Глава 13. Случай второй. Пианино.
Медленно угасал летний вечер. И снова я сидел в уютном зале Немнихеров. Было часов десять. Нюма по обыкновению сидел в одних трусах и что-то ел, почти полностью окунув лицо в огромную миску, вылавливая из неё что-то пальцами и жадно закидывая в рот. Милочка, снисходительно улыбаясь, сидела рядом с ним на диване и нежно следила за его диковатыми выходками.
Идиллию нарушил неожиданный звонок в дверь.
- Открой, солнышко, пожалуйста, я не совсем одет, – нежно обратился Нюма к жене, - какого хрена там ещё притащило?
Милочка вышла в прихожую, и почти в эту же секунду мы услышали страшный шум голосов, словно в квартиру неожиданно влетела первомайская демонстрация трудящихся, сопровождаемая духовым оркестром. Когда «источник шума» влетел в комнату, оказалось, что это была всего лишь женщина (в единственном экземпляре) – маленькая, страшная, как жаба, очень активная, хотя немолодая, усатая толстуха. Она считалась другом семьи. В какой момент и за какие заслуги она получила этот статус – никто не помнил. Про неё я многократно слышал от Нюмы: она была обладательницей «Хрустальной курицы» в телеигре «Что? Где? Почём?» и весьма посредственным преподавателем фортепиано. Её звучный голос провоцировал у слушателей расшатывание фиксов и выпадение пломб. О ней говорили: «Её много!». У Сергея Довлатова в его "Компромисе" встречается подходящее для неё определение: "Толпа из одного человека".
Звали её очень скромно – Джульетта, ни больше, ни меньше. Во всяком случае, она так представлялась, хотя внешне больше походила на мою знакомую, которую звали Фира Соломоновна.
Ещё одной характерной деталью, подчёркивающей её внешность, были полтора десятка длинных, чёрных волос, неравномерно рассаженных на её подбородке неизвестным в среде агрономов способом, из-за чего Нюма в разное время называл её либо Джульетта-Карабас, либо просто Джульбарс, либо Синяя борода.
Знаменитый английский драматург Вильям Шекспир, когда брал нашу Джульетту в качестве прототипа своей, допустил в своём нашумевшем бестселлере «Ромео и Джульетта» ряд неточностей, я бы даже сказал фривольностей. И обратите внимание, как, хитрец, сумел всё завуалировать. Ну, насчёт внешности ещё можно поспорить – никто в конце концов не видел нашу Джульетту в тринадцатилетнем возрасте, равно как и шекспировскую Джульетту в семидесятилетнем. Но настоящая, то бишь наша, Джульетта родилась в Воронеже, а не в Вероне, как утверждал писатель, фамилия её Копелевич, а не Капулетти, имела ухажёра Рому, а не Ромео, в юности она жила в жилом районе при Всесоюзном институте акушерства им. д-ра Копеля – ВИА Копеля, дом 23, а Шекспировская Джульетта жила в Вероне по улице Виа Каппело, 23 - обратите внимание, как всё близко сходится, даже номер дома совпадает… Ладно, не будем зубоскалить, всё это, естественно, шутка, кроме имени и фамилии, конечно.
- Нюмонька, родной, спасай!!! – выпучив глаза, орала Джульетта громогласным, плохо поставленным голосом. - У меня катастрофа! Ты же знаешь, что я получила квартиру здесь, на улице Чюрлёниса, теперь мы с тобой соседи (я покосился на Нюму, но никакого восторга от этой новости в его скучающем лице не уловил). Будь другом, по-соседски, выручай!!! Я сегодня переехала, но эти сволочи грузчики всё занесли (ох, как занесли, мерзавцы – отбили все углы!), а я только следила, чтобы они чего-нибудь не спёрли! Да, но наотрез отказались тащить моё любимое концертное пианино «Беларусь» на пятый этаж. Представляешь!!! Ни за какие деньги не соглашались, хотя, впрочем, я никаких денег и не предлагала. Лифт, конечно, не работает, да инструмент в него и не влезет…. Здравствуйте, - неожиданно, почему-то именно в этот момент, вдруг обратилась она ко мне.
- Подай мне, пожалуйста, галстук, - неожиданно обратился Нюма к Миле.
- Зачем тебе вдруг понадобился галстук, - прокричала, вспотевшая от экстаза Джульетта.
- Затем, что без галстука ты принимаешь меня за биндюжника, то есть насильника и потаскуна твоих вещей!
- Нюмеле, ну что ты такой противный, - Джульетта и не собиралась сдаваться, - ты же будешь не один. Вот возьми своего товарища (стало ясно, зачем она со мной поздоровалась), ещё придёт шестеро мальчиков, ты, как самый умный, будешь ими руководить. Мы в пять минут его закинем. Так придёшь в девять утра? Придёшь, ты ж у меня золотой человечек. И вы приходите, - с поклоном снова обратилась она ко мне, - всё веселее будет!..
Как в лужу глядела!…
- Как тебе нравится: « «Ми» закинем!!!» – передразнил её Нюма, когда та вышла.
Разговор в этот вечер перешёл исключительно на Джульетту Копелевич. Я узнал о ней много потрясающих подробностей. Если записать Нюмин рассказ полностью, то он потянул бы страниц на тридцать - сорок. Однако, убрав из него все проклятия в её адрес, а также смачные эпитеты, которыми щедро разукрашивал Нюма своё повествование, то от всего текста останется не более страницы, так что писать особого смысла не имеет …
Когда на следующий день я зашёл к Нюме ровно без двух минут девять, тот сидел на диване в той же «одежде», в той же позе и с той же миской, что и вчера (правда, с другим содержимым), и так же на чём свет клял несчастного Джульбарса. Было ощущение, что я никуда и не уходил.
- Так мы идём?!
В ответ я услышал очередную порцию всякого рода пожеланий, обращённых Джульетте-Карабас, весьма пикантного свойства…
Мы подошли к подъезду горе - пианистки с небольшим опозданием. Я ещё издали увидел несуразных размеров рыдван, похожий на штабель из пяти-шести чёрных, полированных гробов разной ширины. Вокруг него толпилось шесть низеньких, толстеньких и лысых евреев. Все они были в очках. Средний возраст их был никак не менее шестидесяти лет, а средний рост – от силы 158 сантиметров. Один вообще был практически карликом.
- Ты уверен, что это те самые «мальчики»? - с ужасом и надеждой поинтересовался я.
- А кто же ещё? Смотри, прямо по Ильфу из «Двенадцати стульев», - Нюма был в восторге, даже хорошо зная очаровательную представительницу семьи Копелевич, он этого не ожидал. - Кто скажет, что это девочки, пусть первым кинет в меня камнем. Того упитанного коротышку я, кажется, знаю – это Илья Муромец.
Мы подошли ближе. Коротышка протянул мне руку:
- Илья! – с пафосом отрекомендовался он.
- Муромец?! – с удивлением спросил я.
- Почему Мугомец! – в свою очередь удивился Илья, он смешно картавил. Я со злобой посмотрел на расплывшегося в улыбке Нюму. Друзья же Муромца дружно рассмеялись, удовлетворённо при этом перемигиваясь, и я понял, что невольно прилепил несчастному кличку на всю его оставшуюся жизнь.
Тем временем «Муромец» «пгедставил» мне остальных членов собравшегося общества. Я их, конечно, не запомнил, какие-то Лёни, Миши, Яши. Два крупных врача, один концертирующий музыкант, бородач-програмист, самый, как сейчас говорят, прикольный, был крупнее остальных и выглядел вылитым Карлом Марксом и доцент, кандидат математических наук. Сам Муромец, на минутку, занимал должность профессора физики в университете. «Грузчики», признаюсь, подобрались довольно приятные, интеллигентные и с чувством юмора. Один, правда, мне понравился меньше. «Наш гомик – гинеколог», - представил его Муромец. Я, честно сказать, предубеждён в отношении людей нетрадиционной сексуальной ориентации и сразу стал его сторониться. И только под занавес я узнал, что его зовут Роман Львович и он никакой не гомик, а просто Муромец фамильярно называл его «Ромиком», не выговаривая при этом букву «р». Всех их, лечащихся стариков, каким-то чудом из разных санаториев, собрала по национальному признаку очаровательная Джульетта. Последняя, кстати, молча, как ни странно, ходила взад-вперёд у входа в подъезд в тренировочном костюме и шапочке. По сравнению с Муромцем она не казалась такой карлицей и такой бочкой, какой запомнилась мне после вчерашней встречи.
- Посмотри, - обратился я к Нюме, - Джульетта выглядит сегодня намного миловидней, чем вчера.
- Это не она, - ошарашил меня Наум, - это её старший брат.
- Потрясающее сходство!
- Да, их даже часто путают и отличают друг от друга исключительно по наличию бороды: если последняя
присутствует – значит это Джульетта.
- А если он отрастит бороду? – попытался пошутить я, но Нюма серьёзно ответил:
- В детстве он, кажется, переболел менингитом, с тех пор у него нет растительности на лице.
- Жаль, что она не догадалась от него заразиться…. Так значит у нас ещё один помощник?
- Вряд ли. У него болезней ровно в два раза больше чем статей в Большой медицинской энциклопедии.
Тем временем карманный Илья Муромец подошёл к пианино (ростом он не дотягивал до высоты инструмента, который смотрелся по сравнению с ним как орган Рижского Домского собора), как штангист потёр руки, поочерёдно похлопал у себя подмышками, схватился с торца и, явно напрягаясь, попытался в одиночестве приподнять этого монстра, однако не оторвал его от земли даже на миллиметр.
- Не по Хуану сомбреро, - съехидничал Нюма.
- Не по Сёмке кипа, - поправил я.
Но новоиспечённый богатырь не обращая ни на кого внимания и расталкивая окружающих, стал обходить пианино вокруг, внимательно разглядывая его низ.
- Считаешь, что кто-то прибил его шпальным костылем к земле? – поинтересовавшись, прогрохотал сквозь бороду Карл Маркс.
- Скорее всего Джульетта посадила его на гудрон, чтобы его не спёрли бомжи с консерваторским образованием, - предположил я.
- Просто, - откликнулся Нюма, - чтобы не попасть снова в лапы Джульетты, пианино решило за ночь пустить в асфальт корни!
Все дружно рассмеялись. Нюма им явно понравился: мало того, что вылитый Жванецкий, да ещё и хохмит тем же голосом и в той же манере.
- Пгекгатите балагугить! – возмутился Муромец, - Я с вами опоздаю на завтгак! Встаём по тги человека с двух стогон и по одному с каждого тогца.
Сам Муромец, сдуру, встал сзади. Впереди занял место Карл Маркс (нужно было бы, конечно, наоборот). Мы с Наумом встали рядом с Муромцем: Нюма по левую, я по правую руку. Увидев Нюму поверх крышки, я тут же вспомнил, как несколько лет назад мы тащили гроб, и невольно рассмеялся.
- Взя-я-ли! – скомандовал Илья.
Корни неглубоко проникли за ночь в асфальт, так что пианино довольно легко оторвалось от земли, и мы мелкими шагами подошли к подъезду и даже вошли в него. Ободренные первым успехом, мы не стали опускать инструмент на пол.
- Отлично, - похвалил Муромец, - сейчас мы докажем, что габота не волк, а пгоизведение силы на гасстояние! – выдал он «физическую» шутку.
- Ещё один «исказитель» пословиц, - заметил я, зная, что Нюма явно одобрит такую редакцию пословицы…
Однако вернёмся к пианино. Одно дело двигаться с ним по широкому, ровному тротуару и совсем другое – подниматься по узкой лестнице.
Два лестничных марша мы прошли молча, но сравнительно бодро, влипнув в пианино животами и обтирая спинами стены лестничной клетки. Затем с огромным трудом развернулись на узкой площадке второго этажа и с учащённым дыханием и всё усиливающимся кряхтением медленно доползли до третьего этажа.
На третьем этаже нас ждало огромное разочарование. Мы, тяжело дыша, все одновременно поняли, что из-за страшной тесноты технически не сможем поставить пианино на пол, чтобы отдохнуть, а если и поставим, то не вылезем из-за него и уж тем более не сможем поднять его снова.
- Придется передохнуть с пианино на руках, - подытожил общую мысль двойник основоположника марксизма.
- Хороший отдых, - начал роптать интеллигентный еврейский люд, - у нас и так руки отсохли!
- А может, будем отдыхать по очереди?
- Пока семеро будут отдыхать после тебя, ты не только успеешь снова устать и выронить этот музыкальный гроб, но и отдать богу душу!
- Тогда вперёд без отдыха, - гаркнул Карл Маркс и потянул всех наверх. С испугу мы на одном дыхании поднялись ещё на целый этаж. Все были мокрыми, стояли с высунутыми языками и дышали ртом, как собаки, пробежавшие по жаре лишних семь вёрст.
- А вы уверены, - подал голос Нюма, - что это пианино «Беларусь», а не сложенный в ящик одноимённый трактор.
Все начали смеяться, ибо вес этого чёрного ящика был поистине несуразным.
- Ни за что не отдам своего внука учиться по классу фортепиано – только скрипка! – послышалось с обратной стороны пианино.
- А заодно и внучку отговорите от кабинетного рояля отечественного производства, - не мог угомониться Нюма, лучше всего – губная гармошка.
- Но это же фашистский инструмент?!
- Зато помещается в кармане!
- Слушайте, здесь так тесно, и мы так плотно стоим, что, мне кажется, отпусти мы сейчас этот гроб - он не упадёт, а повиснет на наших животах.
- Только не нужно экспериментов!
Мы все явно развеселились. Хохмы посыпались как из рога изобилия. Оказывается, если человек что-то тащит и это «что-то» нет возможности поставить, то такого человека очень легко рассмешить, так как у него обостряется чувство юмора. Без предварительной договорённости мы начали восхождение на последний этаж. Теперь уже никто не молчал: все шутили, каламбурили и смеялись над собственными, а иногда и над чужими шутками. Шум и хохот стоял на весь подъезд. Из дверей стали выглядывать соседи-литовцы, искренне не понимающие, что происходит.
- А где Илья? – громыхал продвигающийся впереди как бурлак Карл Маркс, - Что-то не слышно его громогласного рычания!
- Мы повесили его сушиться на перилах между третьим и четвёртым этажами, - по-военному докладывал Нюма, - хотя нет! Он здесь, зацепился за пианино. Держись, Илья! – обратился он к Муромцу, которому досталось больше всех, – Осталось каких-нибудь 8 с половиной этажей.
- Что ты его пугаешь?!
- Просто подготавливаю его к печальному известию, что мы зашли не в тот подъезд…
Процессия на секунду в ужасе замерла, а затем грохнула от смеха и, расслабившись, качнулась и отступила на шаг назад, однако не врезалась в стену, а амортизировала о торс карликового профессора.
- Вы чуть не газдавили меня в лепёшку, - наконец подав голос, проскулила уменьшенная в масштабе один к трём музейная копия былинного Ильи Муромца.
- Что он там говорит? – потребовал перевода Карл Маркс.
- Он жалуется, - не моргнув глазом, перевёл с русского языка на русский Нюма, - что мы чуть не выдавили из него лепёшку.
- Почему именно лепёшку? Судя по его габаритам, должны были посыпаться горошки!
- Ему лучше знать, к какому классу парнокопытных он относится, - предположил Наум.
- Кое-кто в итоге, не будем показывать пальцем, нашёл себе тёплое место, - пожаловался на Маркса недоношенный богатырь.
- Чего Муромцу опять нужно? – ревел основоположник диалектического материализма.
- Он грозит, что кое-кто в итоге получит его палицей по мягкому месту, - заключил Нюма.
Я стоял, упёршись головой в пианино, и хохотал. Мои руки окончательно слабели от тяжести и смеха одновременно. Ещё неизвестно, от чего больше.
- Я легко отделался, - громко объявил профессор Муромец, сам с трудом сдерживая смех.
- Что? – прокричал автор «Капитала», явно заводя пребывающего в ударе Нюму.
- Он говорит, что слегка обделался, - снова «перевёл» для остальных Нюма.
- Ну, об этом мы уже слышали! – басом хохотал Маркс.
Пианино вот уже несколько минут не продвигалось вперёд ни на один микрон, а восемь вспотевших лысин упёрлись в его чёрные, полированные бока и тряслись от смеха, при этом карманный богатырь хохотал громче всех. Каждый пытался ещё что-то добавить, но никто не мог выговорить ни слова, захлёбываясь в истерическом смехе. Мы выли, скулили, кое-кто в исступлении стучал лысиной о чёрную полировку…
Я довожу до сведения читателя то, как всё происходило, при этом не будучи уверенным, что описанное мною, его, читателя, рассмешит, впрочем, я не преследую такой цели. Главное – историческая правда! Возможно, наш смех был действительно истерическим, нервным, беспричинным и неадекватным высказанным шуткам. Для чистоты эксперимента предлагаю провести следующий опыт: вы, читатель, находите в своём доме тяжёлый буфет (или шкаф), подымаете его с одной из сторон за низ на высоту 50-ти см, просите кого-либо из домочадцев подставить под поднятую часть буфета любимую всеми членами семьи (особенно женой!) дорогостоящую, уникальную вазу из тончайшего стекла, после чего все минут на 10 -15 (в зависимости от веса буфета) покидают квартиру. Возвратившись после указанного срока, они спокойно, не обращая на вас никакого внимания, рассаживаются на диване и начинают вслух читать главу «Истерический смех» с самого начала. Свои ощущения, а также впечатления членов семьи, которые должны постоянно следить за вашей физиономией в момент эксперимента, подробно опишите мне. А уж у меня, уверяю, хватит чувства юмора, чтобы от души вместе с вами посмеяться. Итак, продолжу.
Я был счастлив, что в этой ситуации Нюма физически из-за давящего смеха не мог ещё чего-нибудь отморозить, ибо я не мог бы поручиться, что в таком случае не отпущу этот ящик с гирями и не рухну под него сам. Мы так стояли и визжали не менее пяти минут. Из глаз текли слёзы, а изо ртов слюни. «Только бы никто ничего больше не говорил», - молился я.
На наш вой резко отворилась дверь на пятом этаже и из неё, как когда-то выбегала на свой знаменитый балкон шекспировская Джульетта, увидевшая разъярённого брата Тибальта, выскочила перепуганная Джульетта советского образца, о которой все почему-то давно забыли. Только она была способна перекричать наш хохот:
- Мальчики!!! Да прекратите вы ржать! Илюшенька, - обратилась она лично к Муромцу, - поднатужься в последний раз!
- Не нужно ему больше тужиться, - испуганно крикнул Нюма, - этого только нам всем не хватало!
Муромец в ответ на всё это что-то бухтел, грозил расправой, но злость его была направлена почему-то не против Нюмы, а явно против близнеца создателя «Манифеста коммунистической партии».
- Чего ему опять нужно? - не успокаивался Маркс.
- Он жаждет мести, - трагичным голосом проговорил Наум.
И тут Нюма, чего я лично от него никак не ожидал, приблизил свою голову к лицу Муромца и, обратившись к пианистке Копелевич, выдал, картавя, от имени «богатыря» следующий текст:
Клянусь тебе луны рожком, Джульетта,
Что этою счастливейшею ночью
Я придушу мерзавца Карла Маркса.
Маркс, не подумав и двух секунд, ответил женским голоском:
О, не клянись ночным горшком, Ромео.
Горшком, состав меняющим так часто,
Чтоб ненависть твоя не притупилась…
В этот момент все мы увидели, что на глазах у растроганной, поэтичной и, возможно, тайно влюблённой в кого-либо из «грузчиков» Джульетты заблестели слёзы.
Не могу тебе описать, родной мой читатель, что при этом началось. Весь гвалт, который стоял до этого, представлялся теперь тихим часом в санатории для глухонемых. Помню, как-то я поставил своему отцу пластинку с записью квинтета Шуберта и обратил его внимание, что играет всего пять человек, а ощущение, что это огромный симфонический оркестр. « Но ведь музыканты – евреи! Только пятеро евреев могут наделать столько шума!» - пошутил тогда он. Восемь же евреев в гулком подъезде могут поднять шум, способный заглушить рёв взлетающего реактивного самолёта…
Не помню, что было дальше. Я ещё очень долго стоял и выл. Последние силы оставляли меня, и мне казалось, что я вот-вот умру от этого непрекращающегося смеха. Не хватало воздуха. Я был в предобморочном состоянии. Кстати, чтоб вы знали, выражение «умереть со смеху» не столь беспочвенно: существует список реальных людей, начиная с древнегреческого философа Хриссипа Солийского третьего века до н.э., и кончая современными представителями человечества, которые дали дуба и отправились в лучший мир именно с этим диагнозом. Так что будьте мне осторожней! А не пишут этого на памятниках для того, чтобы не вызвать цепную реакцию: прочтёт посетитель кладбища на могильной плите: «Умер от смеха» и впадёт от хохота в истерику – откачивай его потом!..
Не представляю, каким чудом пианино в итоге оказалось в квартире, посреди переездного балагана. Мы не слишком нежно опустили его на пол, отчего оно издало оглушающий и вместе с тем жалобно-предсмертный, но, к будущему горю соседей, не смертельный аккорд. В этот момент все мы услышали, как от удара пианино о паркет лифт, хотя и не был подключен, вдруг с ускорением пошел вниз, не останавливаясь и открывая автоматические двери на всех этажах. Одновременно со стены в столовой упали вместе с дюбелем большие настенные часы.
- Поаккуратнее нельзя?! – возмутилась Синяя Борода. - У меня от вашего грома и гвалта разболелась голова.
- С учётом отсутствия последней такие боли можно отнести к фантомным, - огрызнулся Наум с видом опытного хирурга. Джульетта намёка не поняла.
- Мальчики, - через несколько секунд снова услышали мы крикливый голос Джульетты-Карабас, - все мы голодные и уставшие. Поэтому бегом мыть ручки! Сейчас будем кушать мою знаменитую фаршированную рыбу, форшмак по собственному рецепту и пить чай с изумительным штруделем!
Увидев мой сияющий взгляд, Нюма шепнул:
- Не спеши радоваться! Всё перечисленное невозможно взять в рот! Сплошной стрихнин!
- Даже штрудель?!
- Особенно штрудель! Пообедаем у меня дома. Впрочем, пожалуй, возьмём в карман по кусочку – непревзойдённое средство от тараканов!
Нюма действительно ни к чему не притронулся, а если не ест даже Нюма!.. Я посмотрел на остальных: все сидели с набитыми ртами и как-то глупо мигали. Я снова от души засмеялся.
- Чем ржать, - шёпотом посоветовал Нюма, - лучше уведи куда-нибудь эту безрукую кулинарку, ещё в школьные годы регулярно посещавшую свой любимый кружок «Умелые култышки» – дай ни в чём не повинным интеллигентным людям шанс выжить!
Я о чём-то попросил Джульетту, и мы вышли в коридор. Туда из зала, как из стоматологического кабинета, достигали тихие Нюмины приказы: « Сплюньте!», «Прополощите рот!» и назидания: «Взрослые люди, профессора, а тянете в рот всякую гадость!».
Когда мы вошли через несколько секунд в столовую, собравшаяся публика, облегчённо улыбаясь, смотрела на меня, как на Красную Армию – освободительницу. Чистых салфеток на столе явно поубавилось.
- Господа, - неожиданно обратился к публике карманный богатырь, - благодагя стаганиям Наума, все мы сейчас чудом выжили, и не пгоизошло тгагедии с отгавлением, описанной Шекспигом, в этой связи и отдавая должное нашим двум поэтическим талантам, я пгощаю Магксу и Науму их сегодняшние хулиганские выходки.
Он обошёл стол, подошёл к клону Маркса, встал на цыпочки и они нежно обнялись.
- Акт пятый, сцена седьмая, - растроганно прокомментировал Нюма, - комната Джульетты. Примирение Карла с Карликом.
Опять задетый за живое «долговязый» Муромец, изобразил на лице обиду и, снисходительно глянув на Нюму, выдал реплику, безусловно, достойную опубликования, но я оставлю её в тайне от читателя, ибо уверен, что по закону жанра последняя фраза должна остаться за главным героем повести – Наумом Яковлевичем Немнихером.
Конец книги.
А вот один из отзывов - он стихотворный, что случается весьма редко! Искренне благодарю и рекомендую всем его замечательного автора - Михаил Горелик:
http://www.proza.ru/avtor/michael8.
Была жара. Стояло лето.
Знай отдыхай, лови момент.
Но бородатая Джульетта
Приперла, сволочь, инструмент.
Оно им надо? Да ни разу!
Кому другому - с хреном шиш,
Но бородатая зараза
Взяла их за гефилте фиш.
О эта чудная картина,
Аидеше-сизифов труд,
Когда евреи пианино
По лестнице с натугой прут!
Я ржал. Я плакал. Я взрывался,
Представив эту кутерьму.
Я, честно, чуть не ...
Как удержался - не пойму.
Что ни глава, то смеха - море.
В мозгу срывает тормоза.
Что Боре мне сказать за Борю?
Талант. А что еще сказать?