КАЭНЗЕ
В тот год я закончил школу и, совершив неудачную попытку поступить
в институт, вернулся домой, в наш небольшой районный центр, не слишком огорчённым.
Я сознавал, что с моим багажом знаний, полученным в сельской школе выдержать конкурс в пять- шесть человек на одно место- нереально, да и будущая специальность мне совсем не нравилась- просто этот институт считался в то время престижным.
С работой в нашем райцентре было напряжённо, но мне удалось устроиться монтёром в радиоузел, что было, несомненно, большой удачей.
Лето было периодом ремонтов и меня с ходу включили в состав одной из полевых бригад.
Мы выезжали в начале недели на двух подводах и неспешно двигались по дороге вдоль намеченной к ремонту линии связи.
На первой телеге едем мы втроём; наш бригадир Работяев, монтёр Николай Столбов и я.
На второй, загруженной двумя- тремя опорами, палаткой и инструментом, едет наш почтовый конюх Кузьмич.
Время от времени Работяев спрыгивает с телеги и, по, только известным ему соображениям, выбирает опору для проверки на прочность. Постучав по ней маленьким ломиком, он несколько секунд прислушивается к чему-то и даёт нам *отмашку*. Мы двигаемся дальше, бригадир догоняет телегу и усевшись в неё продолжает свои бесконечные рассуждения, поговорить он любит.
Работяев шустрый и подвижный мужик, немного суетливый. Он много говорит, стараясь выразиться позаковыристей, при этом часто не к месту вставляет газетные фразы. На протяжении многих лет он является парторгом, лицом приближённым к начальству и никогда об этом не забывает.
Во время войны, каким- то образом Работяев успешно уклонился от армии
и, имея бронь, все эти годы проработал в тылу. Заглаза его называют по прозвищу -*со-гря*, за то, что в разговоре он то и дело вставляет это странное слово.
Те, кто общается с ним давно, знают, что это необычное слово означает *собственно говоря*, просто Работяев так оригинально сокращает.
Кузьмич молчун, говорит только в случаях крайней необходимости или когда слегка выпьет. Он производит впечатление человека, который постоянно и напряжённо думает о чём-то важном. Лицо его обезображено глубоким и страшным шрамом - результатом ранения. Кроме того он был контужен и последствия контузии выражаются в том, что Кузьмич засыпает в любой неподходящий момент и в любом месте.
Однажды зимой Кузьмич с напарником везли почту и деньги в соседний город на машине. Как и положено по инструкции, они сидели в кузове несмотря на мороз. Напарник задремал, а проснувшись обнаружил , что Кузьмич... исчез! Оказалось, что он заснул и выпал из кузова.
Его и обнаружили на дороге спящим !
Коля Столбов тоже не большой любитель поговорить. Ему на вид лет сорок, он маленького роста, плотный и коренастый. У него большая семья и он вечно обременён житейскими заботами, своим огородом, дровами на зиму и прочими не менее важными вещами.
Особенно скрупулёзно он следит за выплачиваемой ему зарплатой и каждый раз скандалит в бухгалтерии будучи уверенным, что его обязательно обманут.
Он ведёт тетрадь, где записывает все свои доходы и расходы.
Как- то Коля задумал перейти на телеграф, там оклад был чуть больше, да и работа полегче. Он даже морзянку выучил, но Работяев не санкционировал этот переход.
-Ты, Коля, только подумай - убеждал его Работяев- какая у тебя фамилия... .Столбов ! Ты с рождения , со-гря , предназначен по столбам лазить.
Дело, конечно, было не в фамилии, просто Работяеву не хотелось терять основную рабочую силу.
Но вот бригадир даёт нам сигнал остановиться, мы спешиваемся и начинаем готовить инструмент. Копка ямы под новую опору- это моя обязанность,
Столбов готовит крюки, наворачивает изоляторы. Когда все подготовительные работы закончены, мы подтаскиваем опору к яме, аккуратно опускаем конец и с помощью двух рогатин и верёвки устанавливаем её вертикально.
Затем мы с Колей, сменяя друг друга, перекладываем на новую опору провода. Вся эта операция занимает часа три.
Я работаю с удовольствием, быстро осваиваю премудрости профессии и это понятно; я молод и здоров, к физическому труду привычен, товарищи относятся ко мне доброжелательно...что ещё надо?
После обеда, обычно всухомятку, мои друзья укладываются на пару часов отдохнуть а я отправляюсь с осмотром ближайших окрестностей. Лето в разгаре, всё буйно цветёт, в лесах полно малины и земляники Я забираюсь в кустарники, наполненные ароматом пахучих трав, ягод и непрерывным гулом насекомых. В нагретой траве шныряют юркие зелёные ящерицы, порхающие бабочки поражают своим многоцветьем.
Если недалеко речка, то я развлекаюсь ловлей раков, прячущихся под камнями в прозрачной и холодной воде. Раки смешно размахивают клешнями, внезапно лишившись убежища. Иногда мне удаётся наловить их целое ведёрко на ужин.
Ночуем мы обычно в отделениях связи, в деревнях, но, случается и поле. Тогда мы распрягаем и стреножим лошадей, ставим палатку, разводим костёр, на котором варим в закопчённом казанке картошку.
Командировочные нам не платят, а выдают * полевые* сухим пайком, который Работяев хитрым образом получают водкой, к ней он неравнодушен.
Из котомок достаётся незамысловатая снедь; хлеб, лучок, огурцы, бутылочка растительного масла. Работяев наливает водку в гранёный стакан, стараясь поделить точно поровну.
Только Кузьмича он обделяет, наливая ему едва на донышке, впрочем, наш конюх не обижается Ужин идёт под неспешные разговоры или воспоминания о былом.
Николай тяжело вздыхает; у него очередная проблема - пора сенокосная, надо
готовить на зиму сено, а ему не дают отпуск, Работяев и слышать не хочет.
Кроме того, старший сын Николая, работающий в колхозе, хочет уехать в город учиться, но колхоз не отпускает его, без справки из колхоза не выдают паспорт, а куда же поедешь без паспорта?
-Ну, Николай- разъясняет снисходительно Работяев- если всем давать паспорта, так в деревнях-то никого и не останется, кто ж в колхозах работать будет? В государстве, со-гря, правильный баланс должен содержаться, одни на земле работают, другие для них трактора и машины на заводах делают. Смычка должна быть...понимать надо.
Николай ничего против смычки не имеет, но от разъяснений ему не легче.
Он вновь тяжело вздыхает и начинает готовить себе спальное место на телеге - Работяев так храпит, что в палатке с ним может спать только Кузьмич.
Конюх наш слегка захмелел. Он сидит у костра, уставившись неподвижным взглядом в огонь, пляшущие отблески которого освещают его изуродованное лицо, отчего кажется, что он непрерывно гримасничает.
.Кузьмич медленными движениями сворачивает самокрутку, продолжая начатый рассказ:
-Ить он, немчура, тоже не дурак...выгнал нас на картофельное поле и начал садить из миномётов. Куды денесся... да ишшо грязища, не побежишь. Тут меня и шандарахнуло.
Кузьмич с кряхтением нагибается к костру, доставая уголёк.
-Очухался не помню через сколько времени, ничего не соображаю. Дождь идёт, холодно, закоченел весь, аж зубы стучат. Голову приподнял....обмер. Немцы ходят и добивают лежаков. Плохо мне стало совсем, тоска взяла. Жил, думаю, как скотина и умру так же. Уткнулся мордой в грязь, мёртвым прикинулся. Только слышу - подходит.
Постоял возля меня... Думаю, хоть пожалел патрон бы свой...Так нет вить.. Выстрела-то я и не слышал. Быдто кувалдой хряснуло. Вроде успел подумать, вот мол как смерть то приходит... А может и не успел, может сейчас так думаю...
Кузьмич надолго замолкает. Пауза тянется так долго, что лежащий на телеге Коля не выдерживает:
-Ну и что, Кузьмич, кто подобрал-то тебя? А? Кузьмич, заснул что ли?
-Бабы наши и подобрали- невнятно бормочет Кузьмич- думали готов...чуть не закопали.
Кузьмич говорит уже совсем непонятно и скоро совсем замолкает.
Я знаю эту историю. Пуля прошла чуть ниже затылка , навылет, выворотив Кузьмичу половину челюсти. Отходила подобравшая его женщина, у которой он и скрывался пока не пришли наши. Комиссовали его подчистую, правда потрепали до этого в различных фильтрационных пунктах, о чём Кузьмич вспоминать не любит. Так и прошла для него война, сделав его калекой и не одарив ни наградами, ни воинской славой.
-------------
Утром, едва мы стали, Работяев, вытянув шею и прислушавшись, объявил;
-О ! Каэнзе едет!
Действительно, слышится знакомый нам всем пулемётный треск трофейного *Харлея* Мотоцикл движется непривычно медленно, за ним тянется шлейф пыли
-Ну Каэнзе, даёт!- восторженно восклицает Работяев - гляди-ка, две опоры прёт!
Каэнзе- это наш главный инженер, точнее заместитель начальника почты
Только, по официально принятой терминологии, он сокращённо называется наоборот; конторы начальника заместитель. Почему так принято- никто не знает. Вообще-то он- Степан Андреевич, но мы все его заглаза так и называем - Каэнзе. Личность он примечательная во всех отношениях.
.Ростом под метр девяносто, голубоглазый, широкоплечий с насмешливым взглядом, своей внешностью он никого не может оставить равнодушным, особенно женщин. Чувствуется в нём не только физическая сила, но и спокойная уверенность. Кроме внешних данных, он обладает массой и других достоинств; за что он не берётся- всё у него выходит ладно.
Ремонтирует ли он аппаратуру, регулирует ли телеграфный аппарат, копается ли в моторе нашей старенькой машины - всё у него получается хорошо и без суеты. Обнаружив в амбаре давно заброшенный трофейный мотоцикл *Харлей *, Каэнзе провозился с ним недели две, но восстановил!
Мотоцикл оказался таким мощным, что таскал волоком столбы, привязанные к его дугам.
Пока мы с Николаем отвязываем от * Харлея * столбы, Каэнзе с бригадиром о чём-то напряжённо беседуют поодаль. Вскоре он уезжает.
Содержание разговора вечером становится нам известным, разве Работяев
выдержит? Каэнзе с парторгом вызывают в райком партии по весьма неприятному поводу; будут обсуждать *персональное дело* нашего главного инженера. Это дело серьёзное...
Каэнзе появился в нашем райцентре год назад. Его прислали для укрепления кадров нашей районной почты. Жил он один, что являлось темой для бесконечных пересудов наших женщин. Говорили, что он служил на флоте, прошёл войну без всяких ранений и имел награды, впрочем никто и никогда не видел, чтобы Каэнзе щеголял в них.
У меня с Каэнзе отношения никак не сложились, вернее их не было.
Он меня просто не замечал. Первый раз, при приёме на работу, передавая меня Работяеву он был краток;
-Вот, бери к себе...сту-дента, учи уму-разуму...
При этом слово *студент* было произнесено с растяжкой, с ударением на каждом слоге и с некоторым ехидством.
Ну а я, наверное подсознательно, завидовал ему, находясь как раз в том
возрасте, когда придирчиво рассматриваешь себя в зеркале и недовольно
щупаешь мускулы. Да и его умению справляться с любым делом я, что там
говорить, завидовал, меня тянуло к общению с ним, но...он смотрел на
меня как на пустое место и это меня, в какой-то степени задевало.
Примерно в то же время на нашей почте появилась бухгалтерша, Марина
Алентьева, жена второго секретаря райкома партии. Это была красавица!
Зеленоглазая, высокого роста, стройная с аккуратно прибранными к вискам
каштановыми волосами, которые стягивались на затылке в тяжёлый узел,
её манера двигаться, в которой была заложена какая-то природная грация-
всё в ней было так замечательно, что не хотелось отрывать от неё взгляда.
Её, чуть-чуть припухлые по детски губы, имеющие едва заметный изгиб
кверху, придавали её лицу постоянно приветливое выражение, верхняя-
во время разговора , неожиданно, на доли секунды, превращалась в маленький треугольничек, создавая неповторимый, только ей присущий облик.
Да и характер был у неё весёлый и доброжелательный, немудрено, что она
стала всеобщей любимицей.
Надо признаться, что и я был влюблён в Марину, влюблён безнадёжно,
как ученик младших классов влюбляется в хорошенькую учительницу.
Я не упускал случая побыть хоть недолго там, где она бывала, слышать
её чуть гортанный голос и весёлый смех, к которому она всегда была
расположена и этим здорово отличалась от, вечно мрачных, наших деревен-
ских женщин.
-Наши бабы - это...бабы - говорил Работяев - а Марина это женщина!
И при этом многозначительно поднимал палец.
Случилось то, что и должно было случиться, Каэнзе и Марину всё чаще
стали видеть вместе и, надо сказать, смотрелись они вдвоём, просто прекрасно!
Но разве скроешь такие дела, особенно в деревне?
Конечно, дошло и до мужа Марины, наверное, последовали скандалы,
но я особенно не интересовался этими делами.
Но раз завели персональное дело - наверное для Каэнзе будут последствия.
Так и вышло; Степану Андреевичу влепили выговор и взяли с него слово
коммуниста прекратить недостойное поведение. Второй секретарь, говорят,
настаивал на немедленной высылке Каэнзе из нашего района, но партбюро
не решилось на этот шаг, где ещё сразу найдёшь такого специалиста?
На сим эта история закончилась, по крайней мере, внешне.
Каэнзе почти перестал бывать в конторе, проводя всё время в разъездах
---
Наступила зима, полевой сезон закончился и меня назначили дежурным
радиоузла. Работа была не тяжёлой, но мне, молодому, не нравилось тор-
чать в радиоузле по вечерам и я постоянно стремился поменяться сменами.
В утренней смене был свой существенный минус - надо было вста-
вать чуть не в четыре часа, чтобы запустить движок, стоящий в землянке недалеко от почты. Движок был старенький, оттого капризничал, и запустить его, особенно в морозные дни было очень тяжело.
За полчаса до начала работы необходимо было включить на разогрев выпрямительные лампы -кенотроны, и только после этого включать сам радиоузел. Иначе эти проклятые, дорогостоящие и дефицитные громадины * вылетали *, и это было ЧП.
Я вдаюсь в эти подробности, потому что эти кенотроны сыграли свою роль в дальнейших событиях.
-----------------
Как- то декабрьским утром мы, почти полным составом конторы, сошлись
в *дежурке* по случаю получки. Настроение, однако, у всех было несоответ-
ствующим такому приятному событию; шла компания подписки на займ,
и каждого, вызываемого по очереди в бухгалтерию, *сватали * на определён-
ную сумму. Подписка только считалась добровольной.
Кто-то принимал эту грабительскую акцию как неизбежность, некоторые
пытались сопротивляться.
За нашим стареньким коммутатором сидели в тот день пожилая *тётя Оля *
и её напарница Клава.
Тётя Оля, наш *информационный центр*, она всё про всех знает, ей дове-
ряют все секреты, ( хотя отлично знают, что она не умеет их хранить) и делятся своими горестями - она умеет слушать с неподдельным интересом, что привлекает тех, кому надо выговориться.
У неё есть удивительное качество; в любом, даже самом дрянном событии она может найти что-нибудь хорошее, да и у неё самой всегда *всё хорошо, миленький, отлично!*. Стоило послушать, как она утешает по телефону подругу, у которой умер муж:
-Ну и ладненько, и славу богу, главное не мучился, и тебя не мучил...
В бухгалтерию вызвали Клаву, заранее агрессивно настроившуюся про-
тив подписки. У Клавы жизнь нелёгкая - у неё трое детей погодков, которых
она родила во время войны. До мужа, на фронт, довели доброжелатели
весточку после первого же ребёнка. Отписал Клаве муж, что вернётся скоро,
привезёт гранату, вставит в одно место и чеку выдернет.
Клава ревела, тряслась по ночам от страха, но... продолжала рожать.
Но не привелось её Ивану выполнить свою угрозу; пал он где-то на чужой
земле в самом конце войны.
Жила она в доме, покосившемся от времени, сломанный конёк крыши которого, напоминал хребет раненного животного, соломенная крыша только усиливала впечатление бедности.
Многие тогда жили не лучше, особенно тяжело приходилось колхозникам,
которые денег и не видывали, а с утра до ночи работали за *палочки*- мифические трудодни ....
Клава вернулась , лицо её было красным , глаза полны слёз. Она села за коммутатор, и нервно начала перебирать штеккеры. Все замолчали. Клава поглядела в окно и ни на кого не глядя сказала тоскливо;
- Буран будет...по радио сказали-
-Будет, будет- откликнулась тётя Оля - вот придёт Работяев... будет тебе буран.
Тут же в дежурку ворвался Работяев и с ходу набросился на Клаву; -Ну ка вернись, Кулыгина! Ты что, хочешь чтобы с тобой в другом месте поговорили?
-Ты меня не пугай- истерически закричала Клава- не тридцать седьмой год чай, што я зубы на полку должна положить? У меня дети по очереди в школу ходят, обувка одна на троих!
А жрать им тоже надо каждый день..(.Клаву *понесло*)
-А вам всё ништо, только ободрать! Вон и так за форму вычли, на хрена мне ваш бушлат! Валенки так не даёте... Не буду подписываться на ваш заём, последнее слово, хоть режьте!
-Вредная ты баба- уже поспокойнее сказал Работяев - насчёт валенков уже тебе сказано, только линейщикам, а заём .. это ж помощь государству, оно тебе отдаст твои деньги...потом. А может ещё и выиграешь... тыщ сто.
Работяев был искренне расстроен; как ответственному за подписку, ему были спущены сверху конкретные цифры и он заранее раскидал их на каждого, а вредная Клава путала ему все карты.
Воспользовавшись своим положением, он планировал самому *проскочить* на этот раз без подписки...Где же взять теперь недостающую сумму?
-Выыыиграешь- протянула возмущённо Клава - от............уши выиграешь , мне кормить детей сейчас надо!
Она сидела вытирая платочком заплаканные глаза, не обращая внимания на выпадающие бленкеры и жужжащий зуммер - государство не обедняет , а мне што, подохнуть что ли? Может государству твоему легче будет от энтого?
-Если вот ты, лично, подохнешь - веско сказал Работяев - государству, со-гря, полегче будет. Контра ты, все хоть понемногу подписались, одна ты бузишь. Каэнзе, так на сто рублей отстегнул.
-Ему што! - взвилась опять Клава - у него семерых-то по лавкам нету! Зарплата у него не то што у меня, да ему хоть вовсе не плати, его бабы прокормят!
Разгорячённая Клава не замечала, как Работяев гримасничая и отчаянно скашивая глаза, пытается показать на дверь, которую заслонил своей могучей фигурой Каэнзе.
-Ну - спросил он спокойно- что за буря в рукомойнике?
-Вот Клава не хочет подписываться на заём- начал угодливо Работяев..
-Ну а ты- то сам , на сколько подписался? - насмешливо поинтересовался Каэнзе.
-Эээ- эта- замялся Работяев- на пятьдесят...
-Неужели? - деланно удивился Каэнзе- ну-ну...Ладно, парторг, я уехал ....а ты запиши на меня ещё сто по займу и отстань от Кулыгиной.
Что в дежурке говорили далее- я не слышал, так как меня пригласили в бухгалтерию, где я молча подписался на пятьдесят рублей заёмных, получил оставшиеся и, не заходя в дежурку, ушёл домой- мне предстояло вечернее дежурство.
-------------
Пурга началась внезапно, в середине дня, да так крепко, что вечером
я не без труда добрался на работу. Хорошо, что не надо было возиться
с движком; вечером давали энергию с электростанции.
Убедившись, что на радиоузле всё в порядке, я перешёл в дежурку и
удобно устроившись на кожаном диване, углубился в чтение *Графа Монте
Кристо* под воркование тёти Оли, которая вела свою бесконечную беседу
по телефону. С её пристрастием к *телефонным вечерам* связана легендарная история, которую часто все вспоминают.
Как-то тётя Оля познакомилась по телефону с телеграфистом из соседнего
района, но при этом слукавила со своим возрастом, скинув лет тридцать...
Голосок у тёти Оли ангельский, и немудрено, что бесконечные разговоры,
в течении долгой зимы, *за жизнь*, довели телеграфиста до состояния
отчаянной влюблённости и, как только весной установились дороги,
телеграфист добрался до своей * возлюбленной*...
Он пришёл в день дежурства тёти Оли, и просунув голову в окошко у
коммутатора, спросил, где он может видеть Олю Федюнину?
Не подозревавшая подвоха тётя Оля с готовностью ответила, что это
она и есть...
Далее, каждый рассказывающий эту историю, трактует события по разному,
в меру своих способностей фантазировать.
Вот и сейчас она вдохновенно ворковала, видимо охмуряя очередного
телеграфиста, Что делать, каждому хочется любви, хотя бы такой, по теле-
фону. Тётя Оля вдова, муж её не вернулся с войны, такова уж была доля
многих послевоенных женщин.
-Каэнзе звонит, Марине звонит- заговорщицки сообщает мне громким шёпотом тётя Оля, зажав микрофон гарнитуры.
-А где он?
-Он же в Осиновке, ремонтирует коммутатор, а Марина здесь, отчёты
годовые делает. Муж-то у неё в городе, недавно звонил..., а она мне
не велела говорить, что она здесь на почте, скажи, говорит, что с до-
мом соединяю...
Как жаль, что у меня нет повода зайти в бухгалтерию! Я снова погру-
жаюсь в хитросплетения интриг благородного графа.
Прошло часа два, вдруг со стороны двора раздался топот ног, дверь рас-
пахнулась и ввалился Каэнзе, но в каком виде! Брезентовый плащ, засы-
панный снегом, топорщился на нём колом, лицо было багровым от ветра.
Стряхнув снег с плаща в открытую дверь, он повернулся ко мне и некото-
рое время изучающе смотрел мне в глаза
-Ты можешь идти, гуляй... я выключу сам...
Уходя, я специально прошёл мимо бухгалтерии, и мне показалось, что я
услышал тихий счастливый смех... Как я завидовал, в тот момент, Каэнзе,
и....как я его ненавидел!
---------
Утром, едва придя на работу, я нарвался на разгневанного начальника поч-
ты; оказалось, что мой утренний напарник обнаружил радиоузел включённым,
проклятые кенотроны сгорели. Короткое расследование, проведённое началь-
ником установило; около одиннадцати часов вечера отключалась питающая
линия, а через полчаса снова включилась
Из этого, начальнику нетрудно было сделать вывод, что меня на месте в это время не было.
Но я ничего не мог пояснить и молчал как нашкодивший малец!
Экзекуцию, надо мной, назначили на конец рабочего дня и я пошёл искать
Каэнзе, в надежде решительно объясниться, но самым странным оказалось
то, что тот оказался всё в той же Осиновке и названивал оттуда как ни в чём ни бывало!
Чудеса да и только! А ведь до этой деревни километров двадцать, а пурга утихла только к утру! Я знал, что Степан Андреевич уезжал на лошади верхом...но проделать такой путь за ночь, туда и обратно...ну и дела!
Я был поражён, обижен, возмущён и растерян.
--------
В кабинете сидели начальник, парторг и вернувшийся Каэнзе, который примостился в углу, поодаль от стола.
За неимением лучшего варианта, я изложил события в следующей версии; почувствовал себя плохо, пошёл домой, прилёг и проспал...
Работяев не преминул притянуть к случившемуся политический момент; в то время, когда вот-вот начнётся пленум нашей партии а радио- это, со-гря, единственная точка из которой наш народ жаждет услышать об исторических решениях...*, что на фронте за такой проступок запросто и расстреляли бы, (кто бы вякал…) и так далее,
Начальник , глядя на меня с ненавистью, и морщась как от зубной боли,
промямлил, что, как пить дать, в райкоме *оценят* простой радиоузла в эти
исторические дни и предложил перевести меня к линейщикам, а стоимость
кенотронов вычесть из зарплаты, на что я довольно грубо ответил, что и
сам давно хотел уйти лазить по столбам.
А что же Каэнзе? Да он не вымолвил ни одного слова! Он смотрел на
меня в упор, но в его нахальных голубых глазах не было ни просьбы, ни
смущения, в его взгляде читалось; ну говори, говори что хочешь, мне всё равно...
Когда я вышел из кабинета, меня, буквально, трясло от возмущения!
Я перешёл к линейщикам и проработал с ними до весны.
В первую же получку, после этого происшествия, Марина, выдавая деньги,
и глядя на меня своими, убийственно прекрасными, зелёными глазами негромко сказала, что уговорила начальника не высчитывать с меня за кенотроны, тем более, что Каэнзе где-то быстро раздобыл новые, но я даже не поблагодарил, обида ещё сидела в моей душе занозой..
Летом я уехал и, как оказалось, навсегда.
------
Через шесть лет, я был проездом в городе , что недалеко от моих родных
мест и неожиданно на улице встретил Каэнзе. Рядом с ним, держась за руку, стоял мальчик, удивительно похожий на него.
Мы разговорились и меня удивила его осведомлённость о моих делах, моей учёбе и даже о моей женитьбе.
Я в свою очередь так же поинтересовался, кивнув на мальчика;
-Похоже и вы, Степан Андреевич, семьёй обзавелись?
-Да- улыбаясь- ответил он - вот она, моя жена и идёт.
Я оглянулся и замер поражённый.
К нам шла...Марина, ничуть не изменившаяся, такая же прекрасная как и прежде! Она шла лёгкой походкой, улыбаясь и её пышные волосы, освещённые солнцем, колыхались в такт её шагам.
Мы проговорили ещё немного, легко и непринуждённо.
Я глядел на эту счастливую пару, и, вспоминая тот давний случай и свою
юношескую обиду, осознал, что оцениваю его уже совсем по другому и даже чувствовал некоторую гордость от своей причастности к их счастью.