СОН
Стоя перед зеркалом, слегка приподняв голову и широко раскрыв глаза, Ира аккуратно красила тушью ресницы. Бросив на меня отсутствующий взгляд, она сказала:
- Ну да, ты честный, порядочный и красивый, но что мне от этого толку? А вот Христофер выведет меня на большую сцену!
- И что, ради этого ты будешь спать с этим стариком?
- Ну, не обязательно же спать, поцелую его пару раз и он будет счастлив.
- За пару раз он тебя на большую сцену не выведет. Придется спать регулярно, и на большой сцене тоже, потому как если прекратишь, то тут же тебя и вышибут.
- Ты никогда в меня не верил, - отмахнулась Ира и, поворачивая голову справа налево, стала с удовольствием пудриться. - Скажи мне честно - я красивая?
- Конечно, красивая.
- А, это ты так говоришь только потому, что я твоя жена.
Я молчал, а ставшая уже привычной боль в голове напомнила - где-то я это уже видел, когда-то это уже было.
- Нет, ты скажи, я красивая вообще?
- Вообще не бывает.
Слегка дернув плечиком и поджав губки, Ира деловито произнесла:
- Я еду с Христофером на остров, в богатый дом. Мне это нужно для карьеры. Христофер сказал, что последний паром обратно отправляется слишком рано и возможно нам придется возвращаться домой только завтра.
Через несколько минут к дому подъехала машина. Ира спорхнула с крыльца и, открыв переднюю дверь, элегантно уселась рядом с водителем. "Те, кто в Америке ездят на таком барахле, на большую сцену не выводят," - подумал я, провожая взглядом жену с будущим любовником.
Ревности я не испытывал. Мужичок был лет на тридцать меня старше, ростом мне по плечо, почти облысевший и какой-то слащаво противный. Уже пару раз он бывал у нас в доме, заходя для того, чтобы подвезти Иру на репетицию самодеятельного оркестра, в котором они оба играли, он - на виолончели, а Ира на скрипке. Перед приходом Христофера Ира тщательно прихорашивалась и готовила что-нибудь вкусное. От ее приглашения поесть он не отказывался и с удовольствием садился за стол. Меня же Ира не гнала, но всем своим видом показывала, что присутствие мое нежелательно. То, что этот старик станет Ириным любовником, даже не могло прийти мне в голову, но находиться рядом с ним дольше нескольких минут мне было тошно, так как почти сразу он начинал меня, иммигранта, патронировать, давая важные советы своим вкрадчивым голосом.
Для меня и дочери Ира не готовила уже давно. Время свое она проводила на репетициях самодеятельного оркестра, каких-то встречах, вечеринках, а когда бывала дома, то все чаще и чаще пыталась покончить с собой.
Как-то поздно вечером, придя с работы, я застал Иру перед телевизором, полулежащую на диване, а на столе рядом с ней стояла порядочно отпитая бутылка водки.
- Ну вот, ты мне не верил, а сейчас ты видишь меня в последний раз, - с довольной улыбкой на лице сказала она.
- Куда собралась? - осведомился я.
- Иду на море топиться, вот ждала тебя, чтобы попрощаться.
- А с Наташкой уже попрощалась?
- Нет, не хочу расстраивать ребенка.
- Ну, прощай, - сказал я через плечо по пути на кухню.
Сделав яичницу и открыв какие-то консервы, я свалил все это в тарелку и стал быстро жевать. На стене передо мной висели часы и секундная стрелка неумолимо шла вперед, быстро сокращая количество оставшегося мне сна. В три тридцать утра мне нужно было встать на первую работу, в четыре выбежать из дома, в час дня вернуться, наскоро поесть и переодеться в музыкальное, а потом опять сидеть на заднице почти без перерывов и играть балету до девяти.
- Ну, я пошла, - грустно сказала Ира, войдя на кухню.
- Давай, не задерживайся, у тебя уже все кончено, а нам еще жить, - ответил я и пошел в спальню.
Заведя будильник, я улегся в постель. Через некоторое время стукнула входная дверь и все стихло. Только мелкий холодный сиэтлский дождь шуршал за окном. "Интересно, зонтик она взяла?", - думал я.
Заставить себя уснуть мне не удавалось. Перед закрытыми глазами удалялся в темноту образ жены, куда-то вниз, к холодному морю. Мысли расплывались, усталость брала свое. "А вдруг все-таки утопится? Да нет, просто издевается, как всегда." Незаметно я провалился в тяжелый, душный сон, но ненадолго. Знакомый высокий голос внезапно зазвенел прямо над головой, заставив меня вздрогнуть.
- Что, обрадовался? Спишь себе спокойно?
- А что не утопилась-то?
- Холодно там как-то и мокро, - ответила Ира и, сев на край кровати, стала раздеваться.
Я встал, забрал свою одежду и ушел на диван в гостиную. Через пару минут появилась Ира и начала что-то нудно бубнить и, как это бывало уже много раз в течение жизни с ней, мне пришлось спрятаться в туалете. Я сидел на унитазе, положив голову на руки и закрыв глаза, и слушал, как она ритмично тупо долбит в дверь. "Наверное разбудила Наташку, хотя Наташка уже привыкла..."
Прежде чем продолжить свой рассказ, мне необходимо вернуться назад во времени, так как за несколько лет до этого со мной произошло событие, повлиявшее на всю мою последующую жизнь.
СОН
За два года до отъезда в Америку, летом, в июле, Ира с Наташей поехали к Ириным родителям в Полтаву. В тот раз я с ними не поехал, так как предыдущие совместные поездки удовольствия мне не доставляли. Оказываясь на родине, Ира сразу преображалась в столичную даму и соответствующим образом себя и вела и с родителями, и с родственниками, которых мы навещали. Поэтому мне всегда было как-то немного стыдно перед ними, стыдно, наверное, оттого, что моя жена так себя с ними ведет... Что касается поцелуев под темно-синим звездным украинским небом, то этот атрибут совместного отпуска совсем отсутствовал. Пряные запахи южной ночи вызывали у Иры только одно желание - спать. Спать для того, чтобы набраться сил и на следующий день снова показывать всем свое столичное превосходство. Ну, словом, в этот раз я в Полтаву не поехал.
Оставшись на даче под Москвой, я каждое утро ходил на рыбалку, а вечером играл в футбол на местном поле. После футбола частенько следовал преферанс и дни летели, как секунды. И вот, когда до возвращения жены с дочкой оставалось чуть больше недели, я подготовил рыбацкие снасти для следующего утра, завел будильник на три и лег в постель ровно в двенадцать.
Сразу же мне начал сниться сон, но таких снов я ни до того, ни после не видел. Скорее это можно назвать видением, хотя это тоже не очень подходит. Только через несколько лет я дал этому для себя определение. События, произошедшие со мной в будущем, собственно, целый кусок жизни в предельно сжатом виде был закинут в меня для просмотра на несколько минут, а может даже и секунд.
Я шел по дороге к нашей даче. Сильно парило, а по канавам справа и слева неслись потоки воды. Я знал, что совсем недавно прошел необыкновенной силы ливень. Всю эту картину я видел и, как обычно, изнутри и одновременно снаружи, как в кино, с той лишь разницей, что все краски были во много раз ярче, чем в жизни. У меня за спиной на востоке вставало солнце, а одет я был в простые штаны и рубашку, сшитые из белой простыни.
Подойдя к калитке, через окна террасы я увидел, что в доме собралось много народа. Я зашел в дом. Веселые возбужденные люди расставляли на столе тарелки, кто-то нес с кухни миску с салатом, кто-то раскладывал вилки. Одеты они были, как музыканты оркестра, но сняли с себя пиджаки и повесили их на спинки стульев. Среди них был и мой отец, который суетился наравне со всеми. Подойдя к нему, я спросил: " Пап, а что здесь происходит?" Он повернулся ко мне, но я так и не понял, видит он меня или нет, вроде бы посмотрел на меня, но вроде и сквозь меня. Открыв дверь в нашу с Ирой спальню, я увидел жену с подругой, стоящих перед зеркалом и о чем-то возбужденно беседующих. Ира, в красивом легком платье, с пушистыми волосами, убранными в хвост, аккуратно красила тушью ресницы. "Ир, что тут у вас?" - спросил я. Ира повернулась в мою сторону и посмотрела на меня так же, как две минуты назад это сделал отец. Ничего не ответив, она снова повернулась к зеркалу. Постояв рядом с Ирой еще минуту, я медленно вышел из спальни и остановился в замешательстве. Увидев мать, суетящуюся на кухне, подошел к ней: "Мам?.. " Она обернулась на секунду и опять стала заниматься своим делом, переговариваясь с кем-то, находящемся на террасе.
Мимо кухни прошли Ира с подругой и вышли на крыльцо. Я последовал за ними и увидел, как двое мужчин, куривших на крыльце, обняли их за плечи. Я подошел к Ириному мужчине и сильно ударил его кулаком в лицо. Тот кубарем скатился вниз по ступенькам и ударился затылком о бетонную дорожку. Ира с подругой и ее приятелем сбежали с крыльца и стали причитать над лежавшим. Через несколько секунд он открыл глаза, вся компания стала его поднимать и отряхивать, а я одиноко стоял на крыльце, понимая, что мне здесь уже делать нечего.
Побитого заботливо провели мимо меня в дом. Я спустился вниз и вышел на дорогу. Солнце поднялось немного выше, испарения рассеивались, и я видел себя в белых штанах и рубашке, уходящего от дома, куда-то по направлению к станции.
В этот момент я проснулся. Сердце билось глухими, тяжелыми ударами, а нервы были напряжены настолько, что казалось разорвут меня изнутри. "Что это? Почему?" Я встал и зажег свет, на часах было четверть первого. Как-то автоматически я оделся, пошел на кухню (ту самую, на которой еще несколько минут назад суетилась, не замечая меня, мама) и попытался по привычке поставить чайник. Но не смог, так как мысли распирали и чувствовалось, что легкое облегчение приносит только движение. Надев на плечи рюкзак, я вышел во двор, посмотрел на стоящий у стены велосипед, но решил идти на рыбалку пешком, так как времени до рассвета оставалось еще много. По той же дороге, по которой я пришел во сне на дачу, я шел в сторону водохранилища. Еще в темноте я отомкнул замок на лодке, медленно и бесшумно положил цепь на пирс, вставил весла в уключины и начал привычно грести.
Налечь на весла не было сил. Мимо меня медленно проплывали знакомые силуэты камышей и заводей, а я едва толкал воду, как дряхлый старик. Выплыв на середину водохранилища, я положил весла в лодку, дождался рассвета, но рыбачить так и не смог. Также медленно я вернулся на пирс, но вместо того, чтобы идти домой, поплелся в лес. Весь день я, как зомби, ходил по оврагам и перелескам, иногда присаживаясь на поваленные деревья или пеньки.
Наконец, вечером, я все же дошел до дома. Мама уже приехала с работы, и, сидя за столом на террасе, я перессказал ей сон.
- Да ладно тебе, мало ли какая чушь приснится, - отреагировала она.
- Чушь? А почему же мне тогда так плохо?
- А что у тебя болит?
- Да вроде ничего, просто очень тяжело и плохо.
- Тогда нечего беспокоиться. Пройдет.
Проходило очень медленно. По ночам я спал без сновидений, но просыпался рано и уходил из дома бродить, возвращаясь к вечеру. Так прошло три или четыре дня. На пятый я смог встретиться и немного посидеть с друзьями, на шестой - пойти на рыбалку. Объяснить для себя этот странный сон я тогда так и не смог. Понять, откуда взялись те душераздирающие чувства, было тоже невозможно просто потому, что подобных чувств я никогда раньше не испытывал. Догадаться же, что мне показали период моей жизни в будущем, и, главное, зачем - было нереально вообще.
Вскоре приехали Ира с Наташкой. Не рассказать жене о случившемся я, конечно, не мог, хотя к тому времени понял, что почувствовать хотя бы одну каплю из того, что чувствовал я, не сможет никто.
Назад в более настоящее
Удары в дверь внезапно прекратились. Посидев на унитазе на всякий случай еще несколько минут, я потихоньку вернулся в гостиную и лег на диван. В доме стояла тишина, Ира спала и будет спать до обеда. Мысли с привычной болью плыли в голове: "Как бы отработать следующий день и не уснуть за рулем или за роялем... Может, удастся поспать в середине дня хоть полчасика... Как хорошо, что теперь Наташку возит в школу школьный автобус... Сейчас она спит в своей кроватке на втором этаже, бедняга... Ну ничего, как-то все наладится..."
Поспать на следующий день так и не удалось. В середине дня, как-то умудрившись не заснуть за рулем, я вернулся с работы, зашел на кухню, и тут же за мной там появилась Ира.
- Что, поедешь сейчас в балет? - спросила она.
- Сейчас хочу быстро поесть, потом поспать полчасика, а потом поеду. Чего бы поесть?
- Не знаю, чего хочешь, то и ешь.
- А что Наташка будет есть, когда придет из школы?
- Родители твои накормят, не пропадет.
Нажарив картошки, я закидывал ее в себя, как топливо, понимая, что поспать те необходимые мне полчаса уже не удастся.
- Вот видишь, - продолжала Ира, - оказалось, что ты музыкант, а я - нет.
- Я не музыкант.
- Как нет! Вон, ты и в балете играешь, и преподаешь, а меня нигде не берут!
- Я не музыкант, - тихо ответил я, - если надо будет прокормить Наташку и тебя, то я пойду и говно месить. Но если у меня есть возможность зарабатывать музыкой, то я это и делаю.
- Возьми меня с собой в балет, - после некоторого молчания сказала Ира.
- Зачем?
- Ну, пока ты будешь там играть, я познакомлюсь с людьми и, может, и меня возьмут на работу...
- Кем?
- Не знаю. Кем-нибудь.
- А не боишься, что меня уволят из-за того, что ты там будешь отвлекать работающих людей? - спросил я.
- Нет, не боюсь. Ведь ты сам только что сказал, что можешь месить говно, так чего тебе бояться?
- Нет, я спрашиваю, не боишься ли ты.
- Я уже сказала - нет!
Переодевшись под аккомпанемент Ириных упреков, я выскочил из дома и уехал.
Вечером Ира была серьезной.
- Прощай,- сказала она. - Сегодня я наверняка уйду из жизни навсегда.
- А предсмертную записку написала?
- Зачем? Все-равно никому до меня нет дела.
- Ну, а тебе есть дело до Наташки, до меня и всех остальных?
- Нет. Если вам на меня наплевать, то и мне на вас тоже.
Я подошел к ней и попытался ее обнять, но она меня оттолкнула.
- Позвони матери в Полтаву, ведь ты с ней не разговаривала уже около года, - попытался я перевести разговор на другую тему.
- А что я ей скажу? Чего я здесь достигла?
- Она, что, тебе сказала не звонить, пока не достигнешь? А сама-то ты не хочешь просто услышать ее голос?
- Все, прощай, - ответила Ира и стала надевать пальто.
Наверху в своей спальне спала Наташка, в соседней - мои родители. Если они и слышат наш разговор, то слов все-равно не разбирают. Хорошо.
Я лежал в кровати в темноте, глядя в потолок. Слезы медленно стекали по щекам, в уме проносились картины прошлых лет: Ира, роддом, маленькая Наташка, дача, Клязьминское водохранилище, аллея желтеющих берез в сентябре, сон... Неужели сон был обо всем об этом? Ну хорошо - Ира, но причем же здесь родители? Завтра суббота, можно подольше поспать...
Утром меня разбудила Ира.
- Мне нужно, чтобы ты отвез меня в одно место. Не беспокойся, обратно меня привезут.
- Если тебе нужно, то сама и поезжай.
- У меня машина в ремонте.
- В ремонте она не у тебя, а у меня, не надо было бить.
- Сам виноват, как ты меня научил, так я и езжу. - парировала Ира.
- Ночью опять топиться пойдешь?
- А тебе какое дело?
- Да, собственно - никакого, ты права.
- Тогда попрошу твоего папочку, он мне не откажет.
- Конечно, нет, он добрый... А, может, возьмешь Наташку с собой? Ей будет приятно побыть с мамой.
- Знаешь, я уже поняла, что мне вообще не надо было иметь детей. Мне надо было заниматься карьерой. Ну ничего, еще не поздно.
Позанимавшись где-то карьерой пару дней, Ира опять вернулась к самоубийству. Как всегда, дождавшись ночи, она стала требовать, чтобы я повесил ей в гараже веревку, чтобы она могла повеситься. Я ей отвечал, что достаточно крепкой веревки у меня нет, а она ходила в гараж, приносила оттуда разные веревки и спрашивала:
- А эта подойдет?
- Нет.
- А эта?
- Тоже нет.
- Но вот эта-то точно подойдет?
- Я же сказал, что дома веревки, которая тебя выдержит, точно нет!
- Тогда обещай, что завтра купишь такую в магазине!
Мне нужно было хоть немного поспать, и потому я сдался:
- Обещаю!
На следующий день я, конечно, никакой веревки не купил, да и некогда мне было этим заниматься. Правда, вечером я в этом раскаялся.
- Ага, наврал! А я-то тебе поверила! Строишь из себя честного, а сам врешь!
Пришлось уйти из дома и бродить по улицам. На следущий день я зашел в магазин и купил веревку, которая по паспорту выдерживала примерно половину Ириного веса. Вечером я отдал ей веревку с пожеланием удачного повешения, а сам пошел спать, то есть стараться заснуть. "Вдруг все-таки повесится? Что тогда завтра сказать Наташке? Да нет, веревка не выдержит... А может догадается сложить веревку вдвое?.. Хотя, если бы хотела, то уже сделала бы это, да и веревку сама купила бы... Издевается, знает, что я сейчас об этом думаю и с удовольствием издевается..."
Дверь в спальню отворилась.
- Я не могу достать до балки, - деловым тоном сказала Ира, - иди и повесь веревку сам.
- Можно бегом?
- Ах, ты еще и шутишь! Иди, вешай, а то опять придется всю ночь по улице гулять.
- Уж лучше гулять, чем сесть в тюрьму за убийство. Приедут завтра американские менты и как-нибудь обнаружат, что веревку вешал я.
Я начал одеваться, а Ира цеплялась за меня, но, как всегда, на улицу за мной не пошла.
Вскоре требования повесить веревку возобновились. К этому времени я уже хорошо понимал, что кончать с собой Ира не собирается, но совершенно не верить родному человеку тоже не мог. Наконец я пошел в гараж, перекинул веревку через балку и сказал ей, что все готово. Тогда она стала просить, чтобы я поставил под веревкой стул... Что ж, я и это сделал. Пролежал в темноте часа три, глядя в потолок, а потом тихо, на цыпочках, пошел проверить, что происходит. Ира мирно спала в гостиной на диване.
На следующий день я встретился со своим знакомым - Виктором, который работал психологом в одной из клиник Сиэтла. Просидели мы у него до поздней ночи. Потом в ближайший выходной встретились опять и разговаривали почти до утра. Я рассказал ему, что происходило у меня в жизни.
- Для меня очевидно, что ее надо лечить, - продолжал свою мысль Виктор.
- От чего?
- От психического расстройства.
- Но ведь Ира так себя ведет только дома, в основном со мной, а на людях ведет себя совершенно нормально.
- Что ж, это вполне объяснимо. Чего она сможет добиться таким способом от чужих людей? Ничего! Им до нее дела нет, а она прекрасно знает, что ты ее любишь и пытается играть на этом.
- И чего же она пытается добиться от меня?
- Так ты же мне сам все рассказал! Чтобы ты устроил ее в какой-нибудь оркестр, где она будет блистать на сцене, или еще что-нибудь в этом роде.
- Да как же я могу ее устроить, если я сам здесь еще без году неделя?
- Саш, ты что, глухой? Дело не в тебе! Просто ты единственный, на кого она может так давить.
- Да она не давит, она издевается, - сказал я.
- Ну, хорошо, давит посредством издевательств. Давай выпьем.
Мы выпили и чем-то закусили.
- В таком случае, она контролирует ситуацию, - продолжал я, - ведь она соображает, где и как себя вести.
- Безусловно.
- Так какая я же она тогда сумасшедшая?
- А разве нормальные себя так ведут?
- Слушай, Виктор, ты, конечно, знаешь, что есть люди, которые симулируют различные трудно диагностируемые заболевания для того, чтобы получить инвалидность и жить, не работая. Так вот, они нормальные или душевнобольные?
- Нужно рассматривать каждый отдельный случай.
- Ага, значит, если симулянт сумел доказал свою болезнь, то он инвалид, а если нет, то нет.
- Слушай, - спросил Виктор, - к чему ты клонишь?
И тогда я рассказал ему про Люсю. Вскоре после приезда в Америку мы познакомились с бывшей женой одного из давних знакомых моего отца. Она с удовольствием приехала к нам в гости и провела вечер, расспрашивая нас о России и рассказывая о себе. После развода с мужем суд назначил ей содержание, признав ее душевнобольной.
- Сейчас мой бывший платит мне денежку, - говорила она с довольной улыбкой, - а когда перестанет, то будет платить государство.
- И что, на эти деньги можно жить? - с интересом спросила Ира.
- Конечно. Мне много и не надо, а там, глядишь, и мужика хорошего встречу.
Еще до встречи с Люсей Ира начала активные поиски работы в Сиэтле и близлежащих городах. Видимо, для нее было сюрпризом, что в Америке ее никто не ждал, а на каждое освободившееся место желающих было не меньше, чем в Москве. Появившиеся знакомые музыканты, выходцы из бывшего Советского Союза, тоже сделать для Иры ничего не могли. Постепенно из нее полезла злость: "Жиды проклятые! Уже и здесь все оккупировали!" - шипела она, садясь в машину и в то же время приветливо улыбаясь и помахивая ручкой провожавшей нас паре, у которой мы только что были в гостях.
- Да как тебе не стыдно! Ты же только что сидела за их столом! - оборвал я ее.
- Да не нужен мне их жидовский стол!
- Лучше молчи, а то выкину из машины и пойдешь домой пешком.
Через пару недель за ужином Ира сказала:
- Знаешь, я подумала, что можно закосить под нервнобольную, как Люся, и жить себе припеваючи. Плохо что ль, тебе платят, а ты делаешь, что хочешь.
- Неужели тебе настолько не хочется работать?
- А меня нигде не берут.
- Не берут тебя в оркестр. Так иди преподавать, педагоги всегда нужны.
- Э, нет! Я уже в России напреподавалась, не за тем я в Америку ехала.
Я замолчал и, налив себе и Виктору, поднял рюмку. Он поднял свою. Выпили, закусили.
- Так ты думаешь, что она косит? - спросил он.
- Не знаю... Может, закидывает донки в разные места, как рыболов. На одну насаживает меня, на другую Христофера, на третью еще кого-то или что-то, на четвертую - психическую болезнь - глядишь, на какую-нибудь да клюнет.
- Прости за нескромный вопрос - а как у вас с сексом? - спросил Виктор.
- О, с сексом все предельно просто - его нет. Понимаешь, она все время показывает, что он нужен мне, а ей как бы все равно. Поэтому за свое невзаимное желание я должен предоставлять ей определенные компенсации. Какая-то проституция с собственным мужем. Собственно, так было еще и в России, и в конце концов, я понял, что приставать к ней с нежностями я больше не могу и не хочу.
- Не хочешь унижаться, - отреагировал Виктор.
- Именно.
- Ну, друг, ты попал...
- Попал я уже давно, но думал, что только с сексом, а теперь Ира поняла, что я люблю ее и как самого ближнего родственника, и как мать нашего ребенка, и спекулирует теперь на этом.
- Ну, а почему бы тебе тогда не потребовать от нее исполнения супружеского долга?
- Типа, полежи, подожди, пока я свою нужду справлю?
- Вижу, тебя это не устраивает.
- Нет, не устраивает. Слушай, уже почти утро, заезжай ты ко мне в следующий раз.
- Нет, дорогой, пока ты живешь с Ирой, лучше ты ко мне. Ну, пока, веди машину аккуратно.
- Хорошо, - ответил я, уходя.
Через несколько дней мне позвонили из полиции:
- Александр?
- Да, это я.
- Мы забрали вашу жену и отвезли ее в госпиталь, в психиатрическое отделение.
- А что случилось?
- Ее лечащий врач в курсе, он вам все и расскажет.
- А с ней все в порядке?
- Физически она не пострадала.
Я сидел на лавке в госпитале в ожидании приема. Мимо меня то и дело проходили люди в белых халатах, пахло хлоркой, а где-то там, за какой-то дверью находилась моя жена Ира. Наконец появился врач и пригласил меня в кабинет.
- Не беспокойтесь, с вашей женой все в порядке, чувствует себя хорошо.
- Но что же все-таки случилось? - спросил я.
- Сегодна утром Ира, по рассказу очевидцев, появилась на мосту, который находится над скоростной дорогой. Какое-то время она по нему ходила, временами перевешиваясь через перила. Потом подошла к ближайшему к мосту дому, постучала в дверь и попросила у хозяев попить воды. Воды они ей принесли, а потом стали наблюдать за ней из окна. Ира снова вернулась на мост и опять начала свешиваться с перил и ходить туда-сюда. Хозяева заподозрили, что она хочет покончить с собой и позвонили в полицию. Полицейские приехали и стали просить ее уйти с моста, но она не соглашалась и толкнула женщину-полицейского. Тогда они ее задержали и привезли к нам.
- Могу я ее сейчас увидеть?
- Конечно, только, пожалуйста, не задерживайтесь долго, а завтра я вам позвоню и сообщу о своем решении.
Увидев меня, Ира явно не знала, как себя вести и что говорить.
- Ну, как ты?
- Нормально, - сказала она.
- Не беспокойся, завтра будешь дома. Тебя покормили?
- Да.
- Ну, давай, мужайся, все наладится...
- Поезжай, а мне надо идти в палату.
- Я скажу Наташке, что ты осталась у подруги.
- Как хочешь, мне все равно.
На следующий день позвонил доктор и сказал, что Иру можно забирать домой.
- Я не вижу у нее никаких серьезных отклонений, сходите на прием к психиатру в свою клинику и ей выпишут антидепрессанты.
По дороге домой Ира сидела в машине сначала молча, а потом сказала:
- Вот видишь, ты мне не верил, а я на самом деле склонна к самоубийству. Здесь просто так в психушку не берут, это Америка.
После долгих уговоров она-таки согласилась сходить к психиатру. Тот, естественно, выписал ей антидепрессанты, но принимать она их так и не стала. Все чаще она встречалась с Христофером и играла на всяких самодеятельных выступлениях.
Звездная болезнь
То, что сон был вещим, я начал подозревать через год после того, как он мне приснился, а события начали разворачиваться немного раньше - весной следующего года. Перестройка набирала темпы и возрождавшееся антерпренерство бурно расцвело не только в торговле, но и в искусстве, точнее сказать - в торговле искусством.
К тому времени Ира устроилась в оркестр, который был набран в основном из студентов музыкальных факультетов учебных заведений Москвы. Студентам денег не платили, но удерживали в оркестре обещаниями гастрольных поездок, которые действительно время от времени случались. За поездки им давали немного денег, но, главное, бесплатно возили по разным городам России, предоставляя гостиницы и какую-то еду. Один раз оркестр даже выехал на пять дней за границу. Ира и еще несколько человек, имеющих законченное музыкальное образование, получали какую-то мизерную зарплату, но на нее не смог бы прокормиться даже самый скромный одинокий человек. "Ничего, - говорил я Ире, - играй, поддерживай форму, а я пока буду зарабатывать на жизнь." Оставив музыку и занявшись бизнесом, я зарабатывал тогда значительно больше любого знакомого мне музыканта.
Так вот, весной того самого 1993-го года, в один прекрасный вечер, Ира вернулась с репетиции и радостно провозгласила, что их оркестр едет на гастроли.
- Представляете - Франция, Испания! Два месяца мы будем ездить по Европе!
- А тебе не грустно уехать от меня с Наташкой летом на два месяца? - спросил я.
- Грустно, конечно, но такая возможность выпадает не часто. И потом, нам же за это заплатят.
- Сколько?
- Точно не известно, но вроде бы около двухсот долларов.
- Мне это не нравится, - сказал я.
- Что, завидуешь? - встала в оборону Ира.
- Нет, просто я считаю, что, когда у тебя есть муж и ребенок, уезжать в отпуск одной просто неприлично и эгоистично.
- Это не отпуск, это работа!
- Работа - это то, за что платят деньги, на которые можно жить.
- Нет, - уже кричала Ира, - работа это то, чему ты учился! Я - музыкант, а ты торгаш!
- А на какие деньги Наташа ходит в элитную школу?
- Ты мужчина, вот тебе и положено зарабатывать.
- В таком случае твое женское дело - заниматься семьей и хозяйством.
- Да говори что хочешь, я все равно еду.
- Послушай, Ира, железного занавеса больше нет, давай съездим в тот же Париж вместе, конечно, не на два месяца, а дней на десять.
- Я же сказала, что это не отпуск, а моя работа, - отрубила она и вышла из комнаты.
Как всегда, сразу же после окончания Наташкиного учебного года мы из московской квартиры перебрались на дачу. Разговоры об Ириной поездке, зайдя в тупик, вспыхивали ненадолго и затухали, ничего не разрешая. Количество Ириных репетиций возросло, а деньги ей уже давно перестали платить вообще, обещая гастрольные компенсации. Все больше и больше я замечал, что она смотрит на меня с еле заметным превосходством, а мои родители встают на ее сторону. Как-то, сидя на террасе за обеденным столом, Ира сказала, обращаясь как-бы к родителям:
- Я познакомилась с Сашей не на пруду (имея в виду мою любовь к рыбалке), а в музыкальном училище!
Родители сидели тихо, молчаливо соглашаясь с Ирой.
- Вот именно, - ответил я, - мы познакомились в музыкальном училище, а не в кружке самодеятельности. Для того, чтобы играть в самодеятельном оркестре, не надо заканчивать ни училища, ни консерватории.
- А ты закончил консерваторию, но вместо того, чтобы заниматься своим делом - торгуешь, - с неприязнью фыркнула на меня мама.
-Ну, прости, - ответил я, - я понимаю, что тебе хочется гордиться сыном-музыкантом, а сын-торгаш для тебя унизительно.
Развестись с Ирой я хотел уже несколько лет назад. Я рассказал об этом отцу, но он тогда попросил:
- Пожалуйста, не разводись. У меня такое тоже было с твоей мамой, но твоя бабушка (мамина мама) попросила меня не разводиться ради нее и я не развелся. Да и что будет с Наташей? Вот возьмет Ира и увезет ее к матери в Полтаву.
- Да никуда она ее не увезет, она же прекрасно знает, что Наташке здесь лучше.
- Ну, в-общем, прошу, не разводись. Ты знаешь, как мы с мамой любим внучку.
Некоторое время я думал, сомневался, но в конце концов про себя решил, что такая уж мне досталась жена и буду я с ней жить, и буду ее любить, и не буду смотреть в сторону.
Тогда же, когда до Ириных так называемых гастролей оставалось пару недель, я понял, что жить с ней больше не хочу и не могу. Потерять Наташку я уже тоже не боялся, так как видел, что Ире она практически не нужна. Часто, вместо того, чтобы после репетиции ехать на дачу, где жили Наташка и я, Ира ехала ночевать в московскую квартиру. По крайней мере, она мне так говорила.
- Ведь тебе до дачи ближе и быстрее, - говорил я ей.
- В Москве мне удобнее помыться и привести себя в порядок, - отвечала Ира, - да мне и пластинки кой-какие необходимо послушать.
В конце концов я сказал:
- Давай разводиться.
- Да ты меня уже и раньше пугал разводами. Не хочу я разводиться.
- Я не пугаю. Я решил с тобой развестись.
- Ну и разводись. А я этим заниматься не буду, у меня на это нету времени.
- Тогда я буду подавать бумаги один, - сказал я.
- Ну и подавай, а когда вернусь, то развода тебе все равно не дам.
За три-четыре дня до ее отъезда ко мне подошла мама и сказала:
- Знаешь, все-таки Ира едет за границу, а у нее недостаточно приличной одежды.
- Так пусть купит.
- Ну смягчись, все-таки она тебе не чужая.
Я смягчился и мы втроем (мама, Ира и я) поехали одевать Иру. Накупили ей кучу новых вещей, которые как выяснилось позже, она с себя снимала, ложась в постель со своим любовником.
За два месяца отсутствия Ира позвонила домой всего один раз. Когда она вернулась, то очень быстро я понял, что она мне изменяет. С холодным умом, расчетливо и быстро я вывел ее на чистую воду. Моментально вся гордость и спесь великой звезды, приехавшей из-за границы, с нее слетела и она начала умолять меня о прощении. У меня же внутри поселилось какое-то брезгливое равнодушие к ней, но умом я понимал, что со всем этим надо кончать. Однажды я прервал какой-то из ее монологов и сказал:
- Хорошо, звони своему любовнику, я хочу с ним встретиться.
- Зачем? Я же тебе говорю, что у нас все кончено, он мне никто...
- Нет, Ира, бери трубку и звони.
Она взяла трубку, набрала номер и произнесла фразу, интонацию и слова которой я помню и по сей день.
- Привет, это я, - произнесла Ира таким же голосом и тоном, как говорила когда-то давно по телефону мне. - Давай встретимся... через час... На том же месте у метро... Хорошо.
По дороге на встречу она всячески пыталась отговорить меня ехать. Клялась в любви и вечной верности, раскаивалась и пыталась меня обнимать, но я хотел только одного - посмотреть на ее мужика и послушать, что он скажет. Как его звали, я не запомнил, имя его было то-ли армянским, то-ли азербайджанским, да как-то так он и выглядел. Несколько секунд мы стояли молча. И у Иры, и у него был вид провинившихся школьников, а я, вспомнив сон, не имел ни малейшего желания его бить. Мне была интересна Ирина реакция, а он мне был совершенно безразличен. Небольшого роста, с потертым скрипкой подбородком, он смотрел на меня снизу вверх без вызова и гордости героя-любовника. Наконец я сказал:
- Я хотел встретиться с вами двумя для того, чтобы принять решение, что мне делать дальше.
- Я предлагал Ире выйти за меня замуж и удочерить ее дочку, но когда мы вернулись в Москву, Ира решила остаться с тобой, - ответил он.
- Удочерить мою дочку? - переспросил я.
Ира молчала, потупив глаза, говорить больше было не о чем, и только когда мы отошли от ее любовника на порядочное расстояние, быстро залепетала:
- Ну посмотри на него и на себя, тебе же ведь там совершенно не к чему ревновать.
- А что же ты в нем нашла?
- Ну ты же знаешь этих южных мужчин, как они могут ухаживать, какие слова говорить, комплименты...
- Конечно, знаю, сам попадал столько раз, потом даже не мог понять, как оказывался с ними в постели.
- Ну, пожалуйста, ну не шути, - сделала умоляющие глаза Ира.
- Не шутить? Хорошо. Раз в три дня вы играли со своим студенческим оркестром в каком-нибудь местечковом испанском или французском клубе, церквухе или просто на площади. Денег за это собиралось не много, но тому пройдохе, который организовал ваши гастроли в кавычках этого было достаточно, ведь заплатить ему надо было только за вашу транспортировку и ночлег. Что совсем противно, так это то, что он бессовестно использовал великую российскую и советскую репутацию в музыке для продажи вашего самодеятельного оркестра наивным европейским обывателям. Что касается тебя, то играть по паре часов в три дня, а остальное время кататься по Европе на автобусе, посещать музеи, купаться в теплом испанском море было не вполне достаточно. Ведь для полного счастья нужно было еще и с кем-то спать, ведь не проводить же европейские ночи одной. Теперь ты вернулась назад из праздника в будни и хочешь, чтобы все было по-старому, по крайней мере до следующего праздника.
- Пожалуйста, дай мне шанс, - взмолилась Ира, - я все поняла, ты во всем прав. У тебя больше никогда не будет повода упрекнуть меня за что-нибудь, а мне, кроме тебя, никто не нужен.
Говоря это, она пыталась меня обнимать и целовать, но поселившееся во мне чувство холода и брезгливости по отношению к ней в конце концов вырвалось наружу.
- Не трогай меня. Еще раз дотронешься - мозги вышибу! - сказал я таким тоном, что она даже и не подумала в этом усомниться.
Через пару дней я улетел на неделю в Индию за товаром. Побыв наедине с собой, я решил, что может быть ради счастливой жизни в будущем мне надо постараться через все это пройти и простить. Иру я знал много лет, а теперь узнал еще лучше. В том, что она раскаивалась, у меня не было сомнений, ведь она клялась всем святым на свете. О том, что у нее просто нет ничего святого, я тогда и предположить не мог. Также я не мог предположить, что она больна серьезной хронической болезнью - звездной.
Через несколько месяцев мои родители объявили, что всех нас вызывают на собеседование в американское посольство. Я ехать в Америку не хотел, но отец опять попросил:
- Пожалуйста, поезжай ради нас с мамой. Если тебе там не понравится, то вернешься назад.
- У меня здесь друзья, родственники, я все здесь люблю. Наташка учится в хорошей школе, зачем мне Америка?- отвечал я.
- Я же тебе говорю, ради нас с мамой...
Потом к родителям присоединилась Ира. Она тоже хотела ехать и уверяла меня, что там нас ждет новое счастье. Что ж, вся моя семья хотела ехать и я сдался.
По пути в посольство отец уже в который раз напоминал:
- Прошу, ради меня, только посиди и помолчи. Главное - помолчи, я сам буду отвечать на все вопросы.
Помолчать значило врать молчаливо. Врать - ради счастливого будущего в Америке. Что ж, я сидел и молчал в то время, как мой отец рассказывал о несправедливом отношении к нему - еврею в России (Советском Союзе) и о том, что не может чувствовать себя безопасно в этой стране. Чувствовал ли я какую-нибудь опасность для себя и своей семьи? Пожалуй, не больше, чем сейчас в Америке. Видимо потому, что хоть и носил фамилию отца Хаймович, но евреем себя не чувствовал. Когда-то, когда мне испольнилось шестнадцать лет и я пришел в милицию получать свой первый паспорт, тетенька-милиционер спросила меня:
- Саша, а ты не хочешь взять фамилию матери, будешь Орловым.
- Брать фамилию матери как-то не по-русски, да и все меня уже знают как Хаймовича, - ответил я.
Еще через полгода мы все улетели в Америку: мои родители, Ира, Наташа, наш пудель Рональд и я. Вспомнив опять свой сон, я понял, что в нем я уходил со своей родины, но уходил один. В Америку же мы прилетели все вместе и не было тех душераздирающих чувств, которые я испытывал в том сне. Что ж, тогда еще многого просто не случилось.
За Ирино пребывание в госпитале пришлось заплатить немалую сумму. Ее это ничуть не волновало, так как проблем с деньгами у нее уже давно не было. У нее была только одна проблема - как попасть в звезды. Но здесь, в Америке, так же, как и там, в России, в звезды ее брать никто не хотел. Была только одна надежда - старичок Христофер.
Прошло еще несколько недель, в течение которых Христофер, видимо, успешно кормил Иру своими обещаниями, и мне выпала передышка с самоубийствами. Но обещания не сбывались и она опять переключилась на меня. Как-то в середине дня, когда Наташка уже пришла из школы, Ира приехала домой и со свойственным ей победным видом провозгласила:
- Все, теперь я точно с собой покончу.
- Давай-давай, не буду тебе мешать, - ответил я, уходя в другую комнату. Ира, как всегда, последовала за мной и вытащила из сумочки револьвер.
- Ну, что, теперь веришь? - с гордостью сказала она.
- А стрелять чем будешь, горохом? - улыбнулся я.
Вместо ответа она вынула из сумки большую пачку патронов.
- Ну и где ты все это взяла?
- Пистолет украла в магазине. Попросила продавца показать мне несколько, а когда он отвернулся, то один быстро спрятала.
- А патроны?
- Сразу заехала в другой магазин и купила патроны к этому пистолету.
- А зачем такую огромную пачку, тебе же нужен всего один?
- Такую мне продали.
- Знаешь, Ира, если бы ты действительно хотела стрельнуться, то у тебя уже была такая возможность. Села бы спокойно в свою машину, заехала бы куда-нибудь в парк и бай-бай. Но тебе этого не надо, я уже давно понял, ты опять пытаешься надо мной издеваться. Или тебе будет приятно, чтобы твоя дочка увидела тебя с дыркой в башке?
- Вот увидишь, сегодня ночью застрелюсь, - со злобой ответила она.
- Нет, не застрелишься. Думаешь, тебе позволили бы утащить настоящий револьвер? Да это же игрушка, пугач, у него боек спиленный.
- Неправда, он настоящий!
- Ну дай сюда, я посмотрю.
Ира с готовностью отдала мне пистолет. Я взвел курок, щелкнул, прокрутил барабан, все было идеально.
- Ты знаешь, отличный револьвер, - констатировал я.
- Я же тебе говорила, - протягивая за револьвером руку, сказала Ира.
- Все, дорогая, твой шанс пропал. Скоро сюда приедут полицейские, а мне с ними иметь дело не хочется.
С этими словами я подошел к двери на второй этаж и, открыв ее, громко позвал Наташу. Ира начала истерически требовать револьвер обратно, а я попросил спустившуюся вниз испуганную дочку позвонить в полицию и попросить их забрать револьвер.
Через три-четыре минуты к дому на страшной скорости подъехали несколько полицейских машин с мигалками. Наташка, которая все это время была с полицией на связи, передала телефонную трубку мне:
- Мы уже знаем, что ваша жена украла револьвер из магазина. Где он сейчас?
- У меня, - ответил я.
- Выходите из дома и держите его на вытянутой руке перед собой. Медленно! - скомандовал полицейский.
Я вышел на крыльцо. Уже в мегафон полицейский закричал на весь район:
- Лечь на землю! Лицом вниз! Револьвер откинуть вперед! Не двигаться!
Все это я сразу выполнил, испытывая стыд перед соседями, стыд за жену, жалость к дочке и неприязнь к тупым ментам, которые вместо того, чтобы просто забрать револьвер, разыграли целую сцену чуть-ли не по захвату террористов.
Трое или четверо полицейских зашли со мной в дом и проследовали в комнату, где с невинным видом находилась Ира. Добровольно проехать в участок она отказалась и тогда женщина-полицейский достала наручники и приказала ей завести руки за спину. Но полицейская не понимала, что Ира - звезда, или уже очень скоро ею станет, и поэтому такого отношения к себе не потерпит. Прыгнув на полицейскую, Ира попыталась вцепиться ей в лицо, но просчиталась, так как женщина была хорошо обучена и скрутила ее в две секунды. Другие полицейские принесли носилки и, уложив на них брыкающуюся и матерящуюся Иру, пристегнули ей шею, руки и ноги.
- Мы уже проверили досье вашей жены, - обратилась ко мне женщина-полицейский, - так как она уже была один раз в психушке, то мы отвезем ее туда опять. Револьвер мы сейчас завезем в магазин и отдадим владельцу. Если он сочтет нужным, то подаст на Иру в суд, но я не думаю, что он будет это делать. Вот вам моя визитная карточка, позвоните мне позже и я сообщу вам номер Ириной палаты и фамилию лечащего врача.
Через три дня Иру отпустили домой. Как и в первый раз уже другой врач сказал:
- Конечно, трудно определить точно, но мне кажется, что ваша жена просто очень распущенная женщина.
- А скажите, доктор, распущенность - это болезнь?
- Я понимаю ваш вопрос, - ответил доктор, - на самом деле, порой трудно провести линию между болезнью и осознанным поведением человека. Распущенность невозможна без того, чтобы кто-то ее поощрял. В данном случае - это вы. Вы предоставляете вашей жене возможность так себя вести.
- Но ведь...
- Простите, прервал меня доктор, - у меня очень мало времени и я знаю все, что вы хотите мне сказать. Вы думаете, вы первый в такой ситуации? Не можете оставить больную жену? Все время сомневаетесь, больная она или не больная? Надеетесь на ее внезапное прозрение?
- Да, - только и смог ответить я.
- Что ж, удачи. Я назначил ей антидепрессанты, а что касается вас, то у вас все наладится.
- Когда?
- После того, как у вас не останется сил жить так дальше, - ответил доктор, выходя из кабинета.
На обратном пути из госпиталя я обратился к Ире:
- Ир, давай вместе пойдем к психиатру. Может, он поможет нам наладить нашу жизнь...
- Нет, не пойду.
- Почему?
- Ты хочешь туда идти для того, чтобы доказать мне, что ты прав, а я нет.
- Да не хочу я ничего доказывать, давай попробуем.
- Я же сказала - не хочу! - поставила точку Ира.
Ирины самоубийства, направленные на меня, с тех пор прекратились. Правда, еще раз она попробовала поиграть с моими родителями. Как-то утром, пройдя через их спальню в их ванную комнату, она разделась и улеглась в наполненную водой ванну. Полежав там некоторое время и не дождавшись их реакции, она начала их звать и просить подержать ее голову под водой, чтобы помочь ей утопиться. Естественно, помогать ей никто не стал и ей пришлось одеться и удалиться восвояси.
Наташка к тому времени стала заметно заикаться, особенно, если ей приходилось пообщаться с мамой. Временами она спрашивала меня:
- Пап, ну правда я на маму не похожа? Правда, я похожа на тебя?
- Правда, - отвечал я, да и можно ли было ответить что-то другое?
Последней Ириной жертвой мог стать наш пудель Рональд. Как-то вечером из соседней комнаты я услышал его слабое, приглушенное звуком работающего телевизора, попискивание. Войдя в комнату, я увидел Иру, навалившуюся спиной на подушку в углу дивана. Из-под подушки торчала Рональдова лапа. Я подскочил к Ире, сдернул ее с дивана и взял на руки маленького коричневого пуделя.
- Ну, а он-то что тебе сделал? - закричал я с обидой и злостью.
- А это чтобы ему жизнь малиной не казалась. Живет себе, ни хрена не делает...
- Ну, ты и дрянь! - выпалил я.
"Ну, хорошо, - опять размышлял я, - если Ира психически нездорова, то почему это выражается в том, чтобы убивать собаку? Почему это нездоровье не выражается в том, чтобы эту собаку баловать? Давать ей, скажем, вкусную еду, любить чрезмерно?.. Наверное, тут дело обстоит, как с пьяными: что у трезвого на уме - у пьяного на языке. Одни люди, напившись, начинают ругаться и драться, а другие - радоваться и обниматься. Что, не бывает разве добрых душевнобольных? Просто Ира - это зло, а нормальное это зло или душевнобольное, какая разница!"
Жить с ней под одной крышей стало просто невозможно, да и опасно. Мои родители подыскали ей небольшую квартирку и мы перевезли туда кое-какую мебель и посуду. Выгнать Иру из дома мне было очень трудно, но не сделать этого было просто нельзя. Наташка заикалась все больше, а я вздрагивал по ночам, просыпаясь и прислушиваясь. Словом, мне пришлось буквально за шиворот спустить Иру с крыльца и запереть дверь. В окно я увидел, как она села в свою машину и уехала.
На следующий день я решил ее проведать. Дверь в квартиру была не заперта, я вошел внутрь и нашел Иру совершенно пьяной,лежащей на полу. "Что же делать, что же делать, что же делать? - лихорадочно проносилось у меня в голове." Но делать было нечего и примерно через полчаса я ушел. На следующий день она перебралась жить к Христоферу.
Шли дни и недели, спать стало спокойно, правда, у меня сильно заболела левая нога. Через какое-то время я утром уже не мог встать с кровати без огромной дозы обезболивающих. В течение дня я должен был принимать их еще и еще и, несмотря на это, мне приходилось сидеть за роялем на правой половине задницы, а левую педаль я использовать вообще не мог.
Еще спустя какое-то время Ира начала позванивать моим родителям, а мама потом пыталась рассказать мне о том, что происходит у Иры в жизни. Я на это отвечал:
- Мам, а почему ты до сих пор с ней вообще разговариваешь?
- Ну как же, ведь она Наташкина мама! - отвечала она.
- Да какая она мама? Ведь Наташка не была ей нужна столько лет подряд!
Временами мне звонили знакомые и ,будучи добрыми людьми, пытались рассказывать мне о новых Ириных похождениях:
- Был тут в одной компании и знаешь кого там встретил?
- Кого?
- Твою жену. Так вот она там с Мишкой целовалась, а потом даже спала с ним в соседней комнате...
- Саш, про твою жену рассказывали, что она это, того, с Николаем...
Я обрывал всех, кто хотел мне о ней рассказывать:
- Не хочу слышать, не хочу даже упоминания о ней при мне, ее для меня нет!
Потом примерно такой-же разговор, как был у меня с мамой, состоялся с отцом.
- Да почему ты вообще до сих пор разговариваешь с этой проституткой?
- Она не проститутка, - с присущим ему видом всезнающего интеллигента ответил он, - проститутка это та женщина, которой за секс платят деньгами!
- А если ей платят борзыми щенками, то она уже не проститутка?
- А пойдем я тебе словарь покажу с определением проституции! - уже брызгал слюной он.
- Плевать я хотел на того, кто написал этот словарь!
- Саша, - таращил глаза он, - если ты хочешь иметь рядом с собой красивую женщину, то ты должен постоянно водить ее в театры, на концерты, в рестораны, а у тебя только рыбалка в голове!
- А я что, лысый, плюгавый, с маленьким членом, что-ли?
- Знаешь, - ответил он уже заговорческим тоном, - от Иры всего можно ожидать.
- Так ты, может, боишься, что она тебе окно камнем выбьет?
- А хотя бы, - с сомнением в голосе сказал отец.
То, что он был трусом, я знал уже давно, но то, что эта трусость разведет нас навсегда через несколько лет, тогда я знать не мог.
Время шло. Ира жила с Христофером, и, наконец, взяв с собой Наташку, я как-то съездил к адвокату и взял у него необходимые для развода бумаги. Заполнить их не составило труда и дело оставалось только за Ирой. Ире же хватило ума понять, что не дать мне развода, живя с другим мужиком, у нее шансов нет. За Наташку она тоже не стала бороться, главным образом потому, что та ей была совершенно не нужна и даже мешала. Поэтому очень скоро американское государство зафиксировало расторжение нашего брака и действия Иры превратились из измен мне в ее личную независимую жизнь.
Примерно раз в месяц она приезжала навестить Наташку. Сидела на диване минут пятнадцать-двадцать, задавая Наташке стандартные вопросы о ее делах, школе и тому подобное. Получала на это односложные ответы и было видно, что ей не терпится уйти. Свою машину к тому времени она разбила вдребезги и оправдывала свой быстрый уход тем, что торопится на автобус. Когда Ира уходила, Наташка тут же отправлялась в свою комнату, а я, глядя в окно, провожал взглядом бывшую жену и сердце мое сжималось от жалости.
Вдруг Ира пропала. Перестала звонить моим родителям и на их звонки не отвечала. Наконец, они позвонили Христоферу, но тот сказал, что понятия не имеет, где Ира есть. Обо всем этом родители рассказали мне, закончив тем, что по этому поводу надо что-то делать. Вообще, это ''надо" они использовали довольно часто. Помню, как еще в советские времена отец смеялся над фразой "есть мнение", часто используемой коммунистическими руководителями разных уровней. В точности так же, как те произносили свое "есть мнение", не ожидая, что кто-то осмелиться спросить: "у кого?", мои родители говорили "надо", и если с моей стороны задавался вопрос: "кому?", то на него следовал ответ: "нам". Такого ответа мне всегда было достаточно, так как "нам" для меня всегда означало - маме, папе, Ире, Наташке и мне. Теперь же я понял, что когда мои родители говорили "нам" или "надо", то имели они в виду себя, то есть маму с папой, и было так уже давно, но только я этого раньше не понимал. Поэтому в этот раз я ответил:
- Вам надо, так сами и ищите Иру, а мне уже этого не надо.
Прошло сколько-то времени и Ира всплыла на поверхность. Приехала повидаться с Наташкой и, как обычно, минут через двадцать стала собираться. Выглядела она очень жалко и я предложил отвезти ее домой. По дороге она сказала:
- Я думаю, что мы еще будем с тобой вместе.
- Когда? - спросил я.
- Ну, лет через пять.
- Почему через пять?
- Я думаю, что примерно столько мне нужно, чтобы привести в порядок себя и свои дела.
- Карьерой позаниматься, - продолжил я.
- Да, карьерой, а что?
- Ничего, все в порядке. Позаниматься карьерой через одно место, числясь моей женой, тебе не удалось, поэтому тебе надо пять лет, чтобы поторговать этим местом свободно.
- Выпусти меня из машины! - крикнула на меня Ира.
- А тебя здесь никто и не держит, - ответил я, прижимаясь к обочине.
С минуту она посидела молча, а потом произнесла снисходительным тоном:
- Хорошо, вези дальше.
- Не имею ни малейшего желания, - сухо ответил я.
- Так ведь ты сам предложил меня отвезти!
- Теперь раскаиваюсь.
Я смотрел на проезжавшие мимо машины и ждал, когда Ира наконец хлопнет дверью. Но вместо этого она сказала помягчавшим тоном:
- Я не торгую одним местом.
- А что же ты делаешь, живя с этим стариком?
- Он просто друг.
- Во как интересно. То есть он по-дружески разрешил тебе с ним пожить просто так?
- Ну, не просто так: я готовлю, убираюсь, стираю...
- Так значит, ты не друг, а служанка. За твою работу он дает тебе крышу над головой и обещает вывести на большую сцену. Хотя сцена вроде бы была за пару поцелуев?
- Какой ты злопамятный!
- Злопамятный? Да я кроме зла от тебя за последние годы ничего больше и не видел!
И вдруг я вспомнил, что уже некоторое время назад понял, что Ира - зло. Так что же я сейчас делаю? На что трачу свое время и силы? Зачем? Заведя машину, я снова поехал по направлению к Ириному дому, то есть к дому Христофера.
- Останови, пожалуйста, где-нибудь здесь, - попросила она еще за пару кварталов.
- Боишься Христофер увидит со мной? Так ведь он же тебе просто друг, - улыбнулся я, останавливаясь.
- Спасибо, что подвез, - сказала Ира деловым тоном и стала выходить из машины. В то время, как она открывала дверь, длинный рукав ее кофточки засучился и я увидел синяк на запястье ее руки. "Странный синяк", - подумал я, но с облегчением от того, что она ушла, выдохнул и поехал к дому. Обезболивающие я забыл принять вовремя и теперь нога опять невыносимо болела. Мысли об Ире, ее синяке и всем прочем затмила только одна - как бы доехать и выпить таблетки.
К этому времени я уже прошел несколько курсов массажа и после каждого мне становилось только хуже. Массажистка же мне говорила, что это нормально и что так и должно быть. "Перед тем, как станет лучше, обязательно сначала будет хуже", - говорила она, назначая очередные десять сеансов. В конце концов я понял, что массаж мне не поможет, а массажистка готова выдумывать разные теории до тех пор, пока я буду к ней ходить и платить. По ее же совету я обратился к хиропрактору. Он меня растягивал и перегибал на различных тренажерах, подвешивал какие-то грузы, но мне лучше не становилось. В общем-то, клятву Гиппократа он, как и массажистка, не нарушал и был готов помогать мне хоть вечно, но так как я в конце концов отказался от его дальнейшей помощи, сразу предположил, что у меня есть один плохой диск в позвоночнике и он защемляет нерв. Поэтому он порекомендовал мне одного великолепного хирурга. "Он тебе вставит новенький искусственный диск и будешь опять бегать как молодой", - сказал он при прощании и всунул мне в руку визитку хирурга.
Наконец-то доехав до дома, я заглотил таблетки, поел для их лучшего усвоения и лег в постель. Состояние темно-серого уныния и тупой боли стало для меня привычным. Как всегда я смотрел на темный потолок, а мысли об Ире, возможной операции на позвоночнике, Наташке и родителях перемешивались в голове и, как обычно, приводили к одному и тому же решению: завтра надо встать и идти на работу. Вдруг меня осенило. В том, что сон показал мне события и чувства в будущем, я больше не сомневался, но сейчас вдруг понял, зачем. Тот или то, что мне это показало, сделало это для того, чтобы мне помочь. Помочь через все это пройти в согласии со своими принципами и моралью. И сделало оно это очень просто - "оно" показало мне, что "оно" есть. Не могу сказать, что я обрел веру, вера это то, что берется на веру. Для меня же "это" стало фактом, фактом того, что "оно" есть. Кто "оно"? То, что мне все это показало.
Я встал с кровати, пошел на кухню и, налив себе граммов сто пятьдесят, с удовольствием выпил. Закурив, я вышел во двор и увидел над собой прекрасное звездное небо. Насмотревшись на него вдоволь, я вернулся в кровать и с удивлением обнаружил, что мысль о том, что будильник заведен на четыре, меня уже так сильно не расстраивает.
На следующий день я вспомнил про Ирин синяк. Он выглядел так, как будто кто-то нарисовал ей на запястье браслет синим фломастером. "Очень похоже на след от наручников, - подумал я, - но уж очень сильный след, вряд ли полиция так пережала бы ей руку. А может это друг Христофер приковал ее где-нибудь у себя в подвале, ведь где-то она пропадала так долго..." Тут я вспомнил странного мужика, которого мельком видел у Христофера в доме, когда завозил Ире разводные бумаги на подпись. Мужик выглядел очень странно. Блуждающими мутными глазами сумасшедшего он изучил меня исподлобья и удалился вглубь дома, постоянно оглядываясь. Мысль об Ирином синяке и странном доме, в котором она жила, не выходила у меня из головы и я решил ей позвонить и просто спросить, откуда этот синяк взялся. Она к телефону не подходила, а я волновался все больше и больше. По пути с работы я решил проехать мимо дома Христофера в надежде увидеть Иру в окне или еще что-нибудь, сам не понимая чего.
Улица, на которой стоял дом Христофера, была довольно проезжей, поэтому притормозить и проехать мимо него медленно, мне не удалось, так как сзади поджимали другие машины. Сделав круг, я вернулся и запарковался напротив дома, который находился метрах в двадцати от дороги. Выключив двигатель, я стал смотреть на окна. Не прошло и пятнадцати секунд, как в одном из них появилось лицо того самого мутного мужика, посмотрело на меня секудны три и убежало куда-то вглубь дома. Вскоре в окне появились уже два лица - его и Христофера. Христофер что-то очень возбужденно говорил, тыкая пальцем в мою сторону, и еще через несколько секунд остался в окне один, а мутный вдруг выбежал из дома с огромным топором-колуном в руках. На полусогнутых ногах, озираясь по сторонам, он подбежал к моей машине и со зверским выражением на лице занес топор над лобовым стеклом на уровне моей головы. Я отклонился как можно дальше назад и одновременно нажал на сигнал. Мутный сразу же присел, спрятавшись от проезжавших машин, но через несколько секунд занес топор опять. Я сразу же опять засигналил, привлекая к себе внимание, а он опять опустил топор, дико глядя по сторонам. Наконец, он посмотрел на окно дома, очевидно надеясь на более ясную команду хозяина, но Христофер, выглядывая из-за занавески, никаких знаков ему не подавал.
Немного постояв в замешательстве около моей машины с опущенным топором, мутный убежал обратно в дом.
Я сидел в машине неподвижно и мне было страшно. Страшно за себя мне было минуту назад, а теперь мне было страшно за Иру. Христофер раскрыл свое подлинное лицо и из-за маски сладкого любителя музыки высунулась физиономия злобного старичка-уродца. В голове моей раз за разом проносилась фраза, которую всегда произносят во время бракосочетания: "... И в радости, и в горе, и в здравии, и в болезни... Да какого черта! Ведь я уже с ней развелся! ... И в здравии, и в болезни..."
Вдруг позади моей остановилась полицейская машина. Из нее вышел полицейский и, подойдя к моему окну, сказал:
- Здравствуйте, я прошу вас удалиться с этого места.
- Здесь нет никаких ограничений для стоянки, - ответил я и, покосившись в сторону дома Христофера, увидел его физиономию, выглядывающую из-за занавески.
- Я знаю, - ответил полицейский, - просто прошу вас уехать.
- Знаете, в этом доме живет моя жена и я уверен, что там происходит что-то нехорошее. Я за нее беспокоюсь.
- Ваша жена живет в этом доме? - удивился он.
- Бывшая жена, - поправился я.
- Тогда тем более советую вам уехать.
- Вы можете взять этот дом на заметку? - спросил я.
- Хорошо, я буду помнить о нашем разговоре, - ответил полицейский.
- Тогда я уезжаю.
- Спасибо.
Вечером раздался телефонный звонок. На определителе номера я увидел телефон Христофера. Я ответил.
- Оставь мою женщину в покое! - закричал в трубку он.
- Ира мне говорила, что ты ей просто друг, а живет она у тебя за то, что убирается и готовит еду.
- Что? Она моя женщина! - орал он. Я положил трубку.
На следующее утро мне позвонила Ира:
- Я видела, что ты пытался мне звонить, - сказала она.
- Да, я звонил.
- Зачем?
- Я стал за тебя беспокоиться, когда увидел синяк на твоей руке, а сейчас беспокоюсь еще больше, после того, как тот сумасшедший хотел убить меня топором.
И я рассказал Ире о своем вчерашнем приключении.
- Не знаю, может они считают, что они меня защищают, а может ты все это просто придумал, - равнодушно ответила она.
Вдруг я почувствовал, что мне становится физически плохо. Я сел на пол, прислонился спиной к стене и еще несколько секунд слышал, как из лежащей на полу трубки тихо доносится Ирин голос. Просидел я так какое-то время, а когда встал, то понял, что мне просто необходимо сделать так, чтобы в голове моей стало пусто, просто ни одной мысли, ни о чем. Что ж, мне это удалось. Удалось и на следующий день, и еще пару дней, и еще пару недель.
До сих пор помню, да и запомню на всю оставшуюся жизнь тот знаменательный момент, те несколько секунд на мосту 520-й дороги, на пути домой с работы. Солнце садилось передо мной на западе за Олимпийские горы. На спокойной воде озера Вашингтон начинали раскрываться к ночи лилии и кувшинки. И тут я почувствовал запах - запах воды, воздуха - запах жизни. Глаза мои открылись по-другому, вернее так, как они не открывались уже несколько лет. Я снова был счастлив, или готов к счастью, впрочем, какая разница, мне было хорошо!
Через несколько дней в почтовом ящике я обнаружил повестку в суд. В суд обратилась Ира с просьбой оградить себя от моих преследований. Я взял с собой Наташку, мы вместе вошли в зал суда и сели на скамейку в ожидании моей очереди. Ира, которая пришла позже, увидев Наташку, сразу бросилась к судье и попросила вывести ребенка из зала. Наташку попросили подождать за дверями. Когда дело дошло до нас с Ирой, судья приказала приблизиться и предстать пред свои очи.
- Истец просит суд оградить себя от ваших преследований, - обратилась судья ко мне.
- Истец мог бы обратиться непосредственно ко мне и я бы никогда к ней больше не приблизился, - ответил я.
- Скажите, Ира, вы просили вашего бывшего мужа к вам не приближаться? - спросила судья.
Ира начала что-то мямлить себе под нос, а когда закончила, то судья больше вопросов не задавала. Некоторое время она писала что-то у себя в бумажках, а потом объявила нам, что я не могу приближаться к Ире или ее жилью ближе, чем на пятьсот метров (или триста, я точно не помню), не могу ей звонить, писать письма и тому подобное.
- Правда, добавила судья, - я вижу, что Ира своим поведением провоцирует своего бывшего мужа на контакты с собой и я запрещаю ей это делать в дальнейшем.
- А скажите, пожалуйста, - обратился я к судье, - если она сама начнет ко мне приближаться, мне что - убегать от нее?
- Если вы не хотите, чтобы она к вам приближалась, то можете так же подать на нее в суд, - ответила судья и, стукнув молотком по столу, закрыла наше дело, то есть Ирино дело, так как мне до этого уже никакого дела не было.
В том, что подать на меня в суд Иру заставил Христофер, я ни на секунду не сомневаюсь. Видимо, дело обстояло так: "Или ты подаешь на своего бывшего в суд, чтобы он к тебе и на километр не мог приблизиться, или катись из моего дома!" У нее, конечно, был выбор и она его сделала. Собственно, сделала она его уже давно.
Взявшись за руки, мы с Наташкой грустно шли из здания суда к машине, как вдруг нас догнала Ира и обратилась ко мне:
- Давай отойдем в сторону, мне надо с тобой поговорить.
- Я не имею права приближаться к тебе, - ответил я.
- Не бойся, я на тебя не заявлю.
- Тогда зачем же ты все это сделала?
Ира молчала.
- Да ладно, все и так ясно, мелкая ты душонка... Пойдем, Наташ, - обратился я к дочке и мы пошли своей дорогой, а Ира своей.
ЛЕША
Прошло несколько месяцев и из Москвы приехал мой лучший и любимый друг Леша. Он прилетал в Сиэтл раз-два в году, чтобы повидаться со мной и вместе порыбачить. То же делал и я, летая в Москву раз в году. Во время того визита, когда беседа увела нас в сторону жен, настоящих и бывших, Леша сказал:
- Саш, позвони Лене, она осталась одна и ты один, так почему бы вам не объединиться?
- Ой, нет, Леш, больше не хочу, - ответил я, - ну их всех.
- Ну и зря. Хорошая она женщина, честная, а главное, адекватная. Ну, и симпатичная, конечно.
- Не знаю, посмотрим, потом.
Неделя с Лешей пролетела, как всегда, быстро. Мы ловили рыбу, потом дома ее жарили, ели, пили водку, потом шли куда-нибудь в бар, играли в бильярд и все время разговаривали обо всем. С ним мы могли разговаривать обо всем на свете.
Уже в аэропорту перед самой посадкой он опять спросил:
- Ну так что, попросить у Лены разрешения ей позвонить?
- Попроси, ответил я и мы обнялись на прощание.
Через несколько дней Леша мне позвонил и сказал:
- Пиши телефон.
- Пишу, - ответил я.
- Поначалу она даже не поверила, начала смеяться: "Сиэтл? Америка? Ну да, ну да..." В-общем, звони.
Ну я тут же и позвонил. Разговаривали мы с Леной по телефону почти каждый день в течение пары месяцев. Потом она подала на визу в Американское консульство, а я купил билет в Москву. Визу в Америку Лене дали и назад в Сиэтл мы полетели вместе.
Дело было летом, Лена взяла на работе отпуск, у ее сына Олега были каникулы и он остался в Москве с ее родителями. Позволить себе взять отпуск я не мог, так как надо было на что-то жить. Но время на работе пролетало незаметно, а потом мы с Леной были все время вместе. Ходили в горы, ели свежую клубнику и черешню, которую покупали прямо в садах, купались в озерах и речках, и даже купили наш первый совместный катер и бороздили на нем море от Сиэтла до Канады.
Как-то вернувшись домой, мы с Леной увидели Иру, которая хозяйничала в гостиной на втором этаже. Она сидела за столом и что-то ела, одновременно перелистывая журнал. Замок на входной двери я так и не сменил, а у нее, как оказалось, остался ключ, и она им воспользовалась.
- А что ты здесь, собственно, делаешь? - обратился я к ней.
- Пришла вот на твою кикимору посмотреть. Что ж ты ее от людей прячешь?
В этот момент из своей комнаты вышла Наташка и, быстро подойдя к нам с Леной, сказала:
- Лен, пошли вниз, не обращай на нее внимания.
Тут Ира начала громко орать, чтобы ее было слышно на первом этаже. Злость лезла из нее посредством грязной матерщины, но мне все-таки удалось ее оборвать:
- Убирайся отсюда немедленно! - крикнул я.
- А я не к тебе пришла, а к Наташке, - орала она в ответ.
- Что ж, благодаря твоей репутации у полицейских и психиатров ты сейчас уедешь отсюда в наручниках.
Я взял в руки телефон и, нажав какие-то три случайные цифры, приложил его к уху. Ира стрелой ринулась к выходу и, хлопнув дверью, скрылась из вида.
Вскоре мы с Леной решили пожениться и расписались в ближайшем к дому суде. Побыв со мной еще некоторое время Лена улетела в Москву, чтобы потом вернуться в Сиэтл с сыном навсегда. За это время Лениного отсутствия и состоялась моя самая последняя встреча с Ирой.
Дело было зимой. Снегопады и морозы для Сиэтла явления редкие, но это был именно тот день, когда повалил снег. Выбрала ли Ира этот день для визита к Наташке случайно, или специально все спланировала, я не знаю. Словом, приехала она еще тогда, когда доехать было можно, а вот уехать назад уже не смогла. Бросив свою машину на крутом подъеме, также как сделали и некоторые другие водители, она пешком вернулась к нам домой. Я открыл ей дверь и, войдя в дом, она сказала:
- Никуда ехать невозможно, поэтому я останусь на ночь здесь.
- Не останусь, а "Можно остаться?" - поправил ее я.
- Так не выкинешь же ты меня на улицу?
- Нет, я отвезу тебя домой.
Я завел свою машину, которая была с четырьмя ведущими. Ира нехотя залезла на пассажирское сиденье и мы поехали. Еле-еле я поднялся на верх холма и обнаружил, что там, выше, прошел ледяной дождь и дороги были настолько скользкими, насколько они только могут быть. Одиночные машины двигались со скоростью пешеходов, а на обочинах то там, то здесь стояли транспортные средства, хозяева которых ушли домой пешком.
- Ну я же тебе говорила, - равнодушным тоном сказала Ира и, взяв пачку моих сигарет, стала доставать из нее одну.
- Положи на место, - сухо сказал я.
- А что, нельзя?
- Без спроса нельзя.
- Ну хорошо, можно?
- Пожалуйста, - ответил я.
- Я не понимаю, почему нельзя быть просто друзьями? - спросила Ира, закурив.
- Как с Христофером?
Она не ответила и продолжала курить, театрально держа сигарету. Я же понял, что если и довезу ее до дома Христофера, то на это уйдет не менее трех часов, а потом еще столько же понадобится для того, чтобы вернуться домой.
- Хорошо, поехали обратно, - сдался я, осторожно разворачивая машину.
- Я же тебе сразу говорила... Смотри, ресторан еще работает, давай зайдем, посидим по старой памяти.
- А потом поедем домой и поспим вмете? - саркастически улыбнулся я.
- Ну и что из этого? Мы, что, никогда раньше вместе не спали?
- Какая же ты дрянь! - не выдержал я. - Сиди, молчи, будешь спать наверху на диване, а завтра утром уедешь сама или попросишь друга Христофера за тобой приехать, или пойдешь пешком.
К утру потеплело, дороги оттаяли и Ира уехала. Искала ли она новых отношений со мной? Уверен, что нет, просто очень хотела, чтобы я изменил с ней своей жене Лене. Ей бы это доставило огромное удовольствие.
ЭПИЛОГ
Начиная с того момента на 520-ом мосту, когда я вновь почувствовал запах жизни, нога моя стала болеть все меньше и меньше. Через несколько месяцев я перестал принимать обезболивающие, а примерно через год нога прошла совсем. Лена с Олегом переехали в Сиэтл. К настоящему моменту Олег закончил школу, отслужил шесть лет в Американской морской пехоте, а сейчас работает и учится на третьем курсе нашего Вашингтонского университета. Лена пошла на работу в супермаркет буквально через пару недель после их приезда. Примерно через год пошла учиться, и сейчас работает в клинике помощником доктора. По своей профессии журналиста Лена, конечно, скучает, но приятные люди, окружающие ее на работе, хорошая зарплата и медицинская страховка для нас обоих вполне восполняют утерянное. Наш пудель Рональд умер от старости одиннадцать лет назад и мы похоронили его прах в нашем саду. Через три года после этого Лена с Олегом купили а магазине щенка Шарика, который радует нас своим веселым и добрым характером по сей день.
Лена с Олегом стали моими близкими людьми уже много лет назад, а теперь остались единственными. Отношения же с родителями и Наташкой разорвались уже давно, и о том, что происходит с ними сейчас, я ничего не знаю. В свое время Наташка закончила университет в числе самых лучших и ее тут же взяли на отличную работу. Работая, она продолжала учиться и получила степень мастера. Тот период жизни, который показал мне сон, уже закончился. Закончился именно так, как и было показано, только вот Наташки в том сне не было.
Напоследок все-таки расскажу о том, как закончились мои отношения с бывшей семьей. После приезда Лены с Олегом в Сиэтл прошло несколько месяцев, и вдруг мне позвонила Ира. Несколько секунд я сомневался, брать ли трубку вообще, но все же взял.
- Я тебе звоню для того, чтобы сообщить, что я теперь люблю Чайковскаса.
- Я за тебя рад, - ответил я.
- Он пианист лучше, чем ты.
- Ничуть не сомневаюсь.
- Он дальний родственник великого композитора и рядом с ним я наверняка попаду на большую сцену. Чайковскас говорит...
В этот момент я отключил телефон. Внезапно возникшая тошнота заставила меня побежать к унитазу и встать перед ним на колени, но рвоты так и не случилось. Встав на ноги, я твердо про себя решил, что Иру надо вычеркнуть из жизни окончательно.
Но решить - одно, а сделать - другое. Она продолжала периодически звонить моим родителям, а те, в свою очередь, упоминали об этом в разговорах с нами. Постепенно я понял, что вычеркнуть Иру из жизни совершенно можно только вместе с родителями, а вычеркнуть их я не мог. Но постепенно ситуация стала меняться. Видимо, поняв, что одним местом пробиться на сцену в своем возрасте уже не удастся, а всех своих близких людей она потеряла, Ира срочно начала налаживать отношения с Наташкой. Остаться к старости одной ей, наверное, стало страшно, тем более, что взрослой Наташе материнская забота и труд были уже не нужны, и с ней теперь стало возможным просто дружить. Конечно, может быть, что Ира что-то поняла и раскаялась, но по времени это совпало с тем, что Наташа уже твердо встала на ноги и в маминой помощи не нуждалась. В чем она нуждалась много лет, так это в материнской любви и дать ей эту любовь кроме мамы не мог никто.
Поддерживая традицию собираться вместе на дни рождения, праздники, да и просто так, мы встречались с родителями и Наташкой то у родителей, то у нас с Леной. С тем, что Наташа и родители общаются с Ирой, я старался мириться, но хотел от них одного - не упоминать о ней в моем присутствии. Они же меня как-будто не слышали или не желали слышать.
- Ты знаешь, - обратилась ко мне Наташа, когда мы все сидели за столом, - мама говорит, что ты берешь недостаточно денег за преподавание.
- А откуда она вообще знает, сколько я беру?
- Знаешь, мама уже совершенно выздоровела и даже перестала принимать лекарства, - уже в другой раз рассказывала Наташка.
- Я не хочу ничего слышать о твоей маме, - отрезал я, но тема, конечно, некоторое время продолжалась.
- Ира с Чайковскасом купили дом, - докладывала мама.
- Мам, а что, Ира до сих пор называет тебя мамой? - как-то спросил ее я.
- А как же ей еще меня называть, ведь она так привыкла.
- И ты на это отзываешься?
Молчание.
- А Чайковскаса ты теперь называешь сыночком?
Лена всегда вела себя очень тактично и в подобные разговоры не вмешивалась. Как-то выйдя от родителей, мы сели в машину и она спросила:
- А ты заметил, какие фотографии висят у твоих родителей на стенах?
- Какие?
- А ты обрати внимание, когда мы будем у них в следующий раз.
В следующий раз я разглядел все фотографии и обратил внимание на то, где они находятся. Подборка была не случайной - в таких вещах случайностей не бывает. Больше всего фотографий было с Наташкой. Прямо напротив родительской кровати - фотография улыбающейся Иры. Были еще бабушки и дедушки, и сами мама и папа. На одной фотографии молодой отец держал на руках маленького ребенка, который был мной, но узнать о том, что это я, можно было бы только из родительских объяснений. И это была единственная моя фотография в доме моих родителей.
- Что ж, кого любят, теми себя и окружают, - грустно сказал я Лене по пути домой.
- То, что нет моей фотографии - это нормально, ну кто я им?.. А вот ты... Мне за тебя обидно, - вздохнула Лена.
Как-то вечером я не выдержал и решил поехать к Наташке поговорить. Когда я одевал ботинки, Лена сказала:
- Не делай этого, она еще молодая и скорее всего тебя не поймет.
- Не поймет, так не поймет, и потом, она уже давно живет в своем доме со своим другом - не девочка.
По дороге я позвонил Наташе и предупредил о своем приезде. Ее друг открыл мне дверь, я вошел, они уселись на диван, а я напротив них в кресло. После затанувшейся паузы я все-же начал по-английски:
- Наташа, твоя мама для меня - зло. Уже много раз я просил вас не упоминать о ней в моем присутствии, но вам, похоже, на это наплевать.
Я сделал паузу, а они сидели напротив меня и молчали. Подождав еще немного, я продолжил:
- Я не хочу никакого соприкосновения с этим злом, поэтому друзья твоей мамы никогда не будут моими друзьями и ты, вернее, вы оба, для меня не исключение.
Некоторое время мы сидели друг напротив друга молча, и вскоре я понял, что они меня выслушали, но разговаривать со мной не собираются. Я встал, вышел из дома, сел в машину и уехал.
Вскоре родители пригласили нас с Леной к себе в связи с каким-то праздником. Назначено было на два часа и без двадцати два мы были уже одеты, с подарками в руках, с Шариком на поводке, и собирались идти к машине. Но тут раздался телефонный звонок и Лена взяла трубку.
- Да, мы еще дома, но уже готовы выходить, так что не опоздаем... Не выезжать?.. А что случилось?... Хорошо.
- Твой отец просит, чтобы мы пока не выезжали.
- Почему?
- Не знаю, говорит, что у них все в порядке. Может, не успели что-нибудь приготовить?
- А когда сказал приезжать-то?
- Сказал, чтобы не выезжали, пока не позвонит.
- Ну что ж, все ясно, к ним приехала Ира, - заключил я.
- Ты знаешь, может быть, но я все-таки надеюсь, что это что-то другое, - успокаивала меня Лена.
- Ну, хорошо, приедем - узнаем, - ответил я и, сняв ботинки, сел напротив телевизора. Лена с Шариком последовали моему примеру, и так, уставясь в экран и бесцельно слоняясь по дому, мы провели больше часа. Наконец зазвенел телефон, Лена опять взяла трубку и доложила мне:
- Можно ехать.
- Ты знаешь, а мне уже не хочется, - ответил я.
- Давай, давай, вставай, вон Шарик уже подпрыгивает, хочет к бабушке с дедушкой.
- Хорошо, пошли, - сдался я.
Придя к родителям, я, конечно, задал вопрос о том, что случилось. Они ответили, что неожиданно к ним заехала Ира, и так как они не хотели, чтобы мы столкнулись у них, то попросили нас повременить с приездом.
Каким-то образом мы с Леной отсидели с родителями остаток того вечера. Шарик, как всегда, носился по квартире, приставая ко всем со своим мячиком, я выпивал чрезмерно, родители и Лена что-то кушали, а разговор за столом, хоть и состоял из каких-то слов, по сути был просто медленным прощанием. В конце концов, пристегнув Шарика на поводок, мы попрощались с родителями и пошли к своей машине.
Заведя двигатель и выворачивая с парковки, я заговорил о том, о чем хотел заговорить еще три часа назад.
- Лен, - обратился я к жене, - похоже это конец.
- Похоже...
- То есть, я хочу сказать, что если я это не проглочу, как всегда, то это конец.
- Ну да.
- Ведь они просто должны были бы сказать Ире правду о том, что мы приходим в два часа, поблагодарить ее за приход и попрощаться!
- Правду говоришь ты, а они другие люди.
- Ну, хорошо, этот мелкий трус отец мог бы соврать что-нибудь. Например, что им надо уходить, - сказал я.
- Побоялся.
- Чего?
- Того, что Ира знает, что мы приходим в два. Наташа ей об этом сказала, ведь они ее тоже приглашали, но она уехала в командировку, - напомнила Лена.
- Слушай, похоже, что Ира специально заявилась перед самым нашим приходом, чтобы доказать, что она может ими вертеть, как хочет. Все, Лен, ну их всех, давай поговорим о чем-нибудь другом.
К этому моменту мы уже вошли в дом. Шарик подхватил какую-то из своих игрушек и стал радостно с ней носиться, а Лена посмотрела на меня и сказала:
- Знаешь, за эти годы у меня не было ни малейшего подозрения, что ты можешь мне в чем-нибудь солгать, даже в мелочах.
- Поэтому мы друг друга и любим, а иначе какой смысл жить вместе, - ответил я, обняв жену.
Через несколько дней позвонила мама:
- А у нас горе, - медленно сказала она.
- Что случилось?
- Умер Юра в Полтаве.
- Да ты что!
- Вот, были бы они здесь, так его бы спасли, а там, ты сам знаешь, какая медицина...
- Если бы Ира хотела, то они уже давно были бы здесь, - сухо ответил я.
- В-общем, надо позвонить в Полтаву.
- Кому надо?
- Да как ты можешь, ведь это же Наташкин родной дядя!
- Ее дяде с тетей я звонил несколько раз в течение первых лет после переезда в Америку. Они же не позвонили мне ни разу и не написали ни разу за все эти годы. И потом, тебе уже давно было пора понять, что всего того, что связано с Ирой, для меня больше не существует.
- И меня тоже? - спросила мама.
- И тебя тоже, - ответил я.
Вечером позвонил разгневанный отец:
- Что ты там сегодня наговорил маме?!
- А зачем ты спрашиваешь, ведь она уже все тебе рассказала.
- Что, все никак не можешь забыть Иру, не можешь простить ей, что она от тебя ушла? - кричал он.
- Ну, да, все еще ревную к Христоферу.
- А что, Христофер, он увидел, что ты не можешь удержать красивую женщину и увел ее, - со злорадством продолжал отец.
- Папочка, ты ведь самый всевидящий, самый умный интеллигент на свете, поэтому иди и продолжай втирать мозги своей жене, а мне с тобой больше не о чем говорить.
- Говорить сейчас или вообще? - спросил он.
- Вообще, - ответил я и повесил трубку.
Ну вот и все.