не звонил. Обошлись. На пожалованные главным барменом чаевые оплатил Интернет. Обновил дату публикации своих резюме. Вспомнив человека с седой головой, поставил настоящий год своего рождения, и ко мне перестал приходить даже спам. Часами крутил накопившуюся ленту новостей в ЖЖ. Люди выходят на митинги, придумывают всё новые компьютеры, воюют с правительством, разводят панд и козлов отпущения, захватывают Манхеттен и строят снежные домики в Давосе. Двадцать первого декабря конец света. А я никак не могу определиться с работой. Для меня это гораздо важнее, чем предстоящие выборы. И мне совершенно неважно, кто будет нашим президентом. Кто бы ни стал, в моей жизни ничего не изменится, пока я не найду свою работу.
А двадцать первого декабря у меня вообще – день рожденья.