Скалы, скалы, скалы… Вокруг одни серые, острые камни. Безмолвные и, наверное, бесчувственные. Еще теплые от дневного палящего солнца, которое спряталось в темно-сиреневых облаках. Вечер. Снова вечер. Неслышно подкрадывается ночь, неся в своих объятьях прохладу и… уже ставшую привычной, капельку страха. Я оглядываюсь по сторонам, не чувствуя ни веры, ни надежды. Оглядываюсь на всякий случай. В порыве подступившего отчаяния. Но вокруг скалы, скалы, скалы…
; ; ; ;
Я родилась не в понедельник и не тринадцатого числа. Но моим родителям все равно довелось ощутить огорчение с моим появлением на свет. Когда я выкарабкалась из утробы матери, чтобы наполнить легкие вечерним сладковатым воздухом с оттенками душистых трав, которыми были увешаны стены нашего дома, и явила свое крохотное тельце родительским взглядам, их дыхание прервалось, руки непроизвольно сжались в кулаки, а лица выразили острую боль. Я была вполне милым и очень беззащитным карапузом. Только вот на моей левой лодыжке красовался замысловатый, так никем никогда и непереведенный символ. И этот символ, ничего не значащий в тот день для меня, означал для моих папы с мамой, что их ненаглядное чадо, которое еще не успело осознать, что живет, навсегда станет изгоем в этом мире. В тот миг, когда они увидели изгибы черных, слегка поблескивающих линий, они осознали, что как бы они не старались, что бы не делали, а их дочь с каждым днем своей жизни будет меняться, приобретать неведомо откуда знания, навыки, возможности, которыми ни с кем не в силах будет поделиться, которые никому не сможет объяснить, которые невозможно будет у нее отнять. Их дочь станет сильной и слабой одновременно. Она будет способна на многое, но просто жить обыденной, спокойной жизнью: посадить дерево, построить дом и завести детей, у нее не выйдет. Общество боится того, чего не понимает. Каждый, из живущих рядом обычных людей, не признает ее своей с этого самого момента. И уже завтра отвернется от нее, как от прокаженной. И как бы родители ее не любили, как бы не старались опекать и оберегать, ничего этим не изменить. А когда ей исполниться пятнадцать что-то неведомое позовет ее вдаль и она перестанет быть их дочерью. Ее сердце не будет принадлежать их миру. Ее устремления не будут вписываться в круг понятных и принятых. Она уйдет из дома и даже, если вернется когда-нибудь вновь, вернется не домой, а просто заглянет на огонек.
; ; ; ;
Мне тридцать лет. Я сижу на остром неудобном камне. На моих ресницах блестят слезы. На небе бесчувственно горит первая звезда. У самой земли за темными бордово-синими тучами полыхает ярко-красным солнце. По моим запястьям тонкими змейками струятся привычные, но непонятные символы. Еще совсем немного и солнечный костер потухнет, а символы покроют все руки и ноги. По правой стороне шеи побежит струйка вверх к уху, спрячется в волосах и прольется на лоб тремя последними каплями. В тот миг, когда рисунок станет полным, я обрету бессмертие, я стану практически всемогущей, способной силой мысли взорвать вселенную или создать новую. Я стану богом до утра, до первых проблесков солнечных лучей. Я стану богом на целую ночь, почти на вечность. И что мне делать с этим могуществом? Сегодня я знаю, что буду с ним делать. Колючки камней под моими ягодицами становятся мягким мельчайшим песком, как и пространство метра в три рядом. Я ложусь на бок, перекладываю мешок себе под голову и закрываю глаза. Сегодня я буду спать, чтобы не видеть этих скал, чтобы не думать о них, чтобы завтра можно было посмотреть на них по-другому. Сегодня я буду спать…
; ; ; ;
На фоне желтоватой песчаной дороги и светло серого, сплетенного из веток деревьев, соседского дома прямо в воздухе растут яркие полупрозрачные очертания невиданных ранее построек. Бирюзовое небо с прожилками розовых пушистых облаков пронзают шпили прекрасных строений. Острые изгибы на башнях, стройные ряды окон рассеченными овалами вырисовываются, как по волшебству, словно складываясь из мельчайших частичек ветра и солнца. Величественные здания дышат силой и мощью. И вот уже можно насчитать семь или восемь этажей, сложенных из гладких, будто вылизанных волной, камней. Только вот вода не умеет так ровно заострять края. Камни прилегают друг к другу настолько тесно и создается впечатление, что на них действует неведомая сила. Строения растут, поднимаются ввысь и вот уже у огромного каменного крыльца можно разглядеть ярко-зеленую с рыжими полосками траву. На фоне травы все четче видны великаны-деревья, которые покрыты темно-синей листвой и украшены ослепительно белыми факелами цветов. Среди деревьев прямо из-под земли брызжет разноцветными струями вода, игрой своих капель создавая удивительной красоты радугу.
- Кэм. – послышался негромкий женский голос. – Кэм, иди домой. Пора есть.
Я поворачиваю на голос свою курносую мордашку, окаймленную светлыми прямыми до плеч волосами.
- Сейчас, мам. –вскакиваю на ноги, легко оттолкнувшись от земли. Со стороны кажется, что на меня слишком слабо действует привычная для всех сила притяжения. – Только мираж сотру. – задумчиво вожу рукой по воздуху и от движения пальцев меркнет, расплывается чудесная картинка неведомого мира.
- Кризэ. – мимо идущая женщина лет шестидесяти, брезгливо поёживается, наблюдая за моими манипуляциями. – Кризэ. – еще раз повторяет она, отворачиваясь.
- Добрый день. – я наивно улыбаюсь и машу женщине рукой. – Любви вам! – добавляю ей вслед и, развернувшись бегу в дом. -Мамочка, а почему небо голубое? – разуваясь у порога, смотрю на мать широко открытыми глазами, словно только что осознала, как важен этот вопрос.
- Всевышний создал небо таким. – спокойно отвечает женщина. Она уже привыкла к нескончаемым вопросам дочери. Она привыкла к её поведению, похожему на порывы ветра, к её смеху, причины которого известны только создателю, ко всем её особенностям, которых нет у нормальных людей.
- А если я его разукрашу?
И так же привычно мать роняет кувшин на пол.
- Кэм. – в голосе звучит укоризна. – Солнышко, всевышний лучше знает каким должно быть небо. Ты не можешь оспаривать его решение.
- А лепешки с сыром? – я, в один миг потеряв интерес к кажущейся настолько важной теме, внезапно нахожу еще более важную. – С сыром или с малиной?
Мама вздохнула с облегчением в который раз, улыбнулась и ответила:
- И с сыром, и с малиной. Кушай малыш.
; ; ; ;
Я просыпаюсь с улыбкой на губах. «Доброе утро!» - шепчу одними губами небу. Потягиваюсь и, плавно воспарив над землей, встаю на ноги. «Доброе утро, камни!» - произношу я вслух. Присаживаюсь на корточки и поглаживаю острые углы. «Спасибо за сладкий сон, спасибо за тихую ночь, спасибо за новый день» - еле слышно напеваю я привычную песенку. В глазах появляется легкая задумчивость, на губах блуждает загадочная улыбка: «лепешки с малиной» - шепчу я, доставая из мешка пару сухарей.
; ; ; ;
- Маам, а почему Гиди со мной не хочет дружить? Мы могли бы вместе строить миражи или останавливать время. Это весело. А он…
- Кэм. – перебивает мать. – Такие, как ты, всегда живут поодиночке. Вы не умеете дружить. Вам тесно даже находиться рядом. Запомни это.
- Папочка, а что не было ни одного случая, когда изгои женились? – мне десять и этот вопрос вот уже несколько месяцев не выходит у меня из головы. Гиди живет в паре миль к северу от нас. И наотрез отказывается со мной общаться. Он милый. Не особенно умелый даже в нехитрых «фокусах», но милый. Я уже неделю извожу его телепатическими вопросами и рассказами, но он только злиться и не отвечает.
Папа отрывается от свитка с новостями и растерянно смотрит на мать. Потом переводит взгляд на меня и неспешно отвечает:
- Кэм, золотце. Женятся только нормальные люди. Таким, как ты опасно совмещать свои силы, потому что может произойти непоправимое. Вы можете нарушить то, что создал всевышний. А ты же помнишь, что это недопустимо. – и отец снова переводит взгляд на маму. – Да, кстати, - строго добавляет он. – Прекрати улетать по ночам. Мы с мамой и днем переживаем за тебя, а ночью…
- Папулечка, - я подпрыгиваю подлетаю почти до потолка и, опускаясь рядом с отцом, обнимаю его за шею. – Я же по ночам бессмертна. Чего зря волноваться? Волнения от неуверенности в себе, в своих силах. Вы у меня прекрасны – вам нечего волноваться… - мой звонкий смех разносится по всему дому, уносясь сквозь окна далеко за его пределы. – Я вас очень люблю.
- И мы тебя любим, - грустно отзываются родители.
; ; ; ;
Палящее нещадно солнце заставило меня отвлечься от раздумий о сущности острых, колючих скал. «Дождь» - весело щебетнула я и на руки упали первые капли начинающего набирать силу ливня. Под нежный шелест крохотных и не очень частичек воды я снова задумалась: «Я попала сюда случайно. И вот уже третий день брожу в бесконечных серо-желтых скалах, которые то стелятся ровным плато, то уходят куда-то вниз достаточно отвесными каскадами. Переступая с одного камня на другой, я думаю о том, что было и что будет в моей нелепой жизни. Меня по-прежнему радуют мелочи и пугает ночь… Она пугает меня, ни смотря на то, что поблизости просто не может быть соглядатаев. И еще я впервые в жизни не чувствую любви к окружающему. А когда спрашиваю себя: «возможно ли полюбить эти бездушные камни?» - не получаю ответа. Впервые за много лет я не могу найти ответ так долго. Ох уж эти скалы…».
; ; ; ;
- Мама, папа! – я впархиваю в дом на крыльях счастья. – Как же я вас люблю! – в моих голубых глазах искрится солнце, мои темно русые волосы развевает несуществующий ветер.
- Есть пора. – бубнит мать себе под нос.
- Дверь прикрой. – эхом отзывается хмурый отец.
На моих ресницах огромными каплями набухают слезы. Мое сердце разрывает печаль. Я бегу по песчано-земляному полу нашего дома к себе в комнату. Захлопываю дверь и без сил падаю на кровать. Мир вокруг меня тускнеет. Я вижу перед глазами собственное сердце, которое бьется сильно и гулко. Оно ускоряет и ускоряет ритм. Потом на мгновенье замирает и разрывается на миллиарды и миллиарды малюсеньких частичек, смешанных с кровью и солнечным светом. Взрываясь, озаряет напоследок моё гаснущее сознание бессмысленно яркой вспышкой.
Я пролежала в жутком горячем бреду несколько дней и очнулась совершенно иной. Все вокруг казалось нереальным. Расплывчатые силуэты людей и зданий. Деревья, небо… вся жизнь имела сероватые оттенки. Зато миражи стали получатся все четче. Мысли окружающих читались без труда. Природа реагировала на малейшие перемены моего настроения. Животные стали послушными, как пальцы собственных рук. Я прекрасно осознавала, что и люди будут столь же послушны, но сама мысль о том, чтобы лишить их последних капель собственной воли, последних собственных мыслей, которые не являлись помыслами толпы, казалась мне просто невыносимой.
- Если бы я могла открыть вам мир таким, каким видела его до болезни… - задумчиво проговорила я, ковыряясь палочками в остывшем рисе.
- Кэм. – мать сурово посмотрела на меня. – Перестань.
- Мама, мир прекрасен. – пылко возразила я, распахнув, ненадолго вспыхнувшие, глаза.
- Если бы мы смогли открыть тебе мир таким, каким он есть на самом деле. – Отец устало покачал головой. – Если бы ты смогла быть нормальной... – и он грустно вздохнул.
- Я бы ни за что на свете не хотела быть похожей на вас. – я подпрыгнула над стулом и приземлилась на ноги в метре от стола. – Я рада, что не могу быть такой, как вы… мертвой, как вы!!! Бездушной, как вы!!! Бесчувственной, как тряпичная кукла!!! Я рада!!! – из моих глаз градом катились слезы. Дом подрагивал от того количества энергии, которое вырывалось из меня волнами. За окном хмурилось небо и вдалеке громыхал гром, оповещая о надвигающейся буре. Лица родителей искривились в гримасе смешанного гнева, боли и разочарования. Мое сердце снова взорвалось, разорвавшись в пронзительной вспышке небывалых огней. Но на этот раз я не потеряла сознание. Просто мое лицо стало вдруг спокойным, слезы высохли, руки перестали дрожать, дыхание пришло в норму и мир окончательно потерял краски.
Этой ночью я ушла из дома. Спустя три месяца и четырнадцать дней после моего пятнадцатилетия. Ушла, ощутив пустоту в сердцах любимых людей. Ушла осознав, что не в состоянии изменить их души, в которых веют ветра, бессмысленно таская из угла в угол песок их мнимых чувств.
; ; ; ;
«Песок мнимых чувств» - прошептала я, высыпая из руки крохотные осколки разбитого мной камня. Скалы, скалы, скалы… «Почему я здесь? Как я сюда попала? Что мне не дает отсюда уйти? Сегодня даже мираж получился как-то смазано, фальшиво. И я перестала отчетливо слышать мысли в чужих головах. Да что там в чужих… Мои собственные мысли становятся похожими на этот песок». Я вздрогнула. Подняла голову и посмотрела в синеющее небо. Медленно перевела взгляд на запястье. Снова вечер. И снова попусту потраченный день… Попусту… Впервые за много лет я тяжело вздохнула.
; ; ; ;
- Эй посторонись, кризэ! – злой окрик очередного странного для меня человека вернул меня из мечты в реальность. Я удивленно посмотрела вслед удаляющейся повозке и пожелала незнакомцу любви. Мои руки почти по локоть украшали черные, набирающие цвет, узоры.
«Ты здесь недавно?» - возник в голове вопрос.
«Да» - ответила я.
«Иди вперед и через двенадцать шагов сверни вправо. Потом пройди еще сотню и сверни налево». – голос смолк.
Я выполнила указания и утонула в ярко желтых глазах. Глазах цвета янтаря.
- Чего так смотришь? – нежный голос с чарующе звенящими нотками только еще больше ввел меня в транс. – Эй. – обладатель желтых глаз дернул меня за предплечье. – Очнись. Не в мираже. – Он лукаво улыбнулся, видимо осознав причину моего поведения.
- Я Кэм. – заморгала я ресницами, освобождаясь от внезапного наваждения.
- Ниттэль. – молодой человек широко улыбнулся. – Ты несущая свет?
- Что? – не поняла я.
- Ясно. – парень мотнул головой от чего его светлые, почти белые волосы неестественно взлетели в воздухе. – Идем. Нужно идти. Сейчас время соглядатаев. И сейчас мы наиболее уязвимы.
- Почему? Кто такие соглядатаи? Куда идти?
В голове молниеносно появились ответы на эти вопросы и даже на те, которые я еще не произнесла.
Таких, как я, было немного относительно всего населения нашего мира. Приблизительно один на семьсот человек. И все мы делились на три касты: одни несли свет, другие несли тьму, а третьи следили за тем, чтобы не нарушалась гармония.
Оказалось, что в момент, когда уходило солнце и на наших телах создавался рисунок, мы были наиболее уязвимы. Наши силы слабели, наши мысли угасали, наши действия были заторможенными. Именно поэтому соглядатаи в час заката не пользовались своей природной силой, а применяли силу физическую, которую они увеличивали с помощью каких-то созданных искусственно веществ. Правда, эти вещества существенно сокращали их жизнь, но они сознательно шли на такую жертву во имя своего высшего призвания.
Между изгоями еще издавна было принято соглашение, что в предзакатные времена мы обязаны были одевать черные одежды, полностью скрывающие наши тела, чтобы не травмировать психику обычных нормальных людей. И снимать эту одежду мы имели право только после восхода солнца.
Я еще в детстве заметила, что символы, создающие рисунок на моем теле не имеют постоянной последовательности. Они меняли свое местоположение, количество внутри рисунка. И это было не случайно. Издревле из поколения в поколение соглядатаи передавали секретный символ, который возникал на, только им известном месте, в момент, когда кто-либо из изгоев мог совершить непоправимое для гармонии существующего мира. Оттого каждый вечер соглядатаи останавливали людей в черных одеждах на улице и внимательно изучали символы на отдельных участках кожи. Тех, у кого этот тайный символ проявлялся в нужном месте, силой уводили куда-то и больше этого человека никто не видел.
Ходили легенды, рассказывались страшилки о том, что происходит с исчезнувшими изгоями, но достоверно не было известно ничего. Только соглядатаи жили сплоченно. Хотя ни семей, ни детей не имели. Все остальные оставались всегда и при любых обстоятельствах по одному.
«Почему?» - задала я вопрос. Но ответа не последовало. «Почему?»
Ниттэль остановился и удивленно посмотрел на меня:
- Проще спрятаться от соглядатаев.
- Так зачем ты решил мне помочь?
- Глупая. Ты новенькая. Кто-то же должен тебе все объяснить – почему не я. – и парень снова широко улыбнулся.
- А что значит несущие свет или тьму?
И опять ответы появились сами по себе: те, кто несли свет, пытались помогать обычным людям. Дарили им ветер, когда жарко и дождь, когда сухо. Они чистили реки и воздух. Лечили болезни. Они умели любить. Те, кто нес тьму, творили совсем по-другому. Они осушали колодцы, травили пищу, отнимали урожаи. Они умели внушать страх.
Я очень удивилась полученным ответам, но приставать с дальнейшими расспросами не стала.
Еще пару дней Ниттэль был со мной. Он научил меня ориентироваться в незнакомой местности, прятаться от соглядатаев и подарил ночную одежду. Это была странная накидка от макушки головы до пят с широкими рукавами и с узенькой полоской на глазах. Своеобразный черный балахон. Когда я одела это, то мое отражение в глазах молодого человека, заставило меня смеяться минут пять.
Недели через две я создала из крупинок земли и песка недлинное блестящее украшение и закрепила его чуть ниже разреза для глаз. А рукава обшила веточками сушеных трав. И еще через два-три месяца я стала встречать и других изгоев с подобными переменами в одежде.
; ; ; ;
Солнце уже давно село, а я все сидела и смотрела в сторону заката. «Всевышний наблюдает за тобой днем и ночью» - говорила мне мама, когда я ложилась спать. – «Поэтому не бойся. Спи спокойно.» Я улыбнулась этому воспоминанию. Создатель… Как много о нем любят говорить нормальные люди. Всевышний то, всевышний это. И в основе всех их разговоров страх. Страх, который живет с ними от самого рождения до смерти. Страх, который не покидает их ни на минуту. Страх, который является их вторым «я». Меня все время удивляло зачем им это второе «Я». К тому же такое ужасное. Я умею творить небо и землю, звезды и солнце, жизнь и смерть. Но я не всевышний. Я просто его частичка. Как лучи солнца, которые уже начали проблескивать в, просыпающемся небе.